Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Уверенность, что эти колокольчики зазвенят как Царь-колокол, прожила до обидного мало.

Башлачев успел дать всего шесть интервью (первое в 85-м, последнее в 87-м), и в тот момент, когда его сотоварищи по рок-н-роллу несли в основном пафосное черт-те что, он уже поставил диагноз: «Явление рок-музыки – гигантское явление. А плодов никаких нет, я их не вижу». Или в другой раз: «Русский рок не чувствует своей глубины. Своей особой уральской, тульской, сибирской изюминки». Или в третий раз: «Люди, которых я вижу на сцене, – я им не верю. Я знаю, что они другие! Зачем играть в другого человека, когда можно играть в себя?! Но ты-то мелкий, а хочется играть в крупного! В себя-то начнешь играть, а ты никому не нужен, у тебя душа-то мелкая. А ты, будь добр, пойди поработай со своей душой, пусть она у тебя вырастет, окрепнет. Когда вырастет, тогда шагай и пой».

Или в четвертый раз по тому же самому поводу: «Многие игры… мне кажутся странными, а многие странности – просто играми».

Иногда звучало что-то вроде надежды в его словах: «Когда из джаза вся социальная суть выхолостилась, патрон стал холостым, можно стрелять куда угодно, пуля все равно никуда не попадет. А в рок-музыке еще достаточно много пороха. Я бы даже сказал, сырого пороха, который надо сушить. А сушить его чем? Чем угодно: своими словами, сухими дровами».

Вот это «своими словами» волновало Башлачева больше всего. Под «социальной сутью» он понимал далеко не «социальные песни», которые вскоре стали ходовым – и весьма отвратительным на вкус – товаром. Одно из ключевых понятий, важных Башлачеву, – корни, укорененность: в языке, в русской географии, в духе.

Башлачев часто говорил о том, что для русского рока слишком важен вопрос «как» (проще говоря, мы безуспешно старались сделать «как на Западе»), но никто не интересуется «зачем». В итоге опять цитируем Башлачева: «все путались в рукавах чужой формы» – вместо того чтоб переодеться в свои телогреечки и петь так, как живешь, жить так, как поешь, растить душу и быть вровень себе.

К этой укорененности рок-движение так и не пришло. Башлачев неизменно говорил, что любит песни Гребенщикова, дружил с Шевчуком, Ревякиным, Кинчевым – но это были всего пять-семь, ну, дюжина имен. Пользуясь есенинским определением, надо признать: «иная крепь» не взошла.

Русский рок-н-ролл не то что не воскресил национальный дух – он даже не породил новых достойных детей.

После смерти Башлачева не появилось ни одной значимой рок-величины, кроме, пожалуй, Васильева («Сплин»). Остались отдельные люди, шедшие каждые своим путем. И уходившие поразительно рано, один за другим. Цой. Янка Дягилева. Майк Науменко. Сергей Курехин. Алексей Хрынов. Егор Летов. Эпидемия какая-то.

Говоря о русских рок-музыкантах, Лев Наумов пишет в предисловии: «Башлачев… жил так, что в момент его смерти все остальные в одночасье повзрослели».

Тут какое-то другое слово надо подобрать, не «повзрослели» даже. Башлачев как открыл окно, в которое выбросился, – так оттуда и потянуло огромным ледяным сквозняком. Его гибель была знаком – и никто в полной мере этот знак не осознал. Все вроде бы побежали дальше – а заслонку-то вытащили, и вот то одного сбивало и уносило назад, то второго…

Своих слов и своих дров, чтоб отогреть целую страну, у поколения не нашлось. Зато попытки устроить фейерверк, имея в запасе только отсыревший порох, стали обычными.

В книжке, о которой мы ведем речь, приведены слова Ревякина об одном из квартирников Башлачева: «Это был не концерт, а проповедь какая-то. Помимо искренности чувствовалось, что за ним стоит что-то весомое, которое словами не передать. Какие-то ангелы в этот момент присутствовали. Это я сейчас так передаю это состояние: полумрак, свечи горят, Саша поет и люди внимают. Тогда еще люди умели слушать…»

Очень грустные слова – и про людей, умеющих слушать, и про ангелов тоже. Куда делись люди, готовые к проповеди? Степень разочарования, разуверенности, разобщенности глубока настолько, что кинь туда камень и не услышишь звука его падения. И где теперь ангелы, видевшиеся за плечом Башлачева? Оставили нас? Оставили его?

Он не должен был так делать, как сделал? А что должен был – жить и смотреть на все это? Кто-то из любящих Башлачева в состоянии представить его в наши дни? И чем он занят? Выбирает меж президентом и премьером? Ходит на Манежную? Нет такого воображения, чтоб это вообразить.

Слушать сегодня Башлачева просто страшно. Тут такая степень честности и… не знаю еще чего – что сил нет вынести его голос. Мой сотоварищ, хороший петрозаводский писатель Дмитрий Новиков, сказал как-то: «Я его не слушаю уже лет десять. Я сказал: “Саша, ты ушел, а я еще поживу…”»

Осталось, чтоб совсем не потеряться, хоть изредка перебирать какие-то непонятные и порой чем-то даже нелепые истории из башлачевской жизни.

Я из этой книжки узнал, например, что Башлачев и Кинчев в 1986 году несколько раз были в гостях у Аллы Пугачевой. Выпивали, пели, в какой-то момент Пугачева начала стучать Марку Захарову, жившему ниже, чтоб он пришел послушать. Можете себе вообразить эту ситуацию? Я что-то никак не могу.

На очередной день рождения Бориса Гребенщикова Башлачев подарил ему полено, а потом долго переживал о нелепости подарка. Может, зря переживал?

Сергей Соловьев мог бы снять в фильме «Асса» Башлачева – в главной роли. Соловьев смотрел Башлачева, слушал его, пришел в восторг… Это был бы другой фильм наверняка. А может быть, вся история нашей страны вообще была бы тогда совсем иная? Тогда ведь вся страна видела это кино.

Но, с другой стороны, я опять спрашиваю себя: и что? И что, раз смотрела? Башлачев спас бы нас всех? Башлачева спасла бы обрушившаяся на него любовь и, прости Господи, слава?

Даже говорить такие вещи про него – какое-то почти кощунство.

26 апреля 1986 года на даче у друзей Башлачев вдруг сказал, что слышит звук трубы, – он говорил про Апокалипсис. Только на другой день стало известно, что в этот момент взорвался Чернобыльский реактор.

Один из последних квартирников Башлачева был неудачный, петь он явно уже не хотел. И на квартирнике не хотел, и вообще – никогда больше. Одна девушка попросила Башлачева исполнить какую-то песню, он ответил: «А ты спляши – я спою». На концерте был Егор Летов. После концерта Летов ужасно ругался, что обещали гения, обещали личность, откровенье обещали – а тут черт знает кто. Оглянулся – а за спиной стоит Башлачев, слушает.

Вот ведь как.

И не знаю, что сказать об этом.

Михаил Борзыкин Сыт по горло (М. : Гуманитарная Академия, 2009)

У меня есть рассказ под названием «Герой рок-н-ролла», там идет речь о некоем Михаиле, в котором можно угадывать Борзыкина, а можно не угадывать – в любом случае это все-таки рассказ, и фактическая его достоверность откровенно сомнительна. Тем не менее в рассказе говорится, что сочинения героя рок-н-ролла по имени Михаил определили не столько мою этику или эстетику, но скажу больше – физиологию. То есть и чувственность как таковую, и некоторые важные психические реакции, и еще что-то, чему прозванья пока не придумал.