Когда не горят костры

В полумраке мигали многочисленные лампочки громоздких сложных конструкций, между ними толстыми змеями тянулись кабели. Светло-зелёным и голубым мерцали экраны. Омела прищурилась, но так и не смогла разглядеть, что же за строки данных бегут по ним. «Я могла бы выгодно продать эту информацию», – равнодушно подумала она и пошла дальше. Каждая следующая ступень давалась всё тяжелее и тяжелее, начинала болеть голова и слезиться глаза. Чтобы отвлечься от накатившей усталости, Омела снова начала разглядывать этажи.

Десятый или одиннадцатый оказался ярко освещён и разделён матовыми перегородками на несколько секторов. Омела сжалась, вцепившись в поручень, окаменев от ужаса, что её могут заметить, но всем здесь было не до неё. Гулкие голоса эхом прокатывались между стен, воздух мерцал от голограмм и проекций. Прищурившись, Омела заметила полупрозрачные силуэты людей среди многочисленных стендов и компьютерных панелей. Они что-то обсуждали, вводили данные, следили за опытами в герметичных капсулах – вот только не были настоящими.

От удивления Омела едва не споткнулась, забыв как дышать. Это уже не похоже на поддержку виртуальной сферы! Что за лаборатория под рукою асов и не за этим ли секретом отправила её Хель?! Омела решила уже сойти с лестницы, когда столкнулась взглядом с одной из прозрачных фигур.

«Он же в виртуальном мире! – мелькнула паническая мысль. – Как он может меня видеть?!»

Не дожидаясь, когда ее попытаются схватить, Омела изо всех сил бросилась наверх, перепрыгивая через ступеньки. Дыхание быстро сбилось, и в груди закололо, а носом пошла кровь. Через пару этажей девушка осмелилась обернуться, обеими руками вцепившись в поручень и уже не ощущая его холода. Её никто не преследовал, но нижние ступени затягивала искрящаяся дымка, похожая на голограмму. Она медленно ползла наверх, отрезая путь назад, и Омела выругалась сквозь зубы, проклиная неуместное любопытство.

«Ты тут не за этим! Вспомни о брате! Его ты уже подвела. Так не подведи хотя бы себя!»

Отвесив себе моральную оплеуху, Омела поползла дальше, медленно, с трудом переставляя налившиеся каменной тяжестью ноги. Наверх она старалась не смотреть, чтобы не впасть в отчаяние от высоты, на которую еще нужно подняться. Сколько ступеней она уже прошла? Сколько ещё осталось? Не думать об этом, не думать.

Омела зажмурилась на секунду, воскрешая в памяти лицо брата.

«Скоро я увижу Ясеня. Скоро он скажет, винит ли он меня, сможет ли простить…»

Она старалась не думать, что будет делать, если он не сможет.

Тщательно растравляемая рана в душе снова разнылась, а память предательски подкидывала картины из прошлого, весёлого и безоблачного. Единственные дети в семье, они всегда жили в темнице предрассудков, правил и обычаев, но тогда они казались надёжными и родными стенами, которые защищают от враждебного мира, а не держат взаперти. Суровая хватка на шее казалась лаской, а не удушьем, жестокость старейшины – отеческой заботой. И всё же – Омела вспоминала детство с тоской и любовью: как счастливы, как безмятежны они были в своей слепоте, не зная иных законов и иного мира!

Как бы она хотела вернуть хотя бы часть прошлого, как исходила воем и горечью от осознания – что нет, ничего уже не вернётся.

Омела смахнула мелкие слезинки, перевела сбившееся дыхание. Она запрещала себе плакать по брату, потому что понимала – плачет она по себе, по своему одиночеству и утраченной юности.

Ступеньки тихо звенели под шагами, словно сделались из тончайшего острого льда. За очередным кругом лестницы мерцающая голографическая дымка догнала Омелу и накрыла с головой, словно облако пыли. Тысячи крошечных иголок впились в кожу, не столько больно, сколько щекотно, очертания предметов размылись и раздвоились. Глаза защипало, но Омела так и не осмелилась оторвать хотя бы одну ладонь от поручня, чтобы протереть их.

– Я не могу тебе приказать и потому прошу – остановись.

Она возникла словно из ниоткуда – статная женщина с гладким молодым лицом и тяжёлыми косами, белыми как лунь. Шерстяное старомодное платье было оторочено рыжим лисьим мехом, а на поясе, расшитом чеканными бляхами и резными бусинами, висела связка ключей – тонких, полупрозрачных, свитых не из металла – из энергетических потоков.

Омела сдавленно вскрикнула и отшатнулась, чудом удержав равновесие. Старейшина не зря вбивал описания старых богов в её голову, и теперь Омела сразу узнала её.

Фригг.

Её голос звучал со всех сторон, сжимал и подавлял.

– Заклинаю последним дыханием мира и первым его ростком – возвращайся, пока не поздно.

Омела сжала губы, упрямо мотнула головой:

– Моё «поздно» уже случилось.

Дерзить верховной богине было упоительно страшно и сладко. «Пусть обвинит меня, – исступлённо думала Омела, – пусть станет мне судьёй и палачом, раз даже старейшина не смог или не захотел». Но Фригг лишь грустно вздохнула.

– Бедное дитя, знаешь ли ты, зачем ты на самом деле здесь? Знаешь ли ты, какая паутина ткалась, чтобы ты пришла к Иггдрасилю и поднялась к Сердцу Асгарда? Ты всего лишь оружие, дротик, вытесанный ядовитой любовью, заточенный болью и отправленный в полёт виной. Знаешь ли ты, чья рука тебя метнула?

Зажмуриться. Заткнуть уши. Гарм предупреждал, что асы хитры, раз не могут навредить – постараются обмануть. Омела зло облизнула губы. Она поднялась уже слишком высоко и увидела слишком много, чтобы поверить, что ей позволят отступиться и уйти живой.

– Я знаю достаточно – что выполняю условия сделки с Хель! А остальное не твоё дело!

– Выслушай меня, – продолжала Фригг, и мягкий голос, тёплый, как молоко, накатывал со всех сторон. – Ибо ты оружие, созданное, чтобы убить будущее, чтобы убить надежду. Ты видишь сама – мир умирает, истлевает, и нет той силы, что смогла бы вновь наполнить пересохший источник. Асы построили новый Асгард, укрытие для всех людей, их спасение и надежду – но Хель отравила его своим дыханием, обратила в отчаяние и ужас. Твои глаза не видят виртуальную сферу, но поверь мне – с каждым днём она всё больше сфера мёртвых, а не сфера живых.

– Потому что вы обманом поработили нас! – выплюнула Омела, пытаясь хоть как-то отгородиться от ядовитых речей Фригг. То, что она говорит, не может быть правдой! Но почему же так хочется ей верить? – Глупые, алчные, жестокие боги, которым не хватало слуг и игрушек, – вот вы кто, а не спасители и радетели!

– Что бог без своего народа? Мы позвали вас за собой, в цифровой мир, в виртуальное бессмертие. Когда Хель извратила его, отравила его, байт за байтом обращая Асгард в Хельхейм, мы нашли другой путь, другое спасение. Новая плоть для цифрового разума, неподвластная смерти. То, что может воскресить мир. Идеальные асы и идеальные люди, равные, достойные.

– Что за чушь, – устало выдохнула Омела, щурясь и отворачиваясь, словно так можно было отгородиться от чужих слов, выжигающих её разум. На блоке межэтажного перекрытия ей попалась на глаза табличка, техническая, наверное: несколько цифр, штрихкод и всего два слова.

«Проект “Бальдр”.

Вот что – вернее кого – жаждет Хель.

Омела вскинулась, встретилась взглядом с Фригг. От сияния, исходящего от асиньи, глаза защипало.

– Мой сын облечен в плоть и отрезан от виртуальной сферы – как и Локи. Но Бальдр – наша надежда, наше спасение, шанс, что любой человек, живой или мёртвый, сможет вернуться во плоти. И вот ты пришла – единственная, кто может войти к нему и убить его – как убила собственного брата. Я не могу тебе приказать, – голос Фригг сорвался, став похож на человеческий, а по неподвижному лицу скользнула тень муки, – и потому молю: пощади его. Пощади нашу весну.