Князь грязи
Шрифт:
На средней полке, на большом блюде лежит голова Веника!
Светлые волосы намокли от крови. Лица не видно, голова повернута ко мне правым ухом — тем, в котором жемчужная сережка! Кровь…
Очень много крови.
Блюдо полно яркой алой кровью.
Кровь переливается через край блюда, капает на дно холодильника, течет на пол…
На полу, возле холодильника — лужа крови.
Я стою в этой луже босыми ногами!
Я пытаюсь отойти — и не могу!
Мои ноги — словно в стремительно густеющем цементе…
Крылья…
Крылья хлопают надо мной…
Какой-то навязчивый
Нарастающий гул…
Я оборачиваюсь к окну.
Окно открыто, тьма за окном — непроницаемая, вязкая, густая, как кровь — колышется, вздувается и начинает медленно переливаться через подоконник.
Тьма заливает кухню…
Сейчас она дойдет мне до горла и я захлебнусь.
Надо закричать. Да, сейчас я закричу, я больше не могу сдерживаться, я должна закричать!
Не получается…
Не хватает воздуха…
Я кричу — беззвучно, как рыба…
Что толку от беззвучного крика? Я напрягаюсь из последних сил и…
О, чудо! О, радость! Крик — живой, звонкий, НАСТОЯЩИЙ крик вырывается у меня из горла, взрывает тишину, темноту…
…И разбивает мой сон на тысячи осколков!
Я сижу на постели, вся в поту от пережитого ужаса, выпучив глаза в темноту ( которая — совсем не тьма из сна, а нормальная темнота комнаты в городском доме, темнота, пульсирующая серым светом фонарей ) и верещу, как героиня американского ужастика!
Я всегда удивлялась — чего это американки в кино так орут? Чуть что — сразу вопить! Мне это казалось неестественным… Доказательством несдержанности и дурного воспитания американских женщин.
Теперь я сижу в постели и визжу всего лишь из-за того, что мне приснился страшный сон! Визжу — и не могу остановиться!
— Настя! Настя! Что с вами? Что случилось?
Юзеф…
В тех же брюках и свитере, только шейного платка нет.
Не ложился? Или — лег прямо в одежде?
Он сидит на моей постели, обнимает меня, а я плачу, плачу, плачу, прижимаясь лицом к его груди, к его грубому свитеру. Я задыхаюсь. Меня трясет. Я хочу стать маленькой, совсем маленькой и незаметной… и чтобы он всегда вот так обнимал меня и никогда, никогда не разжимал объятий!
Юзеф гладит меня по волосам. Потом — его пальцы забираются в волосы, мягко массируют затылок, мне становится хорошо, я чувствую, как тело расслабляется, раскручивается та тугая пружина внутри меня, тепло приливает к рукам, к ногам… Я готова заснуть… Но только пусть он будет рядом!
Пусть он не уходит никуда…
В дверях появляется Ольга. Бледная. Глаза — на пол лица. Я разбудила ее своим визгом.
Вот сейчас Юзеф оставит меня и пойдет к ней, баюкать ее, утешать, заново укладывать…
И я не верю своим ушам, когда слышу, как Юзеф говорит Ольге беспрекословно и жестко:
— Уйди и закрой дверь. Насте приснился страшный сон…
Я останусь с ней. Ложись, у нас завтра тяжелый день. Надо выспаться.
Ольга слушается. Уходит и закрывает дверь.
Мы с Юзефом — вдвоем в мягкой полутьме супружеской спальни. Нашей с Андреем спальни… На нашей с Андреем кровати…
Я лежу, положив голову на плечо Юзефа, обхватив его рукой. А его рука продолжает размеренно гладить меня по волосам, по спине… Успокаивает. Усыпляет.
Я бы рада не спать! Я бы должна
наслаждаться этими мгновениями близости — ведь никогда больше не будет такого, никогда!Но я слишком устала… Усталость сильнее меня.
Я сплю…
Мы с Юзефом — в море. На плоту из водорослей. Водоросли — сухие, упругие. Волны мягко покачивают нас. Солоноватый, свежий запах моря. Над нами — купол звездного неба.
Большие, яркие звезды. Бесконечное море. Бесконечное небо.
Юзеф целует меня… Нежно, без страсти… Наше дыхание сливается… Перетекает из его груди — в мою, из моей — в его, и я начинаю растворяться, таять в его руках…
Да, любовь моя, я всегда хотела, чтобы меня целовали ТАК! Так, как целуешь ты…
Да, любовь моя, я всегда ждала…
Ждала тебя…
Юзеф целует меня…
Я сплю?
Нет, я не сплю уже!
Раннее утро, первые солнечные лучи косым снопом падают сквозь окно.
Юзеф целует меня…
Я обнимаю его, крепче, еще крепче, прижимаюсь к нему, вжимаюсь в него… Никогда не оставляй меня!
Тонколикий, седовласый, с желтыми и пронзительными, как у кошки, глазами.
Ведьмак.
Юзеф из Ривии.
Геральт из Кракова…
Я не сплю!
Утро. Мы трое — Юзеф, Ольга и я — сидим на кухне и вяло жуем приготовленную мною страшно сухую яичницу. Одно утешение — свежий крепкий чай. Прекрасный крупнолистовой цейлонский чай компании «Май», сорта «Бухта Коломбо» — ради чашки такого чая стоит вставать с утра пораньше, стоит бороться и жить!
Мы молчим. Все трое. Говорить не о чем. Мы страшно переживаем за Вениамина.
И вот — долгожданный звонок в дверь!
Долгожданный — и все равно я пугаюсь, подскакиваю на месте и опрокидываю свою чашку. Я вообще стала нервная…
Юзеф идет открывать. Не спеша… Хотя, наверное, сердце вырывается из груди навстречу сыну!
— Живой?
— Жрать хочу!!!
— И голова на месте?
— А что?!
— Настасье приснилось, что твою голову нам в холодильник подбросили.
— Фу… Лучше бы не напоминали мне об этом! А есть какая-нибудь жратва, которая не соприкасалась с головой Андрея? Что-нибудь, что было в упаковке? Не могу — помираю!
— Яйца. Они уж точно были в скорлупе. Яичницу будешь?
Веник! Живой… И даже веселый… Несколько бледный, под глазами залегли глубокие тени, но мы все сейчас хороши… Пахнет от него ужасно! Светлый костюм — в пятнах всех цветов! Походит теперь на камуфляжный костюм десантников. И волосы такие грязные, словно он несколько часов в помойке на голове стоял. Бедный Веник… Он же такой чистюля, такой эстет! А теперь — стоя пожирает прямо со сковородки мою гадкую сухую яичницу…
— Ты бы хоть руки помыл! — вздыхает Юзеф.
Веник только мычит что-то нечленораздельное, сквозь яичницу с хлебом, заполняющую его рот. Жадно пьет апельсиновый сок. Потом наливает себе чаю и наконец садится.
— Ох! Думал, помру от голода! Никогда еще не было такого… Полторы сутки не ел! Или правильнее сказать — полтора сутка? Ну, да черт с ним… Ну и ну, скажу я вам! Хреновато там у них! И это еще мягко сказано… Такая жуть! Такая вонь! Такая темень! У них глаза с каким-то особым строением — они в этой темноте двигаются запросто!