Князь Игорь. Витязи червлёных щитов
Шрифт:
В глазах Рюрика и Владимира блеснули насмешливые огоньки. А киевские бояре, эти богатеи, независимые вельможи, которые по своему разумению приглашали князей на Киевский стол и нередко прогоняли их, открыто посмеивались.
– Прикуси язык, раб! А не то тотчас укорочу!
– вспыхнул Игорь.
– Не тебе вспоминать прошлое! Подумай лучше о дне завтрашнем - что он тебе принесёт. Мы дознались, что Кончак подбивает ханов на великую войну против нас. Так вот, если и вправду сунется на нашу землю, то первой полетит твоя башка с плеч!
– Благодарю, что сказал. Теперь буду знать, что меня ждёт. Но и ты берегись! И думай про день сегодняшний, - отрезал Кобяк, хищно проведя прищуренным глазом вдоль стола.
– Никто не
Кобяк вдруг оттолкнул Кузьмищу, наклонился над столом, мигом схватил торчащий в копчёном окороке засапожный нож и, почти не целясь, с силой метнул его в Игоря.
Направленный твёрдой рукой прямо в грудь князю нож просвистел, как стрела, но Игорь успел отклониться. Нож пролетел над его плечом и по рукоять вонзился в живот молодого чашника, что стоял позади.
Чашник с криком упал. Возгласы возмущения всколыхнули гридницу.
Игорь побледнел. Всеволод и Владимир Переяславский пытались обнажить мечи, но в тесноте, сидя за столом, не могли этого сделать. А Кобяк, увидев, что промахнулся и ненавистный ему князь сидит живой и невредимый, кинулся к нему с растопыренными пальцами, чтобы вцепиться в горло.
Тут его и догнал тяжёлый меч Кузьмищи, в мгновение отделив голову хана от туловища. И упал Кобяк в гриднице Святослава - не в бою, а как подлый убийца.
За спиной Игоря корчился в предсмертных муках чашник великого князя. В гриднице стоял неимоверный шум и суматоха. Гости, вскакивая с мест, требовали немедленно казнить всех ханов и, собрав войско, не дожидаясь нападения Кончака, идти на него.
Святослав сидел бледный, растерянный. К нему на помощь пришёл Славута. Он наклонился к нему и прошептал:
– Княже, не поддавайся сейчас чувствам. Горячие головы вмиг порубают пленных, а это только на руку Кончаку, поможет объединить все половецкие племена. Да и поход ещё не ко времени. К нему нужно готовиться…
Совет был резонный и главное привёл великого князя в себя. Он встал, громко распорядился помочь раненому чашнику, немедленно вернуть в темницу ханов и вынести прочь мёртвого Кобяка.
Страсти и призывы к расправе над ханами, к началу похода на половцев постепенно стихли, улеглись. И хотя всё ещё оставались возбуждёнными происшедшим, стали замечать, что на столах ещё много нетронутой вкусной еды, что ещё не слышали песен Славуты и что наказанная дерзость половецкого хана - не настолько важная причина, чтобы прервать княжеский пир. Вспомнив всё это, принялись навёрстывать упущенное - пили, ели и постепенно вновь развеселились. Забыли и про Кобяка с ханами, и про поход, к которому так страстно только что призывали. Кто-то громко напомнил о Славуте. Другие поддержали:
– Славута, спой нам!…
– Спой, Славута! Просим тебя!
Славута не заставил долго себя уговаривать. Кинул руки на струны, прошёлся по ним несколько раз, дождался тишины. Даже в ушах от неё зазвенело. И сразу высокий голос его протяжно завёл:
O й ти, степ м i й, степ, без к i нця, без меж! O й чому ты, степ, ковилом цв i теш? K овилом шумиш, кров’ю червониш, к i стю б i лою у трав i дзвениш? Чом по тоб i , степ, не жита цв i туть, не жита цв i туть, а полки i дуть? Чом на тоб i , степ, нема ратая, скаче лиш орда розпроклятая? – Що в i д кров i я, в i д солоних сл i з галличчю покривсь, ковилом пор i с… C теп, широкий степ, м i й привольний край!… Що на серц i - б i ль, на душ i - печаль…Это была новая песня Славуты, сложенная им после похода на Орель. Её простые слова, казалось жили в сердце каждого, кто ходил в поход. Привольный, как сама безграничная степь, напев, звучащие в нём глубокая тоска и печаль потрясли всех, словно громом поразили, вызвали из глаз не одного сурового воина жгучую слезу. И правда, какое грозное время, какая великая напасть вновь надвинулась на родную землю, на широкие праотцовские степи!
Помрачнел Святослав, вытирал глаза Рюрик, хмурились Игорь и Владимир, рыдал, не стыдясь, гридень Кузьмище, и слезы текли по его чёрной всклокоченной бороде…
– Славута, несравненный ты наш песнопевец!
– Святослав поцеловал его в седую голову.
– Благодарим тебя и низко тебе кланяемся!… Ты выразил наши мысли и чувства!…
А гридница загудела, заревела, застонала сотнями голосов:
– Славу-ута-а!
По приезде в Новгород-Северский Игорь пригласил к себе княжича Владимира Галицкого. Заметно взволнованный и слегка бледный, тот торопливо вошёл в светлицу, обнял сестру, зятя и сразу, без лишних слов, спросил:
– Ну что? Отца видели? Как он? Что сказал?
Ярославна всхлипнула, её ровный красивый носик сморщился, шелковистые брови вздрогнули и грустно поднялись.
– Постарел… Похудел… Глаза стали тусклые, взгляд углублён в себя, словно смотрит не вперёд, а назад, на пройденную жизнь…
– Ну, это ясно - старость. А старость - не радость… Но не о том речь… Обо мне с ним говорили?
– нетерпеливо спросил Владимир.
– Говорили, говорили!
– ответил Игорь.
– Сначала и слушать не хотел о замирении с тобой, а потом согласился на твоё возвращение, если дашь слово, что не будешь вступать в сговор с боярами и никогда не поднимешь руки ни на него, ни на брата Олега!
– Такого брата у меня нет!
– вскипел Владимир.
– Ишь, чего старый захотел! Признать братом сына любовницы! Никогда! Какой он княжич! Байстрюк!
Лицо Игоря посуровело.
– Да ты погоди, не горячись! Сначала выслушай!
– Ну?
– чёртом глянул Владимир.
– Ты рассуждаешь не как зрелый муж, а как отрок… Тебя ждёт золотой Галицкий стол, под твою руку вскоре могут встать железные галицкие полки. А когда они идут, земля содрогается и воды расступаются!… Князь Ярослав и вправду сильно постарел. Видимо те невзгоды, что пали тяжким грузом на его плечи, укоротят его век. А ты не хочешь этого понять. Дался тебе Олег! Про княжество думай, а не про него. Да и по правде сказать, брат он тебе по отцу, от этого никуда не денешься! Среди княжеских сынов байстрюков не бывает! Ведь в каждом из них - княжеская кровь!
– Не признаю я Настасьича братом! И никогда не признаю!
– Признаешь!
– Игорь начал сердиться.
– И об этом напишешь отцу! Потому что это единственная для тебя возможность сесть на Галицкий стол! Другого пути к нему нет!…
– А если не напишу?
Лицо Игоря окаменело, глаза мрачно блеснули. Он умел быть твёрдым и непреклонным, суровым.
– Если не напишешь, тогда придётся тебе уехать от нас, Владимир! Хотя, видит Бог, я этого не хочу, ибо считал тебя своим братом!