Князь Святослав II
Шрифт:
Молодая кровь заиграла в Давыде. Ему не сиделось на месте. А Ярослав продолжал какие-то непонятные словеса в толстой книге, монотонно и старательно. Давыд подавил зевок, затем его нога слегка придавила под столом носок Одиной туфли. Ода не отдернула ногу. И Давыда переполнило сладостное предвкушение: мачеха жаждет ему отдаться! Он погладил под столом упругое бедро молодой женщины.
Ода сбоку бросила на Давыда предостерегающий взгляд. Ее глаза говорили: «Потерпи, осталось немного!»
Наконец Ярослав дочитал страницу до конца и хотел перевернуть ее, но мать остановила его.
– Чудесно!
– с улыбкой сказала Ода и поцеловала сына в щеку.
– Нам очень понравилось.
– Тот поспешно закивал головой.
– А теперь, мой мальчик, тебе пора ложиться спать.
Ярослав с недовольным вздохом поднялся.
Ода проводила его до самого порога, еще раз поцеловала и плотно прикрыла за ним низкую дверь, задвинув щеколду. Теперь Давыд был у нее в руках!
Ода повернулась к пасынку, который, не замечая злорадной усмешки на ее устах, подскочил к ней и стиснул в объятиях. Целый град поцелуев обрушился на лицо и шею княгини. Ода стала вырываться, изобразив сильнейшее негодование.
В ее возгласах звучала смесь ярости и изумления:
– Ты совсем спятил, Давыд!.. Пусти же меня!.. Побойся Бога!.. Что за бес в тебя вселился?!
– Имя этому бесу - любовь!
– выпалил, задыхаясь, Давыд.
– Любовь к тебе!
И он принялся задирать на Оде платье.
Княгиня чувствовала, что не сможет долго сопротивляться. Давыд был гораздо сильнее ее, вдобавок страсть удвоила его силы.
«Что же медлит за печью Святослав?
– злилась Ода.
– Каких еще доказательств ему нужно?!»
Давыду удалось заголить Оде ноги до половины бедер. Прижав мачеху к краю стола, он наконец дорвался до ее губ.
Силы почти оставили княгиню, не чувствуя опоры для ног, она сдалась.
И тут как гром с ясного неба прозвучал спокойный голос Святослава:
– Угомонись, сын мой! Побереги силушку для ратных дел. Ода ощутила, как вздрогнул Давыд, затрясся и обмяк.
Она с легкостью оттолкнула его от себя, оправила платье, потом с брезгливостью вытерла губы и подбородок тыльной стороной ладони. Ее взгляд говорил Святославу: «Полюбуйся на сыночка!»
Давыд стоял перед отцом ни жив ни мертв, опустив глаза.
Святослав с минуту разглядывал сына, словно мысленно выбирал ему наказанье.
Во время этой паузы Ода встала спиной к двери и незаметно вернула щеколду в прежнее положение.
– Плохой из тебя выйдет правитель, Давыд, коль ты над сердцем своим не властен, - наконец произнес Святослав осуждающим голосом, но по-прежнему спокойно.
– И это еще полбеды, ибо сердце всегда наперекор разуму идет, но то, что ты вознамерился осквернить ложе мачехи своей, ни в какие ворота не влазит! А посему суд мой краток, Давыд. Отныне в Муроме тебе быть. Станешь князем удельным на реке Оке. Дам тебе сотню дружинников и боярина Ингваря в советники. Завтра же с петухами в путь собирайся!
Давыд рухнул перед отцом на колени: непонятно было, то ли он просит прощения за содеянное, то ли благодарит за милость.
– Ступай!
– промолвил Святослав, скривив рот, - не выносил он раболепства.
– С братьями попрощайся, а то на рассвете не до того будет. Да об истинной причине молчок! Скажешь, сам попросился в Муром.
Юноша поднялся с колен и направился к двери, шатаясь, как пьяный. Проходя мимо Оды, он обжег ее взглядом, полным ненависти.
«Ежели б взгляд мог убивать, то я была бы мертва, - усмехнулась про себя Ода.
– Слава Богу, я избавилась от Давыда!»
«Потягнем, братья!»
Внезапный отъезд Давыда на Муромское княжение озадачил Олега и Романа. Хотя Давыд накануне отъезда хорохорился
и старался казаться веселым, братья видели, что на душе у него невесело. Роман не смог добиться от Давыда ничего вразумительного, с чего это ему взбрело в голову проситься у отца в Муром. С Олегом Давыд и вовсе не стал разговаривать.Странно вел себя и Святослав. Он простился с Давыдом хмуро и неласково, словно сбывал с рук. Ода вовсе не вышла попрощаться, хотя утро было не такое уж раннее: сборы получились долгие. Уже солнце было высоко на небосклоне, когда обоз и дружина Давыда наконец тронулись в путь.
Слова Святослава, брошенные на прощанье боярину Ингварю, неприятно кольнули Олега.
«Гляди за ним, ведь безмозглый он еще!» - сказал князь.
«Коль отец не считает Давыда достойным княжения, то зачем дал ему удел да еще такой дальний?
– размышлял Олег, стоя в воротах детинца и глядя на удаляющуюся вереницу всадников.
– Не иначе, прогневил Давыд чем-то отца. А он на расправу скор!»
Конники и возы, груженные всем необходимым, быстро миновали улицу, идущую под уклон от ворот деревянной крепости и, свернув возле хором боярина Веремуда на поперечную улочку, ведущую к Стрижени, постепенно исчезли с глаз.
– Не повезло Давыду, - зевая во весь рот, промолвил стоящий рядом Роман.
– У нас тут скоро сечи с половцами начнутся, а ему предстоит блудить и блудить в вятских лесах. Представляю, какая там скукотища!
Олег молча покивал головой, соглашаясь с Романом, вернее, делая вид, что соглашается. Ему вдруг подумалось, что он почел бы за великое счастье оказаться в далеком Муроме… вдвоем с Одой.
Цветущая красота мачехи и ее любящие взгляды очень скоро вытеснили из головы Олега мысли о Млаве. Он больше не доставал украдкой вымазанный его кровью девичий платок, не любовался им и не прижимался к нему носом, пытаясь уловить слабый запах волос боярской дочери. С отъездом Давыда тайные краткие встречи Олега с Одой участились. Только теперь любовники почувствовали себя свободно и даже совершали иногда довольно безрассудные поступки. Однажды Олег, подойдя к мачехе сзади, в то время как она отчитывала за что-то Ярослава, сидевшего за столом спиной к ней, обхватил ее руками и запечатлел на ее шее долгий поцелуй. В другой раз они поцеловались в уста прямо за спиной у Святослава, выглянувшего в окно. Очень скоро Регелинда догадалась обо всем, но служанка любила свою госпожу, чтобы отговаривать ее и тем более чем-то вредить. Наоборот, Регелинда раза два запирала Оду и Олега в кладовой, где они предавались любви.
Между тем тучи все больше сгущались над Черниговом. Половцы из Всеволодова удела хлынули в Посемье, а в середине октября переправились через Десну и вышли к реке Сновь. От Снови до Чернигова было меньше тридцати верст. Из сел, что по реке Сновь, смерды толпами бежали в Чернигов.
Стража у городских ворот спрашивала:
– Отчего в Сновск не бежите, ведь это ближе?
– В Сновске уже столь народу набилось, что бояре тамошние никого к себе более не пускают.
– Бежали бы в Старо дуб.
– И Стародуб забит нашим братом горемычным! До вас-то поганые еще не добрались, а в наших краях уж вторую седьмицу злодействуют, жгут все кругом.
Беглецы растекались по всему Окольному граду и Подолу, рыли на скорую руку земляники, строили шалаши, ставили палатки. День и ночь над Черниговом стлался дым костров.
– Неужто зимовать с эдакой прорвой пришлого люда придется?
– тревожно переговаривались между собой черниговские бояре.
– Никаких припасов не хватит, чтобы прокормить столько ртов в зимнее время. Стражи сказывают, уже больше десяти тысяч смердов в Чернигов набежало!