Когда наступает рассвет
Шрифт:
«Рабочие и крестьяне! Честные трудящиеся граждане всей России. Настали самые трудные недели…»
— Спасибо вам, Иван Петрович! — сказала она, убирая газету. — Почитаю в вагоне.
— И другим не забудь показать! Пусть все читают. Это надо знать каждому!
У Николаевского вокзала толкучка оглушила Домну. Надсадно звенели переполненные трамваи, дребезжали извозчичьи пролетки. Тут и там раздавались крики носильщиков и лоточников, торгующих сомнительной снедью. Были в толпе и разбитные де вицы, и женщины с детишками, и студенты. Встречались
— Мешочники! — презрительно буркнул под нос Ткачев. — Порыться у них в мешках, там и масло найдешь, и крупу. У спекулянтов все есть, а народ голодает.
— Ни стыда, ни совести у них! — с раздражением сказала Груня. — Уж я-то их знаю: все, что было у нас в доме, перетаскала на рынок, этим вот… Позабирать бы всех…
— Забирают, ловят! — возразил Ткачев. — Разве всех пересажаешь? Смотри, их сколько, словно клопов, повылазило из щелей.
Людской поток вынес наконец Домну и провожающих на перрон. Тут сутолока была еще больше. У вагонов образовалась настоящая давка. Людей, стремившихся попасть на поезд, было слишком много. Стремясь занять лучшее место, без стеснения толкаясь, крича, переругиваясь с проводниками, люди напирали, силой втискиваясь в вагон.
— Эй, ворона! Что рот разинула, дай пройти с вещами! — крикнул почти в ухо Домне носильщик с двумя солидными чемоданами на ремне через плечо и с узлами, картонками, дорожной сумкой в руках.
Домна посторонилась и увидела своих старых хозяев — архитектора Космортова с женой. Космортов деятельно помогал жене и даме с тремя детьми пройти в вагон. Дама держалась с холодным высокомерием, словно не замечая окружающего. Она была на вид очень моложава, хотя дети у нее были не маленькие. Старшему мальчику лет пятнадцать, второму года на два меньше, девочке лет одиннадцать.
— Софи, проходи в вагон! Ольга Львовна, разрешите, я помогу вам подняться на ступеньку! Позвольте вашу руку! — озабоченно хлопотал Космортов.
— Олег! Глеб! Что же вы смотрите? Помогите Галочке взобраться на ступеньку! — властным голосом говорила мальчикам их мать. — Михаил Кондратьевич, побеспокойтесь, пожалуйста, о моем багаже! Распорядитесь, чтобы доставили в наше купе! Милая Софи, что с вами? У вас такое измученное лицо.
— Ах, я безумно устала! Мишель, где моя сумочка? Там веер, будь добр, достань. Ах какой здесь шум! И куда нас понесло? — Приставив пальчики к вискам, жена архитектора болезненно сморщилась. — У меня начинается мигрень. Мишель, где ты?
— Я здесь, дорогая. Проходите быстрее в вагон, наше — пятое купе. Ольга Львовна, не волнуйтесь за багаж, все будет в порядке, — успокаивал представительную даму Космортов, вытирая пот со лба. — Эй, носильщик, вещи неси в пятое купе! Да, черт побери, шевелись, скоро поезд тронется!
Космортов был одет по-дорожному, в полувоенном костюме, в ботинках с крагами и с флягой на боку. С незнакомой дамой он держался почтительно, даже подобострастно, мгновенно выполняя каждое ее желание. Видно, это была птица особого полета. Домна слышала, как кричал Космортов, отталкивая от дверей наседающих пассажиров:
— Куда вы? Это спальный вагон! Проходите дальше! Что за народ пошел?! Никакого стеснения!
Не будь Ивана Петровича с Груней и Ксюшей, Домна едва ли попала бы на поезд. Они помогли ей протиснуться сначала в тамбур, а затем и в вагон. Вещи Ткачев
ухитрился передать через окно.Оглядевшись, Домна обратила внимание на молодого солдата со шрамом над бровью. Солдат, свесив ноги в ботинках и черных обмотках, наяривал на гармошке что-то очень знакомое.
— Эй, служивый, откуда будешь? — решилась спросить девушка.
— Коми! — перестав играть, отозвался тот.
— То-то слышу знакомую песню «Шондибан».
— Угадала! Откуда знаешь?
— Еще бы не знать! Сколько раз дома певала… Я сама коми, вильгортская. А ты из каких мест?
— Из Маджи.
— Маджский кашеед, — пошутила Домна. — Вот так славно получается, попутчика нашла! Будем вместе добираться?
— Да уж вместе, выходит! — тряхнув стриженой головой, весело подмигнул землячок. Он был готов еще полюбезничать, но Домна повернулась к окну. Вагон тронулся с места.
— До свидания, Иван Петрович! — крикнула она Ткачеву. — Грунюшка, дорогая, прощай! Спасибо за все! Счастливо оставаться, милая Ксюша!
Все это время она мужественно сдерживала себя, старалась бодриться, даже улыбалась, но теперь, когда под ногами вздрогнул и слегка закачался пол вагона, у нее перехватило дыхание, защемило сердце. Сделав над собой усилие, чтобы не расплакаться, она продолжала улыбаться сквозь навернувшиеся слезы. Больно было расставаться с друзьями. Те бежали по перрону, вслед за вагоном, тепло напутствовали.
— Доброго пути, Домнушка! Счастливо доехать! — в последний раз услышала она голос Ткачева.
Поезд набирал скорость. Уже скрылись из виду провожающие. Кончился перрон. Словно обрадовавшись, паровоз дал пронзительный гудок и сильно рванулся вперед. Замелькали привокзальные служебные постройки, будки, дорожные знаки. Колеса застучали на стыках рельсов, отсчитывая первые версты. Город уплывал, заволакиваясь сизой дымкой.
Домна продолжала стоять у окна, мысленно прощаясь с городом:
«Неужели навсегда? Улыбнется ли мне счастье когда-либо еще пройтись по твоим улицам, Питер?.. Прощай, прощай, Петроград!..»
В родные края
Пора было найти местечко, хотя бы присесть, дать отдых ногам. Внизу сидели трое: муж с женой и мужчина у окошка в глубине. В проходе громоздились вещи пассажиров: мешки, узлы, корзинки. Напротив сидел солдат, вытянув забинтованную ногу. Опираясь на костыль, слегка откинувшись на спину, он дремал. Усталое лицо его было бледным. Его не потревожишь. Рядышком с ним, на самом краешке скамейки, сидела худенькая русоволосая женщина.
«Видать, жена…» — догадалась Домна.
На верхней полке растянулся мужчина средних лет, в рубахе навыпуск. Пиджак его был аккуратно уложен в изголовье. По одежде трудно угадать, что за человек. Лежит, как нагулявший жир налим, блаженствует.
Домна снова опустила взгляд и встретилась глазами с полной женщиной, наблюдавшей за ней настороженно и недружелюбно. Из-под широкой со сборками юбки ее выглядывали добротные башмаки на высоких каблуках. На плечах небрежно наброшен яркий кашемировый платок. Высокую грудь обтягивала голубая сатиновая кофта. У женщины было румяное лицо, на губах играла самодовольная усмешка. Рядом возился с чайником уже немолодой угрюмый человек, крепкий и жилистый, видимо муж. Эта чета уже успела разжиться кипятком. Перед ними на разостланной газете лежали жареная рыба, вареные яички, соль в спичечном коробке.