Когда наступает рассвет

Уже смеркалось, когда драчунов утихомирили, и жизнь в селе потекла своим чередом. Пожилые разбрелись по домам, а молодежь осталась петь песни.

На широком лугу около церкви слышался девичий смех. Туда направилась и Домна. Многих из здешних девчат она знала: с одними месила глину Гыч Опоню, с другими встречалась на посиделках.

Девушки были одеты по-праздничному: в цветных сарафанах, в пестрых платьях, в нарядных платочках, с яркими лентами в косах. Все загорелые после летних работ в поле, с натруженными, мозолистыми руками и все же веселые. Домну встретили радостно. Вскоре она громко смеялась, сыпала шутками и прибаутками, которых набралась от бойких фабричных девушек.

— Споемте, девчата, про ласточку! — предложила Домна. — Соскучилась я по этой песенке. — И, не дожидаясь других, начала грудным голосом:

Надо ласточку словить, В клетку надо посадить…

Пели, водили хоровод. А когда сумерки стали сгущаться, вздумали играть в прятки. Заводилой и тут была Домна.

Прикрыв глаза рукой, она стала водить. Девушки рассыпались в разные стороны, прятались за баню, за ближайшие поленницы дров, — кто где сумеет. Быстроногая Клава побежала к дому Гыч Опоня, притаилась у крыльца.

Глаза с трудом различали отдельные предметы. Дома казались серыми глыбами. Нелегко в такую темень разыскать подружек, но Домна не унывала. Она осторожно продвигалась от поленницы к бане, прислушиваясь к каждому шороху.

Уже многих она нашла. Осталась Клава. Эта обязательно заберется в такое место, с собакой не разыщешь. И все же Домна нашла ее и, схватив за подол сарафана, радостно крикнула:

— Чур, попалась!..

— Тсс… — И Клава зашептала: — В этот дом вошел человек, через огороды пробрался, задами.

— Мало ли шатается. Может, кому самогону выпить захотелось? У Гыч Опоня всегда есть… Пошли к девчатам…

— Нет, нет! Он озирался, словно вор.

— А ты не видела его в лицо?

— По одежде он показался мне чужим. Таких у нас на селе нет.

— Кто же это? Хороший человек не будет прятаться от людей. Видно, темное дело привело его сюда, — сказала Домна. — Может, беглый, из тюрьмы? Или вор?.. А в окне-то, гляди, свет виднеется. Значит, хозяева дома.

Окна в доме Гыч Опоня были занавешены, и только в одном пробивался свет.

Девушки, крадучись, подошли к поленнице дров под окном.

— Ты останься здесь, — сказала Домна. — Покарауль. Я посмотрю…

С ловкостью белки она вскарабкалась на поленницу и прильнула к холодному стеклу. В просвет между занавеской и косяком Домна увидела стол с самоваром, сахарницу, тарелку с румяными шаньгами.

Наискосок к окну, за столом, сидела женщина с темными пышными волосами, в светлой блузке с кружевным воротником. Домна узнала ее: это была Керенская.

«Ну и чудеса! — удивилась Домна. — Керенская в гостях у Гыч Опоня! Такое и не придумаешь…»

Домна знала, что Керенская живет в Кочпоне, бывает в городе, на базарах. В местной газете «Зырянская жизнь» даже промелькнула заметка о том, что жена Керенского швыряется на рынке деньгами, помогая спекулянтам взвинчивать цены.

«Все-таки что ей понадобилось у Гыч Опоня?» — недоумевала Домна, стараясь разглядеть второго человека, сидевшего спиной к окну. Ясно было, что мужчина этот не Гыч Опонь и не его зять Ладанов.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Клава.

Домна приложила палец к губам и едва слышно ответила:

— Тише…

Ждать пришлось довольно долго. Уже начали затекать ноги и даже в глазах зарябило.

Но вот неизвестный протянул Керенской руку и повернулся. И тут Домна увидела его лицо. От неожиданности она чуть не вскрикнула: это был Латкин. На днях в газете было объявление Усть-Сысольской чрезвычайной комиссии о розыске Латкина, а он как ни в чем не бывало в Кочпоне. И Керенская с ним.

Домна не могла расслышать, о чем они говорили. А так хотелось! От Керенской и Латкина добра не жди. Не зря они ночью сошлись у Гыч Опоня.

Девушкам, игравшим в прятки, надоело ждать, и они стали звать:

— Домна-а-а-а!

«Все дело испортят!» — встревожилась Домна и снова прильнула к окну. В это время открылась наружная дверь и кто-то стал спускаться с крыльца.

Домна и Клава притаились за поленницей.

Некоторое время человек прислушивался, затем дошел до угла, огляделся, но девушек не заметил. Затем отошел к изгороди, постоял, кашлянул негромко. Домна узнала Гыч Опоня. Видимо, он поглядывал, не грозит ли беда ночному гостю. Потоптавшись у крыльца, Гыч Опонь вошел в дом. Звякнула задвижка, и снова стало тихо.

Девушки легко вздохнули.

— Кого я там видела! — сказала Домна.

— Кого?

— Керенскую! И Латкина… Скрывается от Чека. Ты, Клава, побудь здесь, смотри в оба! Понимаешь? Если кто выйдет, примечай — кто и куда. А я побегу к Макару, сообщу…

И Домна словно растаяла в темноте.

4

В горнице Гыч Опоня Латкин и Керенская беседовали вполголоса у чуть шумевшего самовара.

Латкин держался почтительно. Шутка сказать: рядом сидела супруга того, кто еще недавно был главой правительства России.

Не спеша, глуховатым голосом Латкин обрисовал общую обстановку в городе и уезде, сказал и о том, что после покушения на Ленина большевики повсюду усилили бдительность. Поэтому будет разумным пока не начинать активных действий. Затем он рассказал о своем плане: установить связи с союзниками, получить оружие. Тогда можно перейти к активным действиям в районе Вычегды, а оттуда начать свержение большевиков по всему краю.

— Между прочим, — продолжал Латкин, — у нас есть время подумать о деталях будущего благоустройства жизни на севере. Я бы хотел, уважаемая Ольга Львовна, просить у вас протекции или рекомендации в связи с моей поездкой в Архангельск. Вы известная личность, вас знают повсюду. Пусть будет всего несколько слов. Но они окажут мне услугу, облегчат мою миссию. Эти соображения и заставили меня побеспокоить вас, уважаемая Ольга Львовна…

Керенская долго размешивала чай.

— Степан Осипович! — начала она, немножко рисуясь. — Вы, конечно, знаете: я живу здесь, можно сказать, на положении полнейшего остракизма. — Керенская почти весело рассмеялась. — Словно князь Меншиков в изгнании. Помните картину Сурикова «Меншиков в Березове»?

— О да! — с деланной улыбкой отозвался Латкин.

Керенская вздохнула, лицо ее приняло страдальческое выражение. Ей, по-видимому, нравилась роль гонимой. Она кротко улыбнулась.

— Теперь я только мать и дала обещание не заниматься политикой. Скажу прямо: я не хочу участвовать ни в каких заговорах.