Когда лопата у могильщика ржавеет

– Любопытная идея, – заметил Доггер, приподнимая крышку металлическим крючком, который он достал откуда-то из кармана. – Но не думаю.

Он наклонился, чуть не касаясь носом куколок.

– Запаха нет. Ни намека на воск. Никаких благовоний. Они отдают разве что кухонным ящиком и полиролью для серебра. Но мы можем быть уверены, что все они сделаны одной рукой.

– Каким образом? – спросила я.

– Судя по швам на костюмчиках, – объяснил Доггер. – Простой прямой стежок. Рука любителя. Это не искусные швы опытной мастерицы. Очень грубо. Работа энтузиаста, человека, для которого эти фигурки имеют сентиментальную ценность. Почти объекты любви.

Я увидела это своими глазами. После слов Доггера все сошлось. Как патетично!

– Жертвы? – спросила я. – Он был палачом.

Доггер кивнул.

– Даже у правосудия есть жертвы, – сказал он. – И иногда им причинен больший ущерб, чем жертвам преступлений.

– Мне нужно подумать об этом, – заявила я, чувствуя себя выбитой из колеи.

– Нам всем нужно подумать об этом, – согласился Доггер и продолжил: – А теперь расскажите мне о результатах вашего химического анализа.

Я широко открыла глаза. Откуда он знает?

– Запах окисления сакситоксина в присутствии перекиси водорода ни с чем нельзя перепутать, вам не кажется?

Я не смогла сдержать улыбку.

– Значит, дело не в грибах, – продолжил Доггер. – Это мы установили. И миссис Мюллет очищена от подозрений.

– Но кто…

– Ах, – сказал Доггер. – Вот в чем вопрос.

– Ты размышлял об этом? – спросила я.

– Нет, – ответил он. – Еще слишком рано, и пока что мы собрали только разрозненные факты, вам так не кажется?

– Абсолютно верно, – сказала я.

– Пока что наши улики сводятся к образцу, который вы нашли, и тринадцати куколкам в коробке. Тринадцать, полагаю, – это число клиентов, которых майор Грейли проводил в последний путь.

– Клиентов? – переспросила я.

– Так их называют, – объяснил Доггер. – В наши дни все сводится к бизнесу – даже смерть.

– Но разве так было не всегда? – сказала я. – А как же мистер Сауэрбери, гробовщик из «Оливера Твиста»?

– Мистер Сауэрбери был скромным слугой, как и многие персонажи Диккенса. Он никогда не помышлял стать ровней своим клиентам. Сегодня принято делать вид, что люди по обе стороны веревки равны, пусть даже на короткий период между тем, как захлопнется дверь камеры, и тем, когда откроется люк. Благодаря этому люди лучше себя чувствуют.

– Палачи?

– Возможно. Вероятно. Иначе майор не приложил бы столько трудов, чтобы создать свой кукольный театр.

– Думаешь, дело в чувстве вины? – спросила я. – Способ вернуть их обратно, не отменяя то, что он сделал?

– Любопытная идея, – заметил Доггер. – Определенно, это комплект сувениров. Может быть, каждая фигурка – это memento mori, символ на память об умершем. Он также мог использовать их как aides memoire – подсказки, чтобы воскресить в памяти ужасные мгновения, когда его жертвы падали в люк.

Боюсь, я не сдержалась и нервно сглотнула. Я не боюсь смерти, но смерть преднамеренная, внезапная и насильственная, смерть на конце веревки, кажется такой несправедливой. Не могу представить себе чувства родных.

– Доггер, значит, ты считаешь, что майора Грейли убил кто-то из родственников его… клиентов?

– Это было бы правомерным допущением, – сказал Доггер, – которое нам нужно либо доказать, либо отбросить.

– И как мы это сделаем? С чего начнем?

– С газет, – ответил Доггер.

– Что?

– Мне сказали, – продолжил он, и я не спросила, кто именно, но склонна подозревать Альфа Мюллета, – что сегодняшние «Всемирные новости» содержат список всех повешений в этом столетии с эффектными фотографиями.

– Боже мой! – воскликнула я и добавила: – Благодарю, Доггер. Пойду раздобуду номер. Это может сэкономить нам много усилий.

– Мои мысли именно таковы, мисс Флавия.

Вот еще одна черта, которую я люблю в Доггере. С ним легко расставаться. Не нужно изобретать изощренные прощания и вежливые завершения беседы. Просто уходишь, что я и сделала.

Через минуту мы с «Глэдис» уже летели по каштановой аллее, мимо ворот Малфорда, и их покрытые мхом зеленые грифоны, удивленно распахнув клювы, смотрели, как мы уносимся в Бишоп-Лейси.

Не доезжая кондитерской лавки мисс Кул, мы остановились. Я изящно спустилась и с величайшим почтением прислонила «Глэдис» к красному почтовому ящику у входа.

Я остановилась, чтобы прочитать написанную от руки записку: «Пропал, заблудился или похищен серый кот с коричневым воротничком и красным колокольчиком. Отзывается на Озорника. Не кормить яблочной шкуркой, его тошнит».

Хозяйкой кошки была леди из «Ворчливых наседок» – ежемесячного собрания прихожанок Святого Танкреда. Если мне нужна информация, пропавшая кошка – идеальный повод навестить ее. «Кажется, я видела вашего Озорника за церковью. Он (предполагаю, что это он) грыз яблочную шкурку, и его тошнило, и я сразу подумала о вас».

Когда я вошла в лавку, приветственно звякнул колокольчик. Возникла драматическая пауза, перед тем как отодвинулась занавеска, отделяющая жилую часть дома, и за прилавком в окружении мятных конфеток, карамелек и просроченных шоколадок с довоенных времен воздвиглась почтальонша мисс Кул.

– Да? – сказала она, поворачиваясь ко мне лицом. – О, Флавия, это ты, милочка.

Она удивилась.

– Ты получала письма от своей сестры Офелии?

Она прекрасно знала, что нет. Каждая посылка, каждое письмо, каждая открытка в Бишоп-Лейси проходили через ее руки, были тщательно осмотрены, встряхнуты, обнюханы и просвечены мощной лампой, перед тем как достаться получателю.

– Нет, мисс Кул. Насколько я знаю, она где-то в Германии. У нее все еще медовый месяц.

– На этой неделе Гамбург, она отдает должное Мендельсону. Пару дней назад написала Шейле Фостер.

– Ах, да? – я попыталась изобразить удивление. Не могу позволить, чтобы эта женщина знала о моей сестре больше, чем я. – Когда она звонила пару дней назад, она не говорила мне об этом.

– Звонила? Ты сказала, она звонила тебе?

– О да. Она довольно часто звонит. Мы очень близки, знаете ли.

Если бы лжецы рассыпались в прах, я бы уже провалилась в щели между досками пола.

– Что ж! – сказала мисс Кул. – Должно быть, она теперь весьма состоятельна. Заграничные звонки очень дороги. Очень дороги.