Князь поневоле. Потомок Ермака

Магазин закончился слишком быстро. Грохот выстрелов поднимал во мне детскую радость, которую я не испытывал долго. Хотелось стрелять даже не в целях баллистических испытаний, а просто ради ещё большей радости. На мгновение у меня даже появилось ощущение, что я вновь окунулся в детство, когда впервые с парнями начали разбрасываться петарды, экспериментируя со взрывами насколько вообще хватало фантазии.

Второй магазин я взял из рук Витьки не сразу, позволяя оружию остыть, осматривая при этом результаты своих попаданий. О такой приятной кучности я мог только мечтать в самых сладких снах. Молотоподобную отдачу гасил сконструированный приклад. Конечно, у не привыкшего к мощным винтовкам стрелка конечность начнёт быстро болеть, а тряска передавалась по всему телу, но даже так радость пробивала всевозможные потолки.

Второй магазин вставлял в приёмник я с особенной аккуратностью. Витьке я доверил бы собственную жизнь, а дело опытный снайпер знал на «отлично», а такие высокоточные стрелки зачастую собственноручно снаряжали используемые патроны, не веря производственной аккуратности. Всё же, фабрики чаще всего нацелены на массовый выпуск патронов, а тут каждая лишняя сотая грамма, десятая часть миллиметра, не обжатая достаточно гильза могла привести к серьёзным отклонениям во время снайперской стрельбы.

Прижав приклад к плечу, я перевёл прицел на более отдалённую грудную мишень. Если на шестьсот метров я клал аккуратно всю десятку, то на больших дистанциях мне не удавалось чувствовать себя столь же уверенно. Впрочем, правила высокоточной стрельбы были мною досконально изучены давно, а тихая сегодняшняя погода просто благоволила для того, чтобы ставить новые рекорды.

Правки ввелись всего за секунды, и я был готов стрелять. В последний раз я оглядел своих партнёров по бизнесу сияющим от счастья взглядом, а затем вложился в винтовку, выцеливая белое пятно мишени на коричневом фоне громадного бруствера.

Едва палец выжал свободный ход спускового крючка, как время замедлилось. Патрон не сдетонировал сразу, и я отринул от прицела, с непониманием смотря на неожиданно переставшее работать оружие.

Я видел, как взрывается патронник, крепкая конструкция винтовки разлетается, переламывается на уровне начала ствола, оставляя на своём месте крупный огненный шар. Чувство боли пришло далеко не сразу, но при этом глаза чётко выделяли картину того, как затвор винтовки летит прямо в глаз. Эта деталь в винтовке была крайне увесистой, чтобы выдерживать многочисленную стрельбу крупнокалиберными патронами.

Тот день я вспоминал каждую ночь. Воспоминания приходили в качестве постоянного ночного кошмара. Сон всегда начинался с картины моих рук на руле автомобиля и кончался стремительно летящим затвором. Смерть. Смерть. Смерть. В тот момент я не ощутил ни физической, ни ментальной боли, но это был искусный обман хитрой судьбы, закрутившей меня в бараний рог.

Боль пришла потом, когда я пришёл в себя и впервые оказался перед зеркалом. Замутнённое сознание не видело перед собой привычный вид. В стекле отражался не светловолосый мужчина слегка за тридцать, подтянутый благодаря постоянным тренировкам, с бредовой безуминкой в глазах и громадными чёрными кругами под ними. Перед зеркалом представал молодой светловолосый и голубоглазый юноша с аристократической светлой кожей. Это был не я, это был не мой голос, да и временная линия точно не принадлежала мне.

Боль пришла точно в тот момент, когда воспалённый мозг начал обрабатывать произошедшие вокруг изменения. Его сил на это не хватало даже близко, а потому всё тело раз за разом охватывали волны непереносимой боли. Они накатывали постоянно, не допуская даже малейшего перерыва для прояснения рассудка. Судороги от страданий схватывали в любое мгновение, вырывая из пучины сна и вновь заставляя агонизировать. Единственное, что позволяло хоть немного скрыть, заглушить, на время отодвинуть страдания, так это многие литры алкоголя, которые я поглощал в те страшно короткие мгновения, когда рассудок хоть немного прояснился. Целые бочки крепкого вина и элитных напитков тратились всего за дни. Вливались в меня такие реки алкоголя, которые мой прошлый организм совершенно точно не выдержал бы и протянул ноги ещё на первой неделе таких сложных экспериментов.

В короткие мгновения трезвости, когда боль была ещё не столь сильной, а опьянение немного отступало, я видел перед собой странного вытянутого старика в чёрном атласном фраке. Он появлялся чаще всего в одиночку, а иной раз приводил с собой людей. По большей части их можно было квалифицировать как врачей, но среди странных гостей внимание выцепило попа в чёрной длинной рясе и настолько длинной курчавой бородой, что дотягивалась до самого пупа, а тяжеловесным серебряным крестом легко можно было отправить на встречу с самим апостолом Петром.

Прояснение наступило примерно через месяц. Естественно, что время в состоянии тотального опьянения удавалось высчитывать весьма посредственно, но это волновало меня не столь сильно. Я просто сел на кровати, свесив ноги на деревянный пол, укрытый дорогим персидским ковром, пытаясь собрать в кучку имеющиеся у меня знания. Логичная часть моего сознания старательно пыталась отрицать происходящую ситуацию, но что было делать? Просто-напросто ничего. Несколько раз я пытался хоть как-то вернуться в прошлую жизнь или ощутить, что я давно погиб, а это лишь бредни постепенно умирающего мозга. Только это был не бред и не галлюцинация. Мир был слишком реальным, пусть и значительно отличающимся от того, который я привык лицезреть на протяжении тридцати с лишним лет существования в мире земном. Теперь я был не частным уральским оружейником и предпринимателем Толчановым Егором Владимировичем, а молодым сибирским князем Ермаковым Игорем Олеговичем всего двадцати годов отроду. Да, это звучало безумно, странно, непонятно, но часть меня признавала эту деталь.

Что сказать о мире, в который я попал? В сущности, здесь не было страшных тварей, у людей не обнаружилось скрытых ранее магических способностей, технологии не сделали невероятный рывок, возведший человечество на новый уровень эволюции. Нет, это была всё та же Земля с Россией начала двадцатого века, но с одной ключевой деталью. Вот помните вы одну известную картину Репина конца девятнадцатого века? Да-да, именно ту, где Иван Грозный держит тело убитого им же собственноручно сына. Так вот, за такую картину в это время в ваш дом могли бы ворваться агенты Опричнины с целью задержания живым или мёртвым. Да-да, Рюриковичи умудрились сохранить власть на троне российском. Как им это удалось? Дело в том…

— Ваше благородие! — в комнату ворвался тот самый старикашка в чёрном фраке.

Какое-то время он стоял в дверном проёме, удерживая сухими руками двери и пытаясь успокоить тяжелое и быстрое дыхание, будто только что пробежал чемпионский марафон, затем он перекрестился двумя пальцами, тяжело выдохнул и проговорил, едва дыша:

— Ваше благородие, ваш батюшка преставился.

Глава 2

Полученная от прислужника новость, не сказать, что сильно меня поразила, скорее просто ввела в ступор, заставляя медленно восстанавливающееся сознание оттянуть силы в область другого направления размышлений. Остатки старых воспоминаний чуть ли не кричали о том, что прошлый глава династии Ермаковых тяжело болел, постоянно балансируя между жизнью и смертью. Судя по известным мне симптомам, это был не то рак, не то что-то иное, но неизменно оканчивающееся смертью в условиях современной медицины.

Был ли я расстроен? Нисколько. Где-то вдалеке души меня кольнуло сожаление, но ничуть не ярче, чем обычная эмоция о смерти какого-либо человека. Всё же, Ермаков Олег Константинович мне был абсолютно чужим человеком, бывшим просто отцом для моего тела и не больше. Можно даже сказать, что этой смерти я скорее был рад, как бы кощунственно это ни звучало. Почему так? По старой русской традиции главенство в роду передавалось от отца к старшему сыну, а я был единственным в семействе Ермаковых, являющимся прямым мужским наследником своего отца, а потому можно было быть наверняка уверенным в том, что всё наследство отправится под моё прямое управление. Из осколков памяти возникали воспоминания о том, что у меня якобы есть родной дядя Анатолий — человек далёкий от семейных дел, высокомерный и амбициозный. Однако же, всё своё небольшое наследство, полученное от моего деда, он быстро продал, перебравшись даже не в европейскую часть России, а в далёкую, но жаркую и полную возможностей Калифорнию. Нет, русский аристократ не принял гражданство США. Он вовсе не менял подданство российского царя на гражданство любого другого государства, а остался на подчинённой императору земле. Да-да, в этой временной линии государство Российское не совершило критической ошибки с продажей Аляски и полным уходом с земель Нового Света, а наоборот, ударными темпами смогло завладеть не только Аляской и Каскадией, но и всей Калифорнией, включая и одноимённый вытянутый полуостров.