Книжный вор

оказался в постели Лизель?

Он упал.

Мнения были разные, но Роза Хуберман заявила, что корень зол – прошлое Рождество.

24 декабря было голодным и зябким, но был и крупный плюс – никаких долгих визитов. Ганс-младший одновременно стрелял в русских и продолжал бойкотировать семейное общение. Труди смогла заехать только в выходные перед Рождеством, на несколько часов. На праздник она уезжала с семьей, где работала. На каникулы для совершенно иного класса Германии.

В сочельник Лизель принесла в подарок Максу две пригоршни снега.

– Закрой глаза, – сказала она. – Вытяни руки.

Как только снег перешел из рук в руки, Макс поежился и рассмеялся, но глаз не открыл. Сначала он лишь наскоро попробовал снег, позволив ему впитаться в губы.

– Это сегодняшняя сводка погоды?

Лизель стояла рядом.

Она тихонько тронула Макса за рукав.

Тот снова поднял ладонь ко рту.

– Спасибо, Лизель!

Таково было начало самого чудесного на свете Рождества. Мало еды. Никаких подарков. Зато у них в подвале был снеговик.

Доставив первые пригоршни снега, Лизель убедилась, что на улице никого нет, а потом вынесла из дому все ведра и кастрюли, какие только нашла. И насыпала в них с горкой снега и льда, покрывавшего узкую полоску мира – Химмель-штрассе. Наполнив все емкости, Лизель внесла их в дом и стаскала в подвал.

Раз уж все по-честному, Лизель первой бросила снежок в Макса и получила ответный в живот. Макс даже бросил один в Ганса Хубермана, когда тот решил заглянуть к ним.

– Arschloch! – взвизгнул Папа. – Лизель, дай-ка мне снега. Полное ведро! – На несколько минут они забыли. Визга и выкриков больше не было, но то и дело вылетали короткие смешки. Ведь они были всего лишь люди, они играли в снегу, но в доме.

Папа поглядел на полные снега кастрюли.

– А что будем делать с остальным?

– Снеговика, – ответила Лизель. – Надо слепить снеговика.

Ганс покричал Розу.

В ответ ему швырнули привычное:

– Что там еще, свинух?

– Спустись-ка, а?

Когда жена появилась, Ганс Хуберман рискнул жизнью, броском отправив в нее великолепный снежок. Совсем чуть-чуть промазав, тот ударил в стену и рассыпался, дав Маме повод ругаться, не переводя дыхания, довольно долго. Пробранившись, Роза спустилась и помогла им лепить. Потом даже принесла пуговицы для глаз и носа и кусок бечевки для снеговиковой улыбки. И даже шарф и шляпу надели на снеговика, росту в котором было всего полметра с небольшим.

– Это карлик, – сказал Макс.

– Что будем делать, когда растает? – спросила Лизель.

У Розы уже был готов ответ:

– Ты его подотрешь, свинюха, да скоренько.

Папа не согласился:

– А он не растает. – Он потер руки и подышал в них. – Тут такой мороз.

И хотя снеговик все же растаял, где-то в душе каждого из них он так же гордо и высился. Наверное, стоял у каждого перед глазами, когда они в тот сочельник наконец заснули. В ушах звучал аккордеон, в глазах маячил снеговик, а Лизель еще и думала о словах Макса, когда простилась с ним у камина.

*** РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ ОТ ***

МАКСА ВАНДЕНБУРГА

– Часто мне хочется, чтобы это все

скорее закончилось, Лизель, но тут ты обязательно

берешь и делаешь что-нибудь такое

– например, спускаешься в подвал

со снеговиком в руках.

Увы, тот вечер предвещал Максу резкое ухудшение здоровья. Первые симптомы были довольно невинны и типичны. Постоянный озноб. Дрожащие руки. Участившиеся видения боксерского матча с фюрером. И лишь когда его перестали согревать отжимания и приседания, он забеспокоился всерьез.

Как близко бы к огню он ни садился, все равно не мог добиться хоть сколько-нибудь нормального самочувствия. День ото дня вес его, спотыкаясь, спадал. Режим упражнений поломался и рассыпался, а Макс остался лежать щекой на угрюмом полу подвала.

До самого конца января Макс пытался поставить себя на ноги, но к началу февраля дошел до ручки. С трудом просыпался у огня, залеживался до позднего утра, рот у него кривился, а скулы стали распухать. Когда его спрашивали, он говорил, что с ним все нормально.

В середине февраля, за несколько дней до тринадцатилетия Лизель, он вышел к камину на пределе сил. И едва не упал в огонь.

– Ганс, – прошептал он, и его лицо будто стянуло судорогой. Ноги подогнулись, и он ударился головой о футляр аккордеона.

Тут же деревянная ложка плюхнулась в суп, и рядом с Максом оказалась Роза Хуберман. Она взяла в руки голову Макса и рявкнула через всю комнату на Лизель:

– Что стоишь столбом, принеси одеял. Положи на свою кровать. А ты! – Это настал черед Папы. – Помоги мне поднять его и перенести в ее комнату. Schnell!

Лицо Папы озабоченно натянулось. Его серые глаза лязгнули, и он в одиночку поднял Макса. Тот был легок, как ребенок.

– Может положим его здесь, к нам на кровать?

Но Роза уже подумала об этом.

– Нет. Здесь весь день должны быть открыты шторы, а то подозрительно выглядит.

– И то верно. – Ганс вынес Макса из комнаты.

С одеялами в руках Лизель стояла и смотрела.

В коридоре – безвольные ступни и свисающие волосы. С него свалился ботинок.

– Шевелись.

Мама по-утиному вступила в комнату следом.

* * *

Положив в постель, они завалили и замотали Макса одеялами.

– Мама?

Говорить дальше у Лизель не сразу хватило духу.

– Что? – Волосы у Розы были так туго стянуты в узел, что оторопь брала. Когда она повторила вопрос, эти волосы, похоже, натянулись еще сильнее. – Что, Лизель?

Девочка подошла ближе, боясь ответа.

– Он живой?

Узел кивнул.

Роза обернулась и сказала со всей твердостью: