Когда мы встретимся вновь
Шрифт:
Ее слова не оставляли ему путей для отступления. Но Альберт не собирался отступать. Ни сейчас. И никогда более. Неторопливо обернувшись, он смерил свою неожиданную гостью вызывающе спокойным взглядом и невозмутимо кинул.
– Ты права, это я привез ее сюда.
Несколько ошеломленная столь откровенным признанием и его поведением без единого признака нервозности или смущения, Элиза постаралась придать своему лицу выражение шока и гневного возмущения.
– Я знала, – прошептала она дрожащим, исполненным трагизма голосом, словно речь шла не о банальной любовной интрижке аристократа с театральной актрисой, а, по меньшей мере, о конце света. – Господи, как вы могли?!! И это после того, как вы прочли те газеты, что я дала вам утром?!! Вы с ума сошли? Она же… Она же… Ничтожество! Гулящая девица, выжимающая деньги из своих глупых богатых поклонников! И вы знали это, когда привезли ее сюда. В этот дом. Дом, который принадлежит вашей семье уже несколько поколений! Господи, я уверена, что ни один из предыдущих глав рода не допускал такого позора. Под эту сень входили лишь достойные уважения леди, пока вы не начали приводить
– Элиза! – в голосе Альберта явственно прозвучало предупреждение и пока еще едва заметная тень пробуждающегося гнева.
Но Элиза не обратила на это внимания. Собственные слова подстегнули утихшую было ярость, и наигранный гнев перерос в настоящий. Не замечая ничего вокруг, она захлебывалась злобой и ненавистью.
– Господи, вы ведь всё знаете о ее прошлом! – прошипела она, выплевывая слова, словно отравленные стрелы. – Вы знаете, кем она была во Франции. Сколько любовников у нее было и как она выжимала из них деньги и драгоценности в надежде, что какой-нибудь богатый и старый дурачок с родовитой фамилией женится на ней, сделав ее уважаемой леди. Но я никак не думала, что среди этих глупцов, позарившихся на ее потрепанные прелести, окажетесь вы. Вы же глава нашей семьи! Если кто-то узнает о том, что эта женщина была здесь, разгорится скандал. Все газеты только и будут делать, что писать об этом. Однако позор падет не только на вас, но на всех нас. И какой позор! Пострадаем мы все. Я понимаю, что вам все равно, что будет со мной и мамой – вы всегда относились к нам со снисходительным терпением. Но бабушка! Вы подумали о ней? Как она переживет этот ужасный скандал? В ее-то возрасте! И, зная все это, вы на центральной улице, на глазах у всех усаживаете ее в свою машину и привозите не куда-нибудь, а сюда, в загородное родовое поместье. Да это же все равно, что самому дать объявление на первой странице «Чикаго ньюз»! И теперь каждый, – Элиза повысила голос, подчеркивая значимость своих слов, – каждый в Чикаго – начиная от глав уважаемых семейств и заканчивая последним оборванцем – будет шептаться о нас, тыкать в нас пальцем и смеяться у нас за спиной, мешая наши имена с именем этой парижской шлюхи! Если вы хотели унизить нас, то вы своего добились. Вряд ли можно придумать большее оскорбление, больший позор. Надеюсь, вы довольны? – последние слова были произнесены горьким свистящим шепотом, в котором явственно слышались слезы. Слезы боли, унижения и бессильной ярости.
Но на Альберта этот исполненный драматизма монолог, казалось, не произвел впечатления. Еще раз смерив девушку невозмутимым взглядом, он вскинул голову, отчего подбородок упрямо выпятился вперед, придав его лицу холодно-надменное, почти высокомерное выражение.
– Во-первых, мисс Лэганн, я бы советовал вам сменить тон, – произнес он с каким-то почти неестественным спокойствием и равнодушием, отчего его слова прозвучали резко, холодно и жестоко, словно свист кнута в тишине, располосовав ее на ошметки. – Как я говорил вам сегодня утром, я не люблю, когда кто-то вмешивается в мои дела и мои решения. Даже если это кто-то из родственников и им движут самые лучшие побуждения. Как вы верно заметили, я – глава семьи. И я не потерплю, чтобы кто-то в моем же собственном доме указывал мне, что и как делать! Я всегда действовал и буду действовать так, как сочту нужным. И только я буду решать, кто имеет право находиться под крышей моего дома и под покровительством моей фамилии. И никак иначе. Если мне когда-нибудь потребуется ваш совет, я сообщу вам об этом. В противном случае я буду вынужден пересмотреть данное вам разрешение посещать Лэйквуд. Во-вторых, – продолжил он тем же не терпящим возражений тоном, – никакого скандала не будет! Да, Шанталь была здесь сегодня. Да, ее привез сюда я. Но и только. Мне плевать, кто и что были в ее прошлом. Оно меня не касается, как, впрочем, и она сама. Между мной и этой женщиной ничего нет. Вряд ли она когда-нибудь еще появится в этом доме. А если кто-то и начнет строить какие-то догадки, то скоро все слухи улягутся сами собой, не получив должного подтверждения. Таким образом, ни честь семьи Эндри, ни честь семьи Лэганнов не пострадает. Что же касается тетушки, то тут, пожалуй, вы правы – ей будет крайне неприятно услышать об этом… – Альберт замялся на секунду, подбирая слово, – …инциденте, – наконец продолжил он. – Но тетушка достаточно сильная и волевая женщина и, уверен, достойно перенесет те несколько неприятных моментов и вопросов, которые могут возникнуть. ЕСЛИ – старательно подчеркнул он, – они возникнут, разумеется. Потому как я не уверен, что хоть одна уважаемая газета решится опубликовать что-нибудь касающееся нашей семьи, не удостоверившись в подлинности фактов. Им не нужны неприятности. К тому же, их репутация сильно пострадает, если глава семьи Эндри обвинит их в клевете. Нет, они будут искать подтверждения, а когда не найдут его, то предпочтут замять дело, решив, что ошиблись. Бульварные же издания моя уважаемая тетушка игнорирует. Как и все почтенные жители Чикаго. Таким образом, тетушка попросту ничего не узнает, если только кто-то… – он снова сделал паузу и внимательно посмотрел на нее, – …не расскажет ей.
– Разумеется, я ничего не скажу! – Элиза не стала делать вид, что не поняла столь откровенного и прямого намека на собственное беспардонное вмешательство, но предпочла не заострять на этом внимания и не разыгрывать оскобленную в лучшем порыве невинность, интуитивно чувствуя, что сейчас не время и не место для такого спектакля. – Я вовсе не хочу расстраивать бабушку. Ей и без того хватает неприятностей. Взять
хотя бы эту историю с Нилом.Альберт удовлетворенно кивнул.
– Очень на это надеюсь. И советую – СОВЕТУЮ! – снова подчеркнул он, не оставляя сомнений в истинном смысле своего совета и того, что может последовать в случае его игнорирования, – не затевать никаких игр и интриг за моей спиной. Я всегда могу узнать, кто и что рассказал моей дорогой тетушке. А теперь прошу меня простить, но я хотел бы побыть один.
Совершенно ошеломленная его резкой отповедью и вызывающе надменным, почти грубым поведением, Элиза предпочла отступить и смиренно склонила голову.
– Как пожелаете.
– Как давно она ушла?
Он не произнес имени, но Элиза прекрасно поняла, о ком шла речь. Но она была так взбудоражена и ошеломлена происшедшими и совершенно неожиданными событиями, что не высказала возмущения его откровенным интересом к судьбе ее ненавистной соперницы или хоть сколько-нибудь ядовитых комментариев, по своему обыкновению, а просто ответила:
– Несколько часов назад. Кажется, в десять или немного позже. Я не обратила внимания.
– Хорошо, – Альберт отвернулся, явно собираясь уйти, но, помедлив секунду, снова обернулся и холодно посмотрел на нее. – И вот еще что, Элиза… Кендис Уайт – моя приемная дочь. Она – полноправный член семьи Эндри, что бы вы и тетушка ни думали по этому поводу. Советую не забывать об этом.
При упоминании еще одного ненавистного имени ладони Элизы невольно сжались в кулаки, а по лицу пробежала едва заметная судорога, исказив на секунду прекрасные классические черты. Так налетевший ветерок искажает неподвижную хрустально-серебристую, словно зеркало, гладь горного озера. Однако Элиза сдержала себя. Скрипнув зубами от злости, она заставила себя разжать ладони и одарила Альберта самой очаровательной улыбкой, на какую только была способна, и лишь в самой глубине прекрасных карих глаз по-прежнему пылали обжигающе-колючие искры ярости и ненависти
– Хорошо, дядюшка, – мягко произнесла она. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – Альберт рассеяно кивнул и, отвернувшись, направился к библиотеке. – И не называй меня дядюшкой.
– Прошу прощения. Я немного расстроена и забыла. К тому же, мне пора возвращаться домой. Я заказала экипаж, и он, должно быть, уже ждет у ворот.
Несколько секунд Элиза по-прежнему неподвижно стояла в центре опустевшего холла. Ее красивое лицо было холодно и неподвижно, губы поджаты, а в глазах плескались злость и разочарование.
«Черт побери, кажется, я все испортила. Или нет? Пожалуй, все же не надо было так давить на него. Ну, ничего. Теперь у меня есть время, чтобы все исправить, если что-то пошло не так. В конце концов, он объявил, что между ними ничего нет и не будет. И, похоже, не лгал. Разумеется, не лгал. Наш честный и благородный дядюшка Уильям совсем не умеет лгать. У него на лице все написано. А значит… Значит, все идет по плану. Черт, но теперь я не могу рассказать о его интрижке с этой девицей бабушке Элрой. Какая досада! А ее вмешательство было бы крайне желательно. Пусть он и говорит, что между ними ничего нет, но я уверена, узнай об этом бабушка, уж она бы позаботилась, чтобы это стало правдой. С другой стороны, я не могу рассказать ей об этом, но ведь это может сделать кто-то другой. Например, Дэйзи или ее матушка на каком-нибудь чаепитии могут задать пару-тройку вопросов о слухах, которые ходят в обществе. М-м… А это идея! Превосходная идея! Просто блестящая! И все решится само собой. А я останусь в стороне и совсем не при чем. Хм-м… Завтра этим и займемся!»
Часы пробили два раза. Альберт вздрогнул и, оторвав взгляд от пустого бокала, удивленно посмотрел на них. Он и не заметил, что уже прошло так много времени. Для него время остановилось.
Дверь бесшумно открылась, и в библиотеку вошел Джордж. Альберт молча перевел на него взгляд, в его глазах читался один-единственный немой вопрос. Джордж нервно откашлялся.
– Я отвез ее в город, – наконец тихо сказал он человеку, которому он служил и помогал почти всю свою жизнь. – Она так попросила.
Стыд и тревога, холодной змей обвившиеся вокруг его сердца, чуть ослабили свои тугие удушающие кольца, но не отпустили. Альберт молча кивнул и снова уставился на пустой бокал в своей руке. Воцарилась тишина.
– Как ты мог, Альберт?!! – наконец, не выдержав, взорвался Джордж, в его голосе слышалась непонятная мольба, почти слезы. Он словно умолял опровергнуть все то, свидетелем чему он стал в этот день и что полностью перевернуло его отношение к своему хозяину, которого он знал с самого детства, который вырос у него на глазах и которого он любил, как собственного сына. Никогда за всю его жизнь Джордж даже помыслить не мог, что его воспитанник окажется способным на то, что он сделал сегодня. На такую почти звериную жестокость. – Господи, как ты мог поступить так с этой девушкой? Ты хоть понимаешь…
– Прости, Джордж, но я бы хотел остаться один.
Странно, но голос Альберта напомнил ему голос той девушки, когда она попросила отвезти ее домой. Такой же полный безнадежности и пустой, словно голос умирающего. А быть может, умершего? Джордж тряхнул головой, прогоняя наваждение, и нахмурился, упрямо выпятив подбородок. Этот разговор был слишком серьезным и важным, чтобы так легко отступать.
– Но… – начал было он.
– Джордж, умоляю, оставь меня. Я хочу побыть один.
На этот раз голос Альберта прозвучал резче, но Джорджу отчего-то показалось, что еще мгновение – и молодой человек разрыдается. Минуту он молча смотрел на своего воспитанника и господина, а затем развернулся и тихо вышел из библиотеки, осторожно прикрыв за собой дверь. Альберт, казалось, не заметил его ухода. Он отсутствующим взглядом наблюдал за повторяющимися, словно заезженная пластинка, движениями своих пальцев, бесцельно вертящих пустой бокал, а затем поставил его на стол и подошел к окну. За холодным, разрисованным снежными узорами стеклом было темно и пусто. Как и в его душе.