Когда не горят костры

– Тебе наврали, ива золота. Я не помогу тебе обмануть смерть.

Она и бровью не повела, и Гарм приятно удивился – мало кто помнил о кеннингах [4] , ещё меньше – кто умел понимать их. Только слугам богов они въелись в разум и кости, вместе с верностью своим древним покровителям.

– Мне не это нужно, – она нахмурилась. – Я хочу встретиться с мёртвым и говорить с ним. Я согласна на любую цену.

Чтобы скрыть замешательство, Гарм потянулся к пластиковому стакану. У напитка не было ни запаха, ни вкуса, он не дарил сил – только утолял жажду и порождал лёгкую тошноту. Или его замутило от её слов?

4

Кеннинг – разновидность метафоры, характерной для скальдической поэзии. Состоит из двух существительных, применяемых для замены обычного названия предмета или персоны. Например: буря мечей – битва, олень заливов – корабль, липа золота – женщина. Кеннинги могут быть составными, из трех и более слов.

– Кто тебе рассказал обо мне, липа ожерелий? Кто рассказал, как меня найти?

Она натянуто улыбнулась, пожала острыми плечами.

– Я просто умею заключать сделки.

– И мёртвые тебе нужны для очередной сделки?

Она вздрогнула, сжалась, её глаза забегали. Гарм видел, как напряглись её плечи, когда она усилием воли взяла себя в руки. Ясный взгляд остановился чуть выше его головы, бледные губы едва шевельнулись:

– Это… личное.

В окне за её спиной отражались редкие посетители забегаловки, больше увлечённые бесхитростной едой, чем окружающей реальностью. Гарм видел их и настоящими глазами и глазами, которые даровала ему Хель, когда отобрала у него судьбу и имя. Увязшие в виртуальной реальности, как в болоте, люди принадлежали Хельхейму едва ли не сильнее, чем Мидгарду, хоть сами и не понимали этого. Виртуальность была единственным смыслом их жизни, единственной целью. Набей живот дешёвой пищей, протяни ещё один день, чтоб в симуляции ощутить хотя бы иллюзию счастья.

Рядом с ними девочка казалась живой и настоящей, даже несмотря на свою болезненную бледность. И в то же время она была непонятной, далёкой и непредсказуемой. Гарм никогда не встречал людей, полностью отрезанных от виртуальной сферы. Были те, кто настолько редко подключался к ней, что глаза Хель их не различали. Одни были безумно бедны, что не могли накопить на имплант для доступа к Биврёсту, другие были так же безумно богаты, что никакая симуляция не могла дать им того, чего они не имели бы в реальности. Девочка же была не похожа ни на первых, ни на вторых.

И это почему-то вызывало симпатию.

– Я не смогу помочь тебе, о Фрейя ладони, и никто не сможет. Мёртвые не встречаются с живыми и не говорят с живыми. Это закон Хель, и не мне нарушать волю госпожи.

Она побледнела ещё сильнее, светлые глаза потемнели от отчаяния. Тень скользнула по её лицу, затем она решительно сжала губы.

– Тогда я предложу сделку ей!

Пёс Хель расхохотался. Его смех был отрывистым, лающим, от него у людей холодок пробегал по спине. Вот и сейчас остальные посетители начали ежиться и оглядываться, не понимая, что же их так пугает до ломоты в костях.

Лёгкая симпатия к девчонке исчезла, пожранная чёрным пламенем злобы. О чём она думает, как она смеет?! Даже ему, верному слуге, великая госпожа Хель позволяет не больше, чем простому смертному!

Он уже хотел прогнать её прочь, когда глаза кольнуло болью, и на периферии зрения замерцали серые и голубые нити энергетических каналов, словно виртуальный мир проступил сквозь очертания мира вещного. Лёгкая судорога пробежала по мышцам и тут же отпустила.

Гарм тяжело сглотнул, без сожаления отодвинул надкушенный сэндвич.

– Иди за мной, омела самоцветов. Продолжим наш разговор в другом месте.

Она вскочила, приободрившись, даже лёгкий румянец проступил на бесцветных щеках.

– В этот раз ты угадал, – лукаво улыбнулась она, – мое имя Омела, и…

– И не радуйся раньше времени, девочка. Моя госпожа желает говорить с тобой.

Она притихла и покорно шла следом, пока Гарм вёл её по узким улицам Тронхейма, больше похожим на ущелья между отвесными скалами из бетона и пластика. Он никак не мог взять в толк, почему справедливая, равнодушная Хель решила снизойти к девчонке, если раньше не делала различий между нищими и богатыми?

Суровая госпожа всё ещё смотрела его глазами, и очертания улиц двоились и дрожали. Сложные, многоуровневые схемы проступали сквозь бетон, словно не виртуальная сфера мерцала над миром вещным, а тяжёлые монолитные здания и серое небо над ними были лишь иллюзией на каркасе из виртуальных схем. Гарм старался не смотреть под ноги, не замечать, как при каждом шаге разбегаются всполохи разрядов, словно идёт он по Биврёсту, а не по старому тёмному асфальту.

На Омелу он и вовсе не оглядывался – и так догадывался, что там увидит. Серая бесплотная тень, словно девочка и не существует на самом деле, ни разглядеть её, ни коснуться, ни узнать ничего о ней. Даже на распоследнего бедняка взгляни, и за ним тянется шлейф истории, и на нём мерцает виртуальный слепок, который становится с годами ярче и плотнее, а после гибели тела остаётся в виртуальности навсегда, слугой уже не Асгарда, но Хельхейма.

У высотки на набережной Гарм остановился, приглашающе махнул рукой.

– Ты здесь живешь? – В голосе Омелы звучало чистое детское удивление, запрокинув голову, она разглядывала вершину башни, скрытую низкими густыми облаками.

– А что тебя так изумляет, омела гребней? Где, по-твоему, должно жить псу Хель?

Она зябко повела плечами, когда шагнула за ним под высокий серый свод.

– Я не думала, что ты человек. Может, андроид или что-то другое. Кому бы ещё боги позволили прислуживать себе?

В узкой коробке лифта едва хватало места двоим, и Гарму пришлось смотреть на неё, на бесцветный силуэт, дыру в ткани виртуального мироздания. Под взглядами его и Хель девушка ёжилась и сутулилась, словно пыталась стать ещё меньше, ещё незначительней. Рядом с нею Гарм ощущал себя едва ли не йотуном.

– На службу к богам приходят обычные люди. Уже потом они становятся… не совсем людьми.

– А как ты стал псом Хель? Она избрала тебя?

Кончики пальцев кольнуло, словно от разряда статического электричества, в шорохе лифта послышался отголосок женского смеха. Гарм стиснул пальцы, чтобы унять дрожь закипающего гнева, чёрного и вязкого, как смола.

– Я тоже предложил ей сделку – моя служба и я сам, до потрохов, в обмен на ее милость. Но не ликуй – тебе повторить это не удастся.

– Уверен?

Злая ухмылка скользнула по её губам и тут же пропала, на миг превратив субтильного подростка во взрослую, беспощадную женщину.

Гарм промолчал. Он ни в чём не был уверен. Только одна надежда позволяла ему сохранять равновесие и спокойствие – что Хель желает говорить с девицей лишь для того, чтоб обрушить свой гнев на неё, возжелавшую нарушить незыблемые законы. Это было бы справедливо. Это было бы честно по отношению к нему самому, в конце концов! Он отдал Хель и судьбу, и имя и служил верно, выполняя любые поручения, не испытывая ни стыда, ни жалости лишь ради того, чтобы однажды, когда тело его истлеет, в царстве мёртвых оказаться рядом с женой и говорить с ней. Разве сможет девчонка предложить большее?

– Мёртвые не говорят с живыми, – повторил Гарм, убеждая то ли Омелу, то ли себя. – Мёртвые не говорят ни с кем, кроме Хель. Даже если госпожа примет твою жизнь, ты не сможешь встретиться с тем, с кем жаждешь.

Девушка передёрнула плечами, упрямо сжала губы, но взгляд не отвела.

– Посмотрим. Я умею заключать сделки.

Коротко дзинькнул лифт, выпуская их из своей утробы. Гарм протиснулся мимо Омелы, мельком ощутив её запах, слабый, травянистый, словно долгое время она вплетала в волосы живые цветы. Где ж она нашла их, в этом городе, где не осталось ничего нерукотворного?