Когда мы встретимся вновь

– Но… Оно такое… Такое… – Анни замялась, подбирая слова. – Откровенное и… вызывающее, – наконец закончила она.

– О, да, – усмехнулась Жермен. – А еще соблазнительное и очень красивое. И я не думаю, что на этой планете существует мужчина, который отказался бы получить подобный вызов. Именно поэтому большинство мужей – увы, как ни печально признавать сей факт – оставляют своих благопристойных, скромных, скучных жен, разбивая их верные, любящие сердца, и очертя голову бросаются в объятия испорченных, расчетливых куртизанок, которые не стесняются своих желаний и не боятся быть вызывающими и непристойными. Наоборот, их грубая откровенность еще сильнее влечет мужчин. И они летят к ним, словно мотыльки на огонь… и часто сгорают в их фальшивом, продажном пламени. И встает вопрос: должна ли я во что бы то ни стало быть пристойной и скромной и, сложив руки и ничего не предпринимая, ждать, когда мой мужчина, пресытившись пресной любовью, отправится искать острых ощущений в объятиях проститутки, или же должна удержать его, пожертвовав ради этого маленькой толикой скромности и благочестивости? В первом случае я не нарушу многочисленных условностей, предписываемых приличиями, но, тем не менее, буду несчастна, а во втором – не только удержу любимого мужчину, сохраню семью и собственное счастье, но и позволю себе почувствовать себя женщиной. Такой, какой создал меня Бог. Чувственной, соблазнительной, страстной. Любящей и любимой. И все это в обмен на пару-тройку нарушенных приличий, глупых условностей, придуманных ханжами, которым не так повезло в жизни и которые не знают, что такой любовь, желание и страсть. К тому же, об этом и знать-то никто не будет, кроме моего мужа. По-моему, выбор очевиден. Если для того, чтобы удержать любовь мужа, его интерес ко мне, его внимание и восхищение, я должна быть вызывающей и непристойной – я буду! Но! – Жермен сделала эффектную паузу, послав Анни предупреждающий взгляд. – Здесь, как и во всем, важно не перегнуть палку, – продолжила она строгим нравоучительным тоном. – Иначе может пострадать репутация, а это ни к чему. В большинстве своем условности и правила приличия, конечно, ужасно устарели, они мешают нам открыто выражать свои чувства, мешают нам быть свободными, сковывая нас своими узкими жесткими рамками. Но бывают моменты, когда только они удерживают нас над бездонной пропастью, в которую неумолимо влекут нас чувства. Свобода кружит голову, Аннет. Она пьянит сильнее, чем вино. А нарушая правила, мы словно бы избавляемся от оков и обретаем долгожданную свободу. Но пройдя над пропастью, заглянув в нее и оценив глубину возможного падения, мы благодарим эти сухие правила, придуманные когда-то и кем-то, может быть, не удержавшимся на краю этой пропасти и познавшим ее темные глубины, за то, что благополучно выбрались на безопасный берег. Иногда условности – единственная граница, отделяющая черное от белого, добро от зла, чистоту от грязи. И мы не должны забывать об этом, – закончила мадам Бурже.

С минуту Анни молча смотрела на нее, а затем нахмурилась, словно обдумывая что-то.

– А как отличить, какие условности можно нарушать, а какие нет? – внезапно спросила она.

– Хм-м, – Жермен задумчиво посмотрела в небо и улыбнулась. – А вот это каждая из нас определяет для себя сама. Все зависит от того, как именно, когда и с кем ты это делаешь. Скажу тебе лишь одно, Аннет: среди женщин нет святых. Все мы хотя бы раз, но нарушили правила приличия. Все! Но, вместе с тем, никогда не следует пренебрегать собственной репутацией, иначе вместо свободы и счастья ты получишь презрение, станешь отверженной. Мужчинам в этом отношении больше повезло, они могут позволить себе многое из того, что не можем позволить себе мы, и при этом их поступки останутся безнаказанными, более того, вызовут восхищение своим безрассудством. Но не стоит завидовать им, ибо, в конечном итоге, миром управляем именно мы, женщины… И любой мужчина, кем бы он ни был, каковы бы ни были его характер и положение, рано или поздно склоняется перед женщиной. Но наша власть – это власть преклонения, власть идола. Она очень сильна, но в то же время хрупка. Идол не должен пасть со своего пьедестала. Именно поэтому нам следует быть вдвойне осторожными, – Жермен довольно улыбнулась и снова повернулась к витрине. – А теперь как насчет того, чтобы все же зайти в этот очаровательный магазин и посмотреть товар поближе? – весело осведомилась она и, не дожидаясь ответа, направилась к двери.

Анни проводила ее ошеломленным взглядом и нерешительно оглянулась по сторонам. Прохожие чинно шествовали мимо, не обращая на нее никакого внимания. Никому не было до нее дела.

«Все верно. Больше мне никто не скажет, что и как нужно делать. Теперь все решения принимаю я. Только я. Но… Как я должна поступить сейчас? – она снова посмотрела на витрину, мерцающую шелком и кружевами. – Впрочем, не думаю, что моя репутация пострадает, если я войду в этот магазин. В конце концов, он расположен на центральной улице. Да и Жермен совершенно спокойно вошла внутрь, а о ней все отзываются с большим уважением. Кроме того, даже если я куплю себе такие вещи и буду носить их, об этом все равно никто не узнает. Но мама наверняка была бы шокирована. А вдруг она тоже носит такие вещи? – Анни попыталась представить себе мать в чем-то вроде корсета, который был выставлен в витрине, но ничего не получилось. – Нет, это просто смешно! Мама точно никогда бы не надела такое. Ужасно глупая мысль! Пати и Кенди тоже никогда бы не надели ничего подобного, – эта мысль заставила ее нахмуриться. – Тем лучше! Я – не Кенди! И, в конце концов, мне это действительно нравится и никто ничего не узнает!»

Она решительно направилась к дверям магазина и вошла внутрь.

Тяжелая деревянная дверь с глухим стуком захлопнулась за его спиной. Арчи быстро спустился с невысокого крыльца на тротуар и, закрыв глаза, вздохнул полной грудью. Прохладный ночной воздух приятно освежил голову. После шума, гама и духоты биржевого офиса освещенная фонарями Уолл-стрит казалась странно тихой и очень красивой. Открыв глаза, Арчи направился к ближайшему фонарю и, вынув из кармана часы, взглянул на циферблат.

«Еще несколько часов».

Захлопнув крышку, он снова положил часы в карман и неторопливо двинулся вниз по улице, наслаждаясь прохладой, покоем и красотой позднего Нью-Йоркского вечера.

«Все-таки как красив Нью-Йорк ночью! Почти как Чикаго. И где-то здесь теперь живет Анни. Наверное, нужно было узнать ее адрес у мистера Брайтона и навестить ее. Нет, пожалуй, не стоит. К тому же, я все равно уезжаю через несколько часов. И отъезд из Чикаго был срочным. Да и ни к чему все это. У Анни теперь своя жизнь».

Арчи тряхнул головой, прогоняя грустные воспоминания, и внезапно ощутил сильный голод, что, впрочем, совершенно не удивило его. Он прибыл в Нью-Йорк рано утром и, не успев позавтракать, сразу же отправился на биржу. Торги оказались очень трудными и требовали постоянного присутствия и внимания, котировки менялись с невероятной скоростью. В итоге Арчи чувствовал себя неимоверно усталым. Голова гудела, а желудок сводило голодной судорогой.

«Было бы неплохо зайти куда-нибудь и поужинать перед отъездом».

Закончив резать морковь, Анни отложила нож в сторону и обвела глазами стол, уставленный тарелками с нарезанными соломкой, ломтиками и кубиками овощами и мясом.

«Кажется, все».

– Я закончила, – объявила она, оборачиваясь.

– Замечательно, – пробурчал месье Антуан, в очередной пробегая мимо нее. – Займись чем-нибудь.

Анни недоуменно посмотрела ему вслед, пожала плечами и медленно обвела кухню внимательным взглядом, выискивая, что не так. Однако вокруг царил почти идеальный порядок: посуда сверкала, словно зеркало, пол и стены блестели чистотой, продукты были тщательно разложены на огромных столах, а на широких плитах вовсю кипели кастрюльки и шипели и шваркали сковороды. Тем не менее, если судить по горестно-озабоченному выражению лица месье Антуана, то они находились на грани, по меньшей мере, вселенской катастрофы. Ловко лавируя среди этого изысканно благоухающего великолепия и изобилия, он носился из стороны в сторону, словно помешанный, что-то раздраженно-недовольно, а временами даже жалобно бормоча себе под нос на родном языке.

«Интересно, это я сделала что-то не так или у него просто плохое настроение? – Анни на всякий случай еще раз пристально осмотрела кухню и снова пожала плечами. – Вроде бы все в порядке».

В этот момент дверь, ведущая в зал для посетителей, распахнулась, и в кухню буквально ввалился Франсуа. Устало опустившись на первый попавшийся стул, который стоял чуть подальше, у стены, он облегченно вздохнул и, откинув назад упавшую на лицо темную прядь, ударил ладонью по двери, отчего та захлопнулась с громким стуком.

– Mon Diue, Франсуа!!! – немедленно донесся возмущенный стон месье Бурже. – Нельзя ли поосторожнее?! Неужели так сложно закрыть ее аккуратно и тихо? Ты мешаешь мне сосредоточиться! К тому же, если так хлопать дверью, ее можно повредить!

Франсуа ничего не ответил, а лишь обреченно возвел глаза к небу, очевидно, умоляя о сочувствии и снисхождении. Анни чуть улыбнулась. С того памятного вечера, когда Франсуа подвел его, месье Антуан обращался с ним подчеркнуто жестко и сурово, а на все вопросы сухо пояснял, что дисциплина еще никому не повредила и он делает это в интересах сына. Иногда Анни даже становилась немного жаль Франсуа, который, в сущности, был довольно милым юношей, может быть, немного рассеянным и безответственным, впрочем, как и многое молодые люди в его возрасте, но в то же время добродушным и веселым. Благодаря совместной работе они даже подружились…

– Да, конечно, – вздохнул между тем Франсуа, протягивая пробегающему мимо отцу листок с очередным заказом.

Месье Бурже ловко подхватил его, мельком окинув взглядом.

– Готов еще один, – пробурчал он, махнув рукой в сторону ближайшего стола, на котором красовался уставленный блюдами поднос, и поспешил к плите.

Франсуа снова умоляюще возвел глаза к небу и устало вздохнул.

– Господи, когда же закончится этот ужасный день, – донеслось до Анни его горестное бормотание.

Девушка усмехнулась. Сняв фартук, Анни аккуратно повесила его на ближайший стул и взяла поднос.

– Я отнесу, а ты отдохни немного, – прошептала она в ответ на удивленный взгляд Франсуа и направилась к двери. – Который столик?

– У второго окна, – ответил молодой человек, открывая дверь, удивление в его глазах сменилось благодарностью. – Спасибо, мадемуазель Аннет.

– Пожалуйста, – улыбнулась Анни и вошла в зал.

Прошествовав к указанному Франсуа столику, она принялась ловко, хотя, может быть, и не с так быстро и профессионально, как это делал сын месье Бурже, расставлять блюда на столе, тщательно стараясь ничего не перепутать. В этот момент портьера, скрывающая вход, мягко колыхнулась, и в зал вошел еще один посетитель. Краем глаза Анни заметила, что он занял ближайший к выходу столик и замер в ожидании. Составив с подноса последние тарелочки с соусом, девушка бесшумно отступила назад, чтобы ненароком не задеть гостей, и чуть поклонилась, не отрывая глаз о пола и сохраняя на лице выражение холодной невозмутимости, после чего поспешила к небольшой стойке у стены, на которой лежали оправленные в блестящую кожу цвета слоновой кости книжки меню. Взяв одну из них, Анни повернулась, намереваясь вручить ее новому посетителю, и… ошеломленно застыла, чувствуя, что не в состоянии сделать ни единого движения. Ноги словно вросли в пол, голова кружилась, а в глазах на мгновение потемнело. За столиком у входа сидел Арчи. Откинувшись на спинку стула и положив одну руку на стол, он смотрел прямо на нее, нетерпеливо постукивал кончиками пальцев по скатерти и улыбался. Почему-то именно его улыбка помогла ей справиться с собой. Сделав глубокий вдох, чтобы унять оглушающе-бешеный стук сердца, Анни опустила ресницы, чтобы не видеть его. Выждав еще несколько секунд в надежде, что ее лицо вновь обретет выражение непроницаемого и безмятежного спокойствия официанта-профессионала, она ощутила, как к ней возвращаются прежние уверенность и самообладание, и направилась к нему.