Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Я крепче прижимаю кролика, а сама сворачиваюсь в комок, утыкаясь в игрушку подбородком, и начинаю раскачиваться. Я не могу прямо взглянуть на маму, но отчетливо слышу, как она тихонько всхлипывает и прерывисто дышит. Каждый ее вздох ранит меня.

— Иногда, — шепчет она, — ты кажешься такой далекой.

Не знаю, что она имеет в виду, я сижу напротив нее.

— Словно это становится все хуже, — говорит она. — Словно тебя куда-то уносит и я не могу тебя спасти.

Ее слова мне совершенно непонятны. Но я знаю, что сейчас она очень расстроена, и знаю, что это по моей вине. Мои пальцы глубже впиваются в кролика. Я боюсь сказать что-то не так и ранить ее еще больше, поэтому ничего не говорю.

Она с дрожью вздыхает:

— Прости, — вытирает слезы и неуверенно улыбается. — Пойдем гулять. Поехали на озеро. Как тебе такой план?

Напряжение во мне спадает. Мне нравится на озере.

— Хорошо.

Пока мы едем, мама говорит:

— Мы со всем справимся. Вот увидишь. Все изменится. Я пока не знаю как, но уверена, что все изменится. Хочешь, послушаем музыку?

— Да.

Мы ставим кассету. Я прислоняюсь щекой к окну. От моего дыхания оно запотевает. Снаружи проносятся поля и дома. Мое горло сдавлено, точно его обвивает невидимая проволока.

— Прости, что со мной так много проблем, мама.

Сначала она ничего не отвечает.

— Ты не виновата, милая. Если кто-то и виноват, то только я.

За окном мелькают поля и полоски газонов.

— Ты была таким счастливым младенцем, — ее голос звучит очень тихо, словно она разговаривает во сне. — Ты была абсолютно нормальной. А потом началась школа, и вдруг все эти… проблемы, ты как будто не могла играть с другими детьми. Иногда ты возвращалась домой и просто сидела на кровати, покачиваясь вперед-назад, — ее голос срывается. — Все врачи говорят, что такое случается, что родители ни в чем не виноваты. Но я все думаю, что, если врачи ошибаются? Что, если это я что-то сделала не так. Или, может, я могла бы все изменить, если бы заметила раньше и нашла тебе специалистов до того, как начались эти проблемы… не знаю, — она вытирает уголки глаз. — Мне кажется, что я… я подвела тебя.

Это не так. Я точно знаю, что не так. Но не знаю, как ей объяснить. Мне не хватает слов.

Когда она снова заговаривает, ее голос еле слышен:

— Я скучаю по тебе настоящей.

По мне бегут мурашки. «Но я и есть настоящая, мама», — хочу сказать я, слова застревают в горле.

— Я знаю, конечно, что ты все еще там, — быстро добавляет она, словно понимая, что совершила ошибку. — Где-то… глубоко… внутри.

Впереди появляется озеро — синее и безмятежное, но болезненное ощущение в животе не проходит. Я не «там», мама. Я прямо здесь. Разве ты не видишь меня?

Мы подходим к озеру, мама расстилает плед и достает сэндвичи. Я сижу рядом с ней, держа в руке сэндвич с арахисовым маслом и джемом, и смотрю на зеркальную гладь воды. Это часть озера Мичиган, мама рассказывала мне, но лишь маленькая его часть; озеро настолько большое, что омывает четыре разных штата, а наш пляж кажется маленьким и уютным. Песок белым полумесяцем огибает воду, на берегу растут деревья.

Я откусываю кусочек. Сэндвич кажется сухим и липким. Я стараюсь сосредоточиться на солнечном тепле, прохладном ветерке и умиротворяющем беге маленьких волн, омывающих берег.

Мама пытается погладить меня по голове. Для меня это неожиданно, поэтому я немного уворачиваюсь, а она делает вид, что не замечает этого:

— Я так сильно тебя люблю. Ты для меня — весь мир. Ты же знаешь?

Кусок застревает в горле. Я проглатываю его.

Я скучаю по тебе настоящей.

Интересно, к какой «мне» мама сейчас обращается.

— Ты же знаешь? — повторяет она.

Мне удается легко кивнуть. Обычно я бы ответила «я тебя тоже люблю», но сейчас почему-то я вообще боюсь что-либо говорить.

Рак-отшельник медленно ползет по песку. Я отвлекаюсь от всего остального и начинаю наблюдать за тем, как движутся его разделенные на сегменты ноги, покачиваются усики и блестят маленькие пуговичные глаза.

— Мисс? Извините, мисс?

Я поднимаю голову и моргаю. Тучный человек с редкими седыми волосами стоит рядом с моей машиной, вперив в меня взгляд:

— Позвольте спросить, что вы тут делаете?

Не знаю, сколько времени я провела на парковке перед школой. Но странно, что здесь вообще кто-то есть в такой час.

— Ничего, — я включаю заднюю передачу.

— Мы знакомы? — спрашивает мужчина странным тоном.

Я замираю и снова поднимаю голову. Это мой бывший директор. Он стал более грузным, и на его лице появилось больше морщин, но у него все те же маленькие водянистые глаза.

— Нет, — говорю я, — мы никогда раньше не встречались.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я даю задний ход.

Дворники на лобовом стекле движутся из стороны в сторону, раздвигая струи дождя. Весь мир в серой мгле.

Мой телефон гудит. Сообщение от Стэнли:

«Ты в порядке?»

Я смотрю на него, пока буквы не начинают расплываться.

Я притормаживаю и отвечаю:

«Да».

«Ты уехала так внезапно. Прости».

Через минуту он присылает еще одно:

«Ты занята сегодня вечером?»

Я отвечаю:

«Встретимся в 8. Бастерз».

Я смотрю в зеркало заднего вида. Кожа у меня совсем бледная, отчего круги под глазами кажутся темнее. Губы пересохли и потрескались.

Если уж встречаться со Стэнли, нужно хотя бы привести себя в божеский вид. У меня нет косметики, мне всегда не нравилось ощущение от нее на лице, поэтому я сгребаю мелочь, завалившуюся под сиденья в машине, и покупаю маленькую баночку тонального крема в аптеке. Я наношу немного крема на темную кожу под глазами и снова смотрю в зеркало. Мало что изменилось, но хоть что-то.

«Ты — красивая, умная молодая женщина», — сказал Стэнли прошлой ночью. Глупо, но я не хочу дать ему повод перестать так думать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Элви? — Я разглядывала, как образуется пенка в моем кофе. Теперь я отрываю от нее взгляд:

— Чего?

— Я спросил, о чем ты задумалась, — говорит Стэнли.

Мы сидим в «Бастерз» за угловым столиком, Стэнли уже ждал меня, когда я пришла.

Я провожу пальцем по краешку кружки и отвечаю:

— Я думала о кроликах. О том, как много логики в их поведении.

— Логики?

— Если самка беременна, но не готова рожать — потому что она в стрессе, или недостаточно еды, или что-то не так с эмбрионом, — она просто поглощает детеныша своим телом.

Он хмурится — беспокойно или просто озадаченно.

Перед глазами возникает картинка: тихая синева озера, мама сидит на пледе рядом со мной, ее обнаженные, немного веснушчатые руки обхватили колени, волосы, такого же рыжего цвета, как у меня, обрамляют лицо, светло-серые глаза смотрят в одну точку где-то вдали. Мама однажды сказала мне, что в детстве была очень на меня похожа. Очень тихая, очень застенчивая. Может, не до такой степени, но она никогда не была окружена друзьями. Подозреваю, что мой отец был ее единственным мужчиной, да и он не задержался.