Кофе и полынь

– Но…

– Вы умница, – повторил он скучным голосом. – Отдыхайте.

Я растерянно посмотрела на чашку с какао, думая, что относиться ко мне как к ребёнку – недопустимо… а через полчаса уже ложилась в свою постель.

«Мне нужен совет, – пронеслось в голове. – Совет и поддержка. Если б Лайзо был здесь…»

Сновидцу опасно чего-то желать, погружаясь в дрёму.

Слишком легко исполняются желания.

…Койка узкая, скрипучая, не вполне чистая; но она определённо удобней, чем телега или чем куча еловых веток в лесу. Комната маленькая и тесная; кажется, это чердак – через круглое оконце под скатом крыши видно лишь колеблющиеся верхушки деревьев и ущербную луну. Пахнет старыми досками и пылью, затхлостью, но её перебивает аромат вербены, который источает подвеска-амулет в изголовье. Он сияет мягким, тёплым, ласковым золотом, словно солнце, но если сюда заглянет кто-то со злыми намерениями, то свет станет безжалостным, жестоким, убийственным.

Я сейчас могу погасить его одним движением руки; мне хватит сил.

Могу – но только слегка прикасаюсь кончиками пальцев.

Они теперь тоже пахнут вербеной.

Лайзо спит, поджав ноги и укрывшись одеялом с головой – один кончик носа торчит из-под складок ткани. Может, потому что здесь прохладно, да и нечем больше согреться – ни печки, ни жаровни.

Скоро зима.

Я останавливаюсь рядом с кроватью, присаживаюсь на лунный луч, точно опускаюсь в кресло. Некоторое время просто наблюдаю – амулет, источающий аромат вербены, предупредительно мерцает – и затем протягиваю руку, чтобы откинуть одеяло с лица Лайзо. Он продолжает спать; на щеке словно лежит тень – видимо, пробивается щетина; губы обветренные, между бровями залегла тревожная складка.

Меня захлёстывает нежностью. Отчего же он такой, такой…

– Не беспокойся ни о чём хотя бы во сне, – шепчу очень, очень тихо и пальцем разглаживаю эту складку.

Он выдыхает прерывисто – и наконец расслабляет лицо; беспокойный сон сменяется безмятежным. Пожалуй, мне достаточно уже и этого, и не надо даже говорить. Некоторое время я просто смотрю, вслушиваюсь в дыхание, потом собираюсь уйти. Напоследок тянусь, чтобы снова укрыть его одеялом, как было…

…а он ловит меня за запястье.

– Попалась, – говорит. И улыбается, улыбается, и глаза мерцают нежно, точно солнечный свет сквозь густую дубовую листву: померещилось ли, было ли взаправду. – Давно ты здесь?

– Не знаю, – отвечаю я честно. Оглядываюсь на окно; луна там словно бы замерла, как приклеенная. – Это ведь сон.

– Сон, – соглашается Лайзо, приподнимаясь на локтях. Одеяло соскальзывает; оказывается, он спал в одежде, и немудрено, со здешним-то холодом. – Так странно… Я был уверен, что очнулся, но на самом деле погрузился ещё глубже в сон. Чердак почти такой же, как настоящий, а всё же немного не тот. И луна… – он щурится. – Не могу припомнить, растущая она должна быть или убывающая. И это я-то.

– И хорошо, – улыбаюсь. – Значит, мы можем говорить столько, сколько захотим.

И мы говорим – сидя рядом, на узкой койке, плечом к плечу, кутаясь в одно одеяло на двоих, хотя мне-то оно и не нужно. Я рассказываю о том, о чём обычно наяву молчу, даже наедине с собой. О том, как сильно изматывает необходимость быть всегда настороже: всматриваться, вслушиваться, жить в предчувствии опасности, бояться пропустить знак. С Миреем мне повезло, я успела – а могла бы и опоздать; и Мэдди, Мэдди тоже могла бы надышаться гарью и не проснуться вовсе… О том, что я не могу быть везде и сразу; о том, как отчаянно не хватает знаний, навыков.

Как моя бабушка управляла снами? Что делала, чтобы защищать нас от Валха, как держала его на расстоянии?

Как моя мать вела себя с мертвецами, почему они так жаждали исполнить любое её желание, почему?

Некому подсказать.

Я тыкаюсь наугад, как слепой котёнок.

Лайзо слушает внимательно, слегка наклонив голову. Отросшие волосы падают ему на лицо, и он то и дело убирает их за ухо.

– Даже мне ясно, что этого Валх и добивается – чтоб я беспокоилась, уставала, теряла силы, – завершаю я рассказ. И тоже убираю волосы себе за ухо, таким же беспомощным жестом. – Но ведь он и правда может нанести удар в любой момент… Я не могу об этом забыть – и просто жить.

Умолкаю. Лайзо молчит, раздумывая, потом произносит:

– Ты и сама всё знаешь; мне нечего добавить и нечего посоветовать. Я могу сказать тебе: оглянись, посмотри на путь, который ты уже прошла, на то, чему ты успела научиться за краткий срок… Но это ведь никогда не успокаивает, – он усмехается, и взгляд его точно обращается внутрь. – Потому что всегда сделано недостаточно, и нужно бежать ещё быстрее, а цель впереди, такая же недосягаемая, как в самом начале.

Сейчас Лайзо говорит о себе, о том, что он ощущал всё это время, о том, что толкнуло его сюда, на войну.

Я чувствую немного иначе; разница есть, хотя её сложно выразить словами.

И всё же я откликаюсь эхом:

– Да, недостаточно…

– Я не могу научить тебя, дать те знания, которых не хватает, – продолжает он, слегка отвернув голову в сторону так, чтобы сложнее было читать по его лицу. – Хорошо, что ты обратилась к моей матери. Голову заморочить она может кому угодно, даже и мёртвому колдуну.

У меня вырывается смешок.

– Да уж…

– Если она сказала, что обереги помогут – так и есть, – добавляет Лайзо. И смотрит на меня искоса, из-под ресниц: – Правда, любой оберег можно снять, отобрать грубой силой или выманить хитростью, так что крепко накажи мальчишкам, чтоб они никому своих оберегов не отдавали. Георг и Мирей – люди взрослые, разумные, Мадлен наяву любому злодею сама бока намнёт… Будь я Валхом, целился бы в детей, – заключает он безжалостно.

Но я сама думала о том же самом, и потому соглашаюсь:

– Почти наверняка. Мне страшно за Лиама. Мальчики Андервуд-Черри хоть и младше, но гораздо осторожнее. Они не доверяют чужакам, держатся друг за друга, с посторонними даже не разговаривают, если только Паола или Клэр не велят обратного. А Лиам слишком бойкий. Он думает, что ему всё по плечу… Он, конечно, умный и хитрый, но осторожности ему не хватает. А ещё он часто делает что-то наперекор взрослым, особенно если пытается впечатлить младших.

Лайзо улыбается:

– Ты, оказывается, и впрямь присматриваешь за ним. И присматриваешься… А я-то думал, что ты поручила его Паоле Мариани – и дело с концом.

– Из приюта забрала его на воспитание не Паола, – возражаю я. И вздыхаю: – Хотя, возможно, мне стоило бы чаще разговаривать с ним… Попробую его предупредить.

Говорю – а сама думаю, что следующей жертвой может отказаться не Лиам. А, например, Клэр, кажется, совсем не носит с собой оберег; кто-то из прислуги в особняке – тот же мистер Чемберс, который явно дурно спит в последние дни; или дядя Рэйвен – он может заметить мертвеца, но не остановить его; или Глэдис, которую я давно не видела, или Эмбер, или Абигейл… Или кто-то из постоянных посетителей кофейни, а уж им-то я никак не могу начать вдруг раздавать странные магические штучки, в которые сама-то верю лишь наполовину.

Начинаю понимать, как Валх истощил леди Милдред и свёл её в могилу.

Всё это проносится в голове, а Лайзо говорит в то же время:

– Предупреди. – И добавляет: – А если и впрямь случится беда, и понадобится помощь, то позови меня, и я приду. Возьми только это; носи с собой.

Он тянется куда-то под подушку и достаёт нож. Я успеваю подумать, что нож-то и надо носить с собой, прикидываю даже, влезет ли он в ридикюль… А потом Лайзо проводит лезвием по ладони наискосок и напрягает руку. Раз, другой, пока кровь не скапливается лужицей; затем начинает катать эту лужицу, как кусочек теста – и наконец передаёт мне крупный, с ноготь, ярко-алый камень.