Князь поневоле. Потомок Ермака

Едва я вошёл внутрь дома и отдал пальто одному из лакеев, которые во множестве находились внутри дома, обслуживая многочисленных высокопоставленных гостей.

Тяжёлые двери особняка закрылись за моей спиной. В просторном зале собралась толпа скорбящих. В основном здесь были мужчины в строгих костюмах, часть из которых сопровождалась женщинами в закрытых платьях без единого золотого украшения. Среди них выделялись военные в лучших мундирах, но без наград. Они медленно и степенно общались с людьми, стараясь не повышать голос в шелестении фраз.

Особое внимание привлекала фигура губернатора — грузного старого человека с землистым лицом и седыми бакенбардами, пышно расходящимися по щекам. Его форменный фрак с золотистым шитьём казался неуместно шикарным для этой печальной церемонии. Сейчас он был единственным мужчиной, что стоял подле гроба. Тяжело опираясь на трость с массивным мраморным набалдашником, он смотрел маленькими глазами по сторонам, отвлечённо пытаясь успокоить разбитую от горя хозяйку жилища. Когда же появился я, то губернатор быстро оживился и неожиданно быстро для своей комплекции зашагал в мою сторону, сильно опираясь на свою нелёгкую трость.

— Ваша светлость, смею приветствовать вас в столь скорбный день. — Мужчина протянул толстую ладонь, и я, сжав её в приветственном рукопожатии, ощутил липкость кожи: — Все собрались. — он окинул взглядом людей, которые всей толпой теперь обращали внимание на наше приветствие друг с другом: — И те, кто искренне скорбит, и те, кого сюда привёл долг правильного человека.

В его маленьких, глубоко утопленных в череп глазах была видна усталость и циничность. Это был взгляд человека, слишком много видевшего и слишком мало меняющего. С последним этот человек давно успел смириться и просто плыл по течению времени, стараясь как можно сильнее набить собственные карманы купюрами, а банковские ячейки — золотыми слитками. Подтверждений этому у меня не было, кроме как собственных соображений, но что-то мне подсказывало, что предо мной стоял человек, олицетворяющий всю коррупцию Томской губернии.

Отойдя в сторону, я двинулся в сторону своего семейства. Назвать его большим можно было только с большой натяжкой. Из всех оставшихся прямых родственников у меня осталась всего лишь одна мать и три сестры-погодки. Мать выглядела уставшей, измотанной, зареванной настолько, что лицо её давно распухло от бесконечного большого объёма вылитых слёз. Если исходить из воспоминаний прошлого, то любовь между ею и безвременно почившим отцом была сильной. Потому Мария Васильевна сейчас стояла рядом с гробом полностью обессиленной.

София, Надежда и Вера стояли рядом с матерью. По их лицам ощущалось, что все свои негативные эмоции они уже успели выпустить, а теперь старательно поддерживали свою мать, не позволяя скатиться ей в тотальную тоску по мёртвому супругу.

— Игорёша, ты вылечился? — это первое, что могла спросить мать, наконец перестав всхлипывать: — Твой папа… — женщина вмиг состарилась и вновь принялась лить слёзы, иногда прерываемые платком одной из дочерей.

— Да, маменька, я полностью здоров. Не лей слёзы зазря — отца уже не вернуть, а ты наш последний родитель, и видеть твои слёзы невыносимо. — я оглядел все остатки своего семейства: — Тебе ещё необходимо вырастить троих своих дочерей и дождаться моей свадьбы. Горе сильно, но я не посрамлю памяти своего отца. Вот увидишь, маменька, что род наш будет только сильнее.

— Я надеюсь, Игорёша. — на несколько секунд Мария Васильевна смогла совладать с эмоциями и посмотрела на меня с полной серьёзностью взглядом: — Ты же понимаешь, что теперь тебе придётся руководить семейством? Твой отец был правильным мужчиной. Он воспитывал тебя, как было нужно. Не смей стать хуже него.

Нормальной речи придумать мне не удалось. Много часов ещё во время длинной поездки я старался выдумать хоть что-то вразумительное, но сделать этого не удавалось, применив вообще все усилия. Мне просто не было их жаль, и в этом заключалась ключевая проблема. Если прошлый обладатель тела рос вместе с ними, погружённый в родственные отношения, то мне такой вариант жизни был недоступен. Жалость моя проступала скупыми эмоциями, а потому мне не удавалось проникнуться всей тяжестью ситуации. Однако, единственное, что я знал наверняка, — что смогу воспользоваться попавшими мне в руки ресурсами, показывая максимально возможную эффективность.

Глава 4

Траурный звон церкви святого Герасима разлетался над окрестными землями, возвещая о начале печального похоронного обряда. Во дворе церкви, что всегда находилась под покровительством рода Ермаковых, стоял гроб с телом усопшего, установленный на укрытом бархатом длинном столе. Весь воздух вокруг заполнил запах горящего ладана, смешивающегося с терпким ароматом еловых ветвей, разложенных вокруг.

Священник в тёмной ризе начал заупокойную литию, мерно раскачивая дымящимся кадилом. «Со духи праведных скончавшихся…» — разносилось вокруг. Родственники в чёрных траурных одеждах стояли вокруг гроба, надеясь, что их не коснётся судьба покойника.

После окончания заупокойной гроб бережно взяли шестеро слуг. Процессия двинулась к семейной усыпальнице. Все шли неспешно, с частыми остановками на чтение коротких молитв. Впереди несли церковные хоругви, за ними шёл священник с Евангелием в руках. Я, как ближайший родственник по мужской линии, шёл сразу за гробом, замечая, как апрельский ветер колышет чёрный креп на шляпах провожающих.

У склепа, украшенного фамильным гербом, совершили краткую литию. Когда гроб опускали в нишу, несколько родственников и старых слуг не смогли сдержать слёз. «Земля тебе пухом, княже…» — прошептал кто-то из толпы. Мария Васильевна первой бросила горсть земли вниз, глухо стукнувшуюся о закрытую крышку гроба, а за ней потянулась длинная вереница. Каждый бросал по малой земляной горсти, говорил последние прощальные слова, а затем отходил с тяжким чувством потери.