Князь Святослав II

Святослав сидел, небрежно откинувшись на спинку трона из мореного дуба, усмешливо щуря глаза и поглаживая усы. Он не чувствовал или не хотел чувствовать торжественности момента, сидя с таким видом, будто пришел на званую пирушку. На нем была длинная бордовая свитка [111] из бебряни [112] с оплечьем, расшитым золотыми нитками. Из-под нее виднелись носки желтых сафьяновых сапог. На голове у князя была соболья шапка.

[111] Свитка - верхняя мужская одежда, надевавшаяся через голову.

[112] Бебрянь - ткань из шелка особой выделки.

Князь и княгиня находились на небольшом возвышении, к которому от самых дверей вел темно-красный бухарский ковер с узорами в виде разноцветных завитушек. Сводчатый каменный потолок сходился в виде шатра над их головами. На белой стене позади них висел православный крест, под ним два скрещенных меча и щит Мстислава Храброго. По краям возвышения горели светильники на подставках в виде треножников. Благодаря этому место, занимаемое княжеской четой, было освещено лучше остального зала, где на скамьях, застеленных мягкими коврами, сидела черниговская знать.

Лишь епископу Гермогену из уважения к его сану и годам был поставлен стул с краю от возвышения. Таким образом епископ находился как бы на границе света и полумрака. Узкие, похожие на бойницы окна, забранные толстым мутно-зеленым богемским стеклом, с трудом пропускали свет.

Когда все приглашенные были в сборе, Святослав заговорил:

–  Княгиня моя синеглазая попрекает меня тем, что я брата своего Всеволода выручать не спешу. По ее разумению, погряз я в ненужной суете, за добро свое трясусь, а о земле Русской не помышляю. В боязни и алчности винит меня моя супруга, полагая, что главное богатство для князя - конь и меч. А врага, считает суженая моя, нужно не ждать за валами и стенами, но идти ему навстречу. Знаю, что и сыны мои согласны с этим, не терпится им в новой сече смыть с себя позор недавнего поражения.

А я вот в сечу не рвусь, покуда меня киевский князь не позовет, ибо один в поле не воин. Рассудите же, други и советники мои, как лучше ныне действовать - мечом или умом?

Голос у Святослава был ласково-просительный, будто он желал обратить внимание всех присутствующих на некую заведомую глупость, пока что известную ему одному.

Ода сразу почувствовала в интонации мужа нечто похожее на подвох и с раздраженной улыбкой сбоку посмотрела на него.

Бояре не торопились высказывать свои суждения наперед Святославовых любимцев Веремуда, Регнвальда и Перенега, а те в свою очередь молча обменивались взглядами, не зная, кому из них первому начать говорить.

Наконец Веремуд решился:

–  Княгиня права, грех не протянуть руку помощи брату своему. Однако черниговская дружина - слишком малый щит для всей земли Русской. Без великого князя в поход выступать нельзя. Гонец же, отправленный в Киев, еще не вернулся. Таково мое слово.

Затем со своего места поднялся Перенег.

–  Не серчай, княгиня, коль не по нраву придется тебе моя речь, но как у монеты две стороны имеются, так и у всякого начинания есть сторона лицевая и сторона оборотная. По всему выходит, надо дать отпор поганым. Но с обратной стороны существует уговор с князем киевским о совместном выступлении на половцев с пешими и конными ратями. Нам, черниговцам, не долго в стремя заступить. Но отчего князь Изяслав медлит? Сие странно и непонятно. А без киевлян нам одним поганых не одолеть, Веремуд прав.

Святослав взглянул на Регнвальда. Свей выразил свое мнение коротко:

–  Любое дело толком красно. С малым войском идти на полчища поганых неразумно.

Теперь заговорили один за другим и бояре. Все они дружно стояли за поход на половцев, но… вкупе с киевским князем. Чего Изяслав ждет? Надо бы послать к нему еще одного гонца!

После всех выступивших Святослав попросил сказать свое слово епископа Гермогена, горбоносого щуплого старца, которому дорогое епископское облачение казалось было явно не по росту.

Епископ кротко вздохнул и скрипучим голоском промолвил:

–  Ежели послан сей злой народ на Русь Господом за грехи наши, то сколь ратей ни соберите, все они разбиты будут. Нужно молить Вседержителя о прощении, тогда снизойдет на землю нашу и на сердца наши желанный свет очищения, а нехристи попадают замертво от единого гласа Божия.

И сколько веры было написано на лице у Гермогена, с такой уверенностью прозвучали его слова, что взоры всех имо-витых мужей, обращенные на него, засветились неким благоговейным почтением, словно епископом была произнесена непреложная истина, сомнений в которой ни у кого не могло быть. Только Ода да еще, пожалуй, Роман остались недовольны услышанным.

–  Я устала от ваших отговорок, славные мужи, - вымолвила княгиня и повернула голову в сторону Гермогена.
– Ты забыл о тех святых, отче, которые отважно пошли на смерть, зная, что Господь не поможет им за их грехи. Души тех мучеников попали в рай, а Церковь и поныне чтит их имена.

–  Эко загнула, княгинюшка, - с усмешкой вставил Святослав.
– Всякий святой лишь за себя перед Господом в ответе, а князья и бояре в ответе за множество христиан окромя самих себя. Такое бремя потяжелей такого креста будет, что влачил Иисус на Голгофу.

–  Кому много дадено, с того много спросится, - отпарировала Ода, указав перстом на небеса.

Святослав решил прекратить военный совет: он не хотел заниматься препирательствами с супругой на глазах у своих бояр. Князь остался доволен единодушием знатных черниговцев, не посмевших перечить ему, недовольство же княгини и старших сыновей его мало волновало.

На следующий день в Чернигов прискакал гонец, отправленный Святославом в Киев. Он привез страшные вести!

Выслушав гонца, Святослав призвал к себе самых преданных старших дружинников и уединился с ними в горенке.

–  Слушайте, други мои, что в Киеве творится, - поделился услышанным встревоженный князь.
– Народ пошел супротив князя своего, злодеев из темницы выпустил. По всему городу бесчинства творятся. Изяслав с дружиной у себя на Горе отсиживается, а половцы меж тем уже под Василевым села жгут!

–  Недаром говорят, беда не приходит одна, - покачал головой Веремуд.

–  До поганых ли Изяславу, когда на нем самом платье горит!
– усмехнулся Регнвальд.
– С народом шутки плохи!

–  Так что же, пойдем на выручку к Изяславу!
– спросил Святослав.

–  Я бы не ходил, - сказал Веремуд.
– Зачем масла в огонь подливать? Ну не люб стал киевскому люду князь Изяслав, так, может, князь Святослав люб будет, а?

И Веремуд многозначительно посмотрел в глаза своему князю.

Святослав намек понял.

В течение последующих дней из Киева приходили слухи один противоречивее другого.

Со слов бродячих скоморохов выходило, что народ одержал верх над боярами, а Изяслава будто бы в поруб заточили. Купцы черниговские, вернувшиеся из Киева, рассказывали, будто полгорода черный люд захватил, а другую половину Изяславовы дружинники за собой удерживают. Монах странствующий иное поведал, мол, принял смерть мученическую князь Изяслав и вся дружина его побита.