Когда мы встретимся вновь

Вздрогнув, Антуанет резко села, сонно озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, где находится.

«Как темно. И тихо».

За окном расплывалась густая черная темнота. Судя по всему, сейчас была середина ночи. Спустя еще мгновение сознание прояснилось, и она поняла, что сидит на стуле у постели Креста в палате для безнадежных. Вернее, спит. Она и сама не заметила, как заснула.

«Боже мой, и сколько же я проспала?!! – обернувшись, Антуанет испуганно посмотрела на висящие в углу старые часы. Стрелки показывали без пяти минут четыре. – Всего двадцать минут? – она почувствовал, как отлегло от сердца, и с облегчением вздохнула. – Уф-ф… Заснуть во время дежурства. Немыслимо!!! Может, потому мне и приснился такой странный сон? В час Волка всегда снятся странные сны. Хорошо, что он почти закончился. Отец всегда говорил, что вместе с часом Волка уходит ночь».

– Антуанет, это действительно ты? – прерывистый хриплый шепот прошелестел по комнате и затих.

Вздрогнув, она повернулась и встретилась взглядом с черными глазами, внимательно смотрящими на нее из-под полуопущенных длинных ресниц. Их взгляд был ясным и чистым. Лихорадочный румянец ушел, сменившись землисто-синеватой бледностью, тонкие резкие черты странно заострились, стали четче и определеннее, а кожа на скулах и лбу натянулась и стала похожа на сухой пергамент. Его лицо напоминало застывшую восковую маску и словно светилось изнутри какой-то нездешней, неземной красотой. Красотой вечного покоя и умиротворения. За время своей работы ей не раз приходилось видеть эту неестественную красоту. Красоту приближающейся смерти, которая, подобно невидимому покрывалу, ложилась на лица умирающих, скрывая следы страданий и боли. Делая их такими невыносимо прекрасными в своей ледяной невозмутимости. Словно ставила печать своего незримого присутствия. Антуанет почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Сердце зашлось в безумном ритме, а затем замерло и рухнуло в темную пустоту, из которой медленно поднимался отвратительный липкий страх.

«Глупости. Он не умирает. Он не может умереть. Тебе просто показалось», – мысленно попыталась уверить она себя, глядя на него сквозь пелену слез, застилающую глаза.

Усилием воли она отогнала страх и заставила себя улыбнуться. Широко и весело, словно ничего ужасного не происходило. Словно не сомневалась, что он поправится.

– Это действительно я, – прошептала она и, наклонившись ближе, ласково погладила его по щеке.

– Хорошо, – прошептал он, с трудом шевеля пересохшими и потрескавшимися губами. Его голос звучал тихо и устало и… как-то отстраненно-равнодушно. – Я уже не различаю, где бред, а где явь. Я так хотел тебя увидеть, коснуться тебя еще хотя бы раз. Иногда я вижу тебя… Но не успеваю дотянуться, и ты уходишь.

Из его груди снова вырвался надсадный хрип, и он замолчал. С трудом сдерживая слезы, Антуанет коснулась его руки и нежно сжала ее в своих ладонях.

– Это действительно я, Крис. Настоящая. Теперь я рядом. Теперь я всегда буду рядом, – успокаивающе забормотала она, хотя и не знала, кого пытается успокоить больше – его или себя. – Ты скоро поправишься, Крис. А когда закончится война, мы вместе поедем в Лавферезе к твоему брату. Жак-Франсуа очень обрадуется. Мы будем очень счастливы, слышишь? Очень-очень. Просто нужно немного потерпеть. Ты уже очнулся, и жар прошел – это хороший знак. Ты поправляешься. Нужно сказать им, чтобы тебя перевели отсюда.

Она уже не замечала, что именно говорит. Это было неважно. Важно было хоть немного облегчить его боль, дать надежду, заставить поверить его и себя, что все будет хорошо. И ради этого она была готова говорить что угодно. С минуту Крест молча смотрел на нее странным грустным взглядом. Словно прощался. А затем уголки его губ дрогнули в едва заметной, призрачной улыбке.

– Я умираю, Антуанет.

Это был не вопрос, а утверждение. Спокойная констатация факта. Он сказал это тихо, просто и как-то походя, а его голос был ясен и невозмутим и, в то же время, как-то странно мягок и нежен. Словно он пытался успокоить ее. А еще в нем явственно прозвучали нотки какого-то неестественного, отстраненного смирения. Смирения человека, признавшего свое поражение, склонившего голову пред неумолимо надвигающейся судьбой и терпеливо ожидающего уготованной ему и уже известной развязки. И почти желающего ее наступления. И, в то же время, понимающего, что эта самая развязка, несущая желанный покой его измученному телу и с наступлением которой для него наконец-то все закончится, принесет боль дорогому ему человеку, и пытающегося облегчить эту боль, подготовить к ее неотвратимому приходу. Антуанет побледнела, но в следующую секунду ее лицо словно окаменело.

– Не смей! – прошептала она, зло прищурившись, расширившиеся от ужаса зрачки блеснули гневом и упрямством. – Не смей так говорить, слышишь?! Не смей говорить мне, что ты умираешь! Это неправда! Ты НЕ умрешь! Ты всего лишь ранен. Тяжело ранен, и у тебя была лихорадка. Но теперь все позади. Ты уже поправляешься, слышишь? Ты уже поправляешься! И не смей сомневаться в этом! Я запрещаю тебе даже думать о смерти! Ты поправишься. Я обе…

– Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, – перебил ее Крест. Его голос по-прежнему был спокоен, грустен и устал, с теми же едва заметными нотками прощальной отстраненности, словно звон треснутого хрусталя. По его губам скользнула слабая улыбка, но тут же увяла, и он поморщился от боли. – Я знаю, что умираю. Я это чувствую, – тихо продолжил он. – Я чувствую, как уходит жизнь. У меня больше нет сил. Странно, что я вообще еще жив. С такой-то раной. Но я не мог уйти, не увидев тебя еще хотя бы раз. Я знал, что ты придешь, Антуанет. Я ждал тебя. Я так долго ждал тебя. Мне очень жаль, что все вышло так… Так ужасно глупо. Это моя вина. Прости, если можешь. Я был глупым, самонадеянным мальчишкой. Я сам все разрушил. Только я. Прости… – он помолчал минуту, а затем задумчиво посмотрел в потолок и добавил. – Может быть, так даже лучше. Теперь неважно, кто я: Крест или Кристиан-Пьер де Ла Вреньи. Для мертвых имена не имеют значения.

– Не смей так говорить! – Антуанет почувствовала, что не в силах больше сдерживать слезы, и горько-соленые дорожки заскользили по щекам. – Ты не умрешь, слышишь?! Ты не умираешь. Ты всего лишь ранен. Не смей прощаться со мной, слышишь?! Я запрещаю тебе прощаться со мной! – она закусила губу, подавляя готовое вырваться рыдание, и умоляюще прошептала. – Не сдавайся, прошу тебя. Не оставляй меня одну. Ты уже однажды оставил меня. Я ждала тебя восемнадцать лет. Ты не можешь снова так поступить со мной. Я этого не переживу. Я не смогу без тебя, Крис. Теперь не смогу.

– Сможешь, – он через силу улыбнулся. – Ты очень сильная, Антуанет. Очень. Поэтому я не смог тебя забыть. Поэтому я так сильно тебя люблю. Ты будешь жить. К тому же, я не собираюсь оставлять тебя. Я всегда буду рядом. Теперь я всегда рядом с тобой, – его ладонь слабо приподнялась и снова упала на одеяло и замерла. – Возьми меня за руку, – попросил он. – Я хочу еще раз ощутить твое прикосновение. Мне что-то холодно.

Антуанет осторожно прилегла рядом и обняла его, его голова обессилено опустилась на ее плечо.

– Все будет хорошо, Крис, – чуть слышно прошептала она, слепо глядя вперед. – Ты только держись, – она не замечала ползущих по щекам слез. Окружающий мир утратил очертания и рассыпался мириадами искр в хрустальных соленых каплях. – Потерпи еще немного, и все будет хорошо. А потом мы поедем в Лавферезе. Мы вернемся домой, Крис. Ты встретишься с Жаком-Франсуа. Он ждет тебя. И мы снова будем вместе. Только на этот раз навсегда. Слышишь? Навсегда. Я обещаю. Мы снова будем встречать рассвет. Рассвет в Лавферезе… Помнишь, как мы встречали его на башне? Мы снова увидим его. Алые полосы в синеве, и встающее солнце, словно огромный огненный шар. Мы снова увидим это, слышишь? Ты только потерпи немного. Боль скоро уйдет. Ты уже поправляешься.

Черные глаза подернулись мутной дымкой.

– Я не чувствую боли, – чуть слышно шепнул он одними губами. – Только холод. И тебя. Я люблю тебя, Антуанет. Теперь я всегда буду рядом.

Его голос становился все тише и тише, словно угасающее пламя свечи. Темные ресницы медленно опустились, скрывая начинающие тускнеть глаза и отбросив длинные тени на восковые щеки, грудь слабо приподнялась, опустилась и замерла. Легкий вздох коснулся ее щеки, обдав на мгновение едва заметным теплом, и… Золотые волны потекли к горизонту, сливаясь с яркой синевой неба.

Тишина. Никогда еще в своей жизни она не слышала такой пустой, оглушающе-тяжелой тишины. Антуанет молча смотрела прямо перед собой, боясь пошевелиться и чувствуя, как тяжелеет его тело в ее объятиях. Она не видела его лица, но отчетливо представляла, как оно выглядит в эту минуту. Спокойное, холодное. И такое невозмутимо-прекрасное в застывшем умиротворении, отмеченное печатью смерти. Красота вечного покоя. Единственная, перед которой бессильно даже время. Она не могла, не хотела видеть его таким. Потому что увидеть означало признать, что его больше нет. Признать, что он ушел, что все, о чем они мечтали, никогда не случится. Признать, что все кончено. Все. Навсегда.