Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

И тогда Филарет понял, что надо идти тем путём, каким ведёт его Судьба. Если принудят, он примет ложное назначение, но не для того, чтобы служить врагам России, а чтобы бороться с ними в смутное для державы время. За утренней молитвой он окончательно понял, что выхода у него нет, разве что лишить себя живота. И принял веление Судьбы как должное.

И когда утром пришёл к нему Васька Юрьев, дабы ещё раз попытаться склонить Филарета принять назначение, митрополит коротко сказал:

— Я отдаюсь на волю Всевышнего.

И наступил час обряда. Где-то нашлись патриаршие одежды, и Филарета облачили в них, ему подали знаки отличия и после короткого богослужения и крестного хода вокруг храма, после торжественного обеда у Лжедмитрия Филарета отвели в его покой и вновь поставили к нему стражу. Филарет не искал сему объяснения, его даже устраивала поднадзорная жизнь.

К вечеру того же осеннего дня Васька Юрьев принёс в покой Филарета черновую грамоту и велел самолично переписать и за подписью «митрополита Ростовского и наречённого патриарха Московского и всея Руси» разослать её в епархии. Но пока в «тушинском царстве» была одна епархия — Суздальская, которая признала над собой власть самозванца. Филарет переписал сию грамоту и подпись к ней свою приложил. Она сыграла свою роль в пользу самозванца. И вскоре в Тушине собрались иерархи не только из Суздаля, но и из других городов, из других епархий. Их было немного, недовольных строгостями Гермогена. Филарет терпел «перелётов» с трудом. Потому как бывшего Казанского митрополита всегда уважал, помня его противостояние Борису Годунову. Дружбы между Гермогеном и Фёдором Романовым в ту пору не было. И теперь новоиспечённый «патриарх» представлял себе, что о нём думал Гермоген, узнавший о его возвеличении. И Филарет начинал ненавидеть себя за слабодушие, за то, что позволил сотворить святотатство. Одно утешало: он не мнил себя патриархом, тем более всея Руси, он считал себя пленником Лжедмитрия, поляков и иезуитов.

Так оно и было. Даже сам Лжедмитрий следил за каждым его шагом. Он же велел окружить его стражей. Тайные и явные шиши не спускали с него глаз, подслушивали каждое им сказанное слово, запоминали все встречи, кои доводились у Филарета, и доносили о них Ваське Юрьеву. А Юрьев докладывал о движении Филарета в первую очередь не Лжедмитрию, а Яну Сапеге и Рожинскому. Они же и определили судьбу Филарета после падения Тушина.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ПЕСНЬ ВОСХОЖДЕНИЯ

Гермоген заболел душой, как узнал о разорении Ростова Великого. Печалился и за Филарета. Да вскоре же и во гнев пришёл. Накануне праздника зимней Казанской Богородицы вернулся из Тушина митрополит Пафнутий и рассказал Гермогену о том, как Филарет переметнулся в стан самозванца. А тут пришли новые вести от Луки Паули.

— Владыко святейший, ноне на Руси появился лжепатриарх рядом с Лжедмитрием. Вот и грамота с его именем, — передавая Гермогену бумагу, рассказывал Паули.

— Анафему им и отлучение от церкви, и мшеломцу и вору! — в гневе крикнул Гермоген. И повелел собрать московских архиереев в Успенском соборе. — Да осудим по совести Филарета.

На другой день архиереи собрались.

— Было на Руси так, что волею Всевышнего и Вселенского собора, — начал свою речь патриарх, — православной церковью управлял один первосвятитель. Ноне появилось два: аз и паки Ростовский митрополит Филарет, возведённый в патриархи «тушинским вором». Потому и собрал вас, архиереи, дабы оценить сей студный случай. Говорите, братья, о своих душевных движениях.

Гермоген замолчал и ждал ответа клира. Но никто не отважился сказать первое слово. Мудрый патриарх понимал состояние иерархов. Они были в смятении, в какой пребывала вся столичная знать. И причин смятения было несколько. Но самая опасная, убивающая веру в незыблемость русской церкви и государства, исходила из Тушина. Пугало москвитян не то, что там властвовал самозванец, переманивший в свой стан пол-Москвы, но прежде всего угроза иноземного порабощения православной церкви иезуитами. Они уже властвовали на большой территории. Польские и литовские насильники расчистили им простор. Захватив Ростов Великий, они двинулись вглубь России, осадили Ярославль, Кострому, Романов. Гетманы Ян Сапега и Лисовский решили отдать под католический монастырь Троице-Сергиеву лавру, привели под её стены тридцать тысяч войска и осадили. А в лавре всего-то защитников нашлось немногим более двух тысяч трёхсот человек. Да и не воинов, а монахов, мужиков из окрестных деревень. Каково было российским иерархам знать, что самая дорогая святыня Руси скоро окажется в руках грязных еретиков. И лелеяли архиереи надежду, что, может быть, Филарет Романов своей властью образумит Яна Сапегу и Лисовского, повлияет на Лжедмитрия «по-родственному». Ой, как трудно было упрекнуть Филарета за то, что принял сан «патриарха».

Но, понимая состояние архиереев, Гермоген спрашивал, кто поймёт его положение. Если бы он переживал только за себя, а не за всю Россию. И не без причин. Кроме поляков и римлян посягали на земли России шведы. Василий Щелкалов сорвал мирные переговоры с ними. И теперь Швеция решила покорить порубежные города Псков и Новгород. Карл IX пока ещё обещал помощь русским в борьбе против поляков, но за это требовал отдать ему крепости Орешек и Кексгольм.

По совету патриарха царь Василий вновь проявил милость к Михаилу Скопину-Шуйскому и послал его воеводою в Новгород — да наказал построить оборону города и собрать войско. И Псков поручил досматривать. Ещё велел добиться от шведов честного участия в судьбе России. Позже так и будет, когда любимец Гермогена князь Михаил подружится с благородным шведским главнокомандующим графом Яковом Делагарди. Но сие будет потом, а пока шведы искали ключи к русскому северо-западу.

Да всё бы ничего, выстояли бы перед этими бедами россияне, считал патриарх, если бы не пришли страх и растерянность к самому царю Василию Шуйскому. Они убили в нём всякую жажду дел, сковали разум, сердце, руки. Как ни пытался патриарх увещевать царя, укрепить его дух, сие Гермогену не удавалось. Воля Шуйского слабела с каждым днём — и с каждым днём росло сонмище его врагов.

Вот и здесь, под сводами Успенского собора, Гермоген зрил недругов Шуйского. Многие видели в самозванце более сильного духом государя и готовы были податься в его стан. И потому желание Гермогена получить ответ на своё предложением судить Филарета по совести наткнулось на глухую стену молчания. Лишь митрополит Пафнутий встал рядом с патриархом и сказал:

— Архиереи, что вижу я, то приводит меня в смущение. Мшеломец Филарет предал интересы русской православной церкви, стал служить лютерам. Потерпим ли сие? Донеже нечестивые торжествовать будут, россиян ждёт страдание и отторжение от веры.

Но и эти горячие слова не нашли отклика в сердцах смятенных архиереев. И тогда снова заговорил Гермоген:

— Восстань, Всевышний Судия земли, воздай возмездие гордым! Вам же архиереи московские говорю: стыдом изойдут ваши сердца и души за отступничество от лона православной церкви. Вы принимаете в свой круг человека, получившего чин от иудея.

— Сего не может быть! — крикнул епископ Ефремий из Каширы.

— Сие есть! — ответил Гермоген. — Пафнутий, открой, что узрел в Тушине.

Пафнутий перекрестился, прошептал: «Господи, прости за грех!» — И и раскрылся архиереям:

— Как ходил я в Тушино, то служил в царской бане, каменку грел. Видел же, как парился самозванец. И обрезание узрел на тайном уде. Ещё человек, что при самозванце служит, держал в руках его талмуд и еврейские книги. Вот что ведомо мне, на том целую крест.

И тут архиереи заговорили. Да громко, да с гневом. И осудили Филарета, предали его имя анафеме, скопом попросили Всевышнего, чтобы покарал недостойного сана священнослужителя отступника.

* * *

Гибельное влияние на Москву тушинского гнезда нарастало. И с каждым днём росло число перелётов, тех, кто утром, как на службу, спешил в Тушино, кланялся царьку, а вечером возвращался в свои палаты. И было удивительно, что на московских заставах царёвы стражи никого не задерживали, будто и не видели перелётов. Число врагов царя Шуйского множилось с каждым днём. Они всюду порочили Василия. На торжищах, на папертях соборов распускали слухи, что царь днями пьянствует, а ночью предаётся развратным гульбищам. Да будто бы якшается с нечистой силой. Юродивый Михей днями ходил по Красной площади на четвереньках и кричал: «Вижу Ваську на шабаше, да без короны, без исподнего!» Приставы будто и не замечали Михея. Сами же недруги царя собирали по всей округе колдунов и ведьм, платили им серебром и золотом и заставляли кружить близ царского дворца и славить Шуйского в угоду нечистой силе, вспоминать всуе имя Господа Бога, славить сатану.