Княжич Юра V

До меня ведь только в самом-самом конце дошло, что я чегой-то не того, опять сотворил, и надо бы теперь это как-то скрыть, что ли? Или, по крайней мере, отвлечь внимание на что-то другое.

Поэтому, отпустил гитару, поднял обе руки в жесте просителя к небу и… устроил снег. Частые, крупные белые хлопья снега, посыпавшиеся с совершенно чистого ночного неба на замершую от неожиданности и красоты происходящего площадь.

Осветители успели вовремя отреагировать и направили свои прожектора вслед за моим жестом вверх, подсвечивая это внезапное «природное» явление. Хотя, они не могли не успеть, ведь я хотел, чтобы они успели, а они не могли не выполнить мою волю, пусть даже я и не произносил её в слух и не выражал жестом. Я просто пожелал этого, как если бы пожелал шевельнуть рукой или ногой. И осветители, как та же рука или нога, шевельнулись, выполняя мою волю в точности и вовремя.

Удары Захара по барабанной установке, удары пальцев гитаристов по струнам, удары водяных пальцев дополнительной моей пары рук по струнам моей гитраы, нажатия клавиш синтезатора, нарочитый хрип моего горла в «тяжёлом» финале песни и… медленно падающий, кружащийся в стоячем, безветренном ночном воздухе крупными белыми, подсвеченными снизу хлопьями. Люди на площади, тянущие свои руки к этим хлопьям, подставляющие им разгорячённые лица и ладони…

Снег… исчез он так же незаметно и быстро, как и начался. Достаточно было только отзвучать последним звукам музыки, а осветителям погасить свои прожекторы и софиты.

Исчезла и моя дополнительная пара рук. Она бы помешала костюмерам снимать с меня одежду и навешивать новую. К новой песне.

А цветочек… Подбежавший парнишка из обслуживающего персонала подбежал с цветочным горшком, полным земли и принял от меня это… странное существо. Принял и убежал. Не знаю, если вспомню потом о нём, то он отдаст мне этот горшок после окончания концерта. Если забуду… то позвонит и напомнит о себе завтра. Именно такую установку я оставил в голове парнишки. Не жёсткую, не зомбирующу, но как некую мысль, вроде бы собственную, от которой никак не избавишься, пока не сделаешь того, о чём думаешь.

А над площадью уже начинали звучать первые синтезатерные такты следующей песни. «Zeit».

Очень длинная песня. С очень большим количеством слов, на выучивание которой ушло столько времени и усилий, что страшно вспомнить. Ещё страшнее — забыть.

«Zeit» — «Время». Песня о времени. Со всем отсюда вытекающим. С образами, сравнениями и рифмами. С извечным страхом перед этой… Стихией? Правомочно ли его так назвать?

Не знаю.

Но я снова уже был в «Потоке». Людское, зрительское внимание уже наполняло меня. Они хотели слушать. Они хотели смотреть. Они хотели видеть. А я хотел им показать.

И я бросил маленький водяной шарик, изображавший семечко, вперёд, в толпу, заставив её чуть-чуть расступиться, образовать круг пустого пространства с пару метров диаметром.

Бросил и начал петь.

— Manches sollte, manches nicht

Wir sehen, doch sind wir blind

Wir werfen Schatten ohne Licht

Nach uns wird es vorher geben… — а в центре круга, образованного расступившейся толпой, треснул маленкий «камешек», и из него появился росточек, который начал вгрызаться в камни корнями и стремиться своими листиками-веточками к тёмному ночному небу, будучи подсвечен вместо лучей солнца, лучами прожекторов.

Я пел. Музыка звучала. Слова лились, а росточек рос. Он вытягивался, ветвился, становился больше, больше и больше. Выше.

Его структура усложнялась. Постепенно становилось очевидно, что это маленькое деревце. Ветвящееся и зеленеющее листвой.

Листвой, которую оно вырастило и сбросило. Один раз, затем второй, третий…

Оно становилось всё больше. Тянулось всё выше. Оно не останавливалось.

Его кора грубела. Его ствол становился толще. Корни уходили в землю глубже. Оно поднималось к небу.

И круг на площади уже не был двухметровым, его диаметр давно перевалил за десяток метров, а дерево продолжало расти.

А я пел. А ребята играли. А музыка звучала. Песня тянулась.

Дерево было уже огромным. Оно своей кроной накрывало всю эту площадь. Всех зрителей. Оно ветвилось, ветви переплетались. Листва дрожала на несуществующем ветру…

Я пел. Музыка звучала. Песня тянулась…

Но вот, начался последний куплет. И дерево… умерло.

С него облетела вся листва. Отшелушилась и осыпалась вся кора. Его голые гладкие ветви и голый ствол резали взгляд своей мертвенностью…

Дерево посреди площади стояло мёртвым, но не сдавшимся, всё ещё крепким гигантом.

А я… пел про время. Про его непостижимость. Про его силу, жестокость и неодолимость. И дерево… начало сдаваться времени.

Его только что крепкий и мощный ствол, его острые голые ветви, блестевшие в свете софитов, словно сталь… начали сыпаться пылью. Песком времени, который уносил вдаль невидимый, несуществующий ветер…

Сперва самые кончики самых тонких ветвей, затем их серединки. Затем ветви крупнее…

Я пел. А потоки песка, уносимые временем в пустоту, становились больше и мощнее…

К моменту, как мои слова закончились, а музыка прозвучала ещё несколько секунд, постепенно затихая… на площади уже не осталось ничего, что могло бы напомнить о том, что здесь стояло только что огромное дерево, накрывавшее своими ветвями и листвой целую площадь…

Время беспощадно. Его пески унесут и занесут всё и всех. Нет никого и ничего, что могло бы ему противиться. Проходит всё. Совершенно всё…

Дерево… и песок… не было ни дерева, ни песка. Всё это создано было мной из воды. Просто, разная мутность в разных местах. Разная плотность. Игра света и тени. Одна лишь Вода — а как натурально получилось. Сам даже впечатлился.

Проходит всё. И все…

И лишь я уйду в новую темноту под мрачное ошарашенное молчание толпы, чтобы с новым «рассветом» возродиться в своём прежнем виде: в штанах, тяжёлых ботинках и подтяжках. С гитарой и перед микрофоном.

А над площадью, разрывали воздух звуки синтезатора, предвещавшие взрыв «Feuer Frei!».

Взрыв ударных совпал с выплеском огромных струй огня в ночное небо над площадью.

Музыка принялась бить наотмашь по собравшимся внизу людям, а на сцене, за сценой, над сценой творилась огненно-световая феерия, описывать которую не хватит никаких слов.

Я бегал по сцене. Я прыгал, трясся, как в падучем припадке. Я орал своё «Бэнг! Бэнг!». Захар заходился на ударных. Толпа внизу неистовствовала.

Ну, «Feuer Frei!», есть «Feuer Frei!». Что тут ещё можно сказать? Её надо просто слушать, под неё надо прыгать, под неё надо орать. Толпа внизу и делала всё это. Старательно, с самоотдачей и с удовольствием.