Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)

Я сделал так, как Хатчинсон советовал мне, предоставил течению доставить меня на "Файркрест" — теперь спешить было некуда — и без труда нашел его. Хатчинсон помог мне вскарабкаться на палубу, и помощь его была весьма кстати.

— Рад тебя видеть, братец! — сказал он. — Вот уж не думал, что придет день, когда Тим Хатчинсон будет тысячу раз умирать от страха, однако этот день пришел. — Как обстоят дела?

— Нормально. У нас есть время. Еще пять или шесть часов.

— Пойду вытащу якорь.

Три минуты спустя мы легли на обратный курс. Я без сил сидел на койке, пытаясь наскоро забинтовать глубокую рану, тянущуюся от нижнего ребра до плеча. Вошел Хатчинсон. Я не видел его лица, но его застывшая фигура была весьма красноречива.

— Что случилось, Калверт?

— Квинн. Я встретил его в бронированной камере.

Он подошел и молча стал помогать мне накладывать повязку.

— Квинн умер, — утвердительно произнес он.

— Квинн умер. Он перерезал собственный воздушный шланг.

Я рассказал все, что случилось, и он ничего не ответил. Он не произнес и дюжины слов на обратном пути до Крейгмора. Я знаю, он не поверил мне. Знаю, он никогда не поверит. И дядюшка Артур тоже. Он до конца дней своих не поверит мне. Но его реакция весьма отличалась от реакции Хатчинсона — его лицо выражало профессиональное удовлетворение.

— Не прошло и двадцати четырех часов, — торжественно заявил он за чаем, — с тех пор, как я приказал Калверту найти и обезвредить этого типа любым способом, какой он сочтет нужным. Должен признаться, что не думал, что этот способ будет именно таким: нож и воздушный шланг. Хороший удар, мой мальчик, очень точный удар.

Шарлотта Скурос поверила мне. Не знаю почему, но она мне поверила. Пока она сдирала временную повязку и накладывала новую, я рассказал ей все. И она поверила мне и не задавала никаких вопросов, а когда я поблагодарил ее за повязку и за доверие — она улыбнулась мне.

Шесть часов спустя. Без двадцати минут одиннадцать вечера. Мы уже собрались на "Файркрест" — Как говорится "Отчизна на подвиг зовет". Шарлотта уже мне не улыбалась. Она смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые собираются о чем-то попросить и понимают, что скорее всего им откажут. Взгляд ее был отнюдь не ласковым. Не дожидаясь ее слов, я заявил:

— Простите, Шарлотта. Мне искренне жаль, но ничего не выйдет. Вы не пойдете с нами. — Она была одета в черные брюки и свитер — самая подходящая одежда, чтобы идти или намереваться идти с нами на полуночную увеселительную прогулку. — Мы собираемся не на пикник на Темзе. Вспомните, что вы сами говорили утром. Там будут стрелять. Вы думаете, мне хочется видеть, как вас убьют?

— Я останусь внизу, — настаивала она. — Я буду очень осторожна, на палубу выходить не буду. Пожалуйста, Филип, разрешите мне пойти с вами.

— Нет.

— Вы говорили, что готовы ради меня на все. Помните?

— Это нечестно, и вы это знаете. Все, чтобы помочь вам, я имел в виду. А не то, что приведет к вашей смерти. Пусть убьют кого угодно, только не вас.

— Кого угодно? Вы так ко мне относитесь?

Я кивнул.

Она посмотрела на меня долгим взглядом, ее глаза удивленно расширились, губы зашевелились, словно она силилась что-то сказать и не могла.

Резко повернувшись, я вышел и повернул ключ в замке ее спальни.

Туман к тому времени поредел, видимость была не менее ста метров. Я посмотрел на светлую Т-образную щель, образовавшуюся в том месте, где створки ворот эллинга неплотно примыкали друг к другу и чуть-чуть не доставали до крыши постройки.

— Слушайте, — сказал я и повернулся к Хатчинсону. — Ширина корпуса у нас четыре с половиной метра. Ворота не шире шести. Кроме того, скорость приливного течения довольно приличная. Вы в самом деле рассчитываете провести судно в этот проход достаточно быстро, чтобы снести ворота, я не налететь при этом на скалы?

— Другого пути все равно нет.

Получилось у нас не совсем так как планировалось. Двери, вместо того чтобы распахнуться на шарнирах, сорвались с петель, и мы с оглушительным грохотом понесли все это перед собой. Впрочем это сыграло нам на руку, снизив нашу скорость. Алюминиевую носовую мачту с любимой телескопической антенной дядюшки Артура срезало с неприятным металлическим скрежетом как раз на уровне рулевой рубки. Это еще уменьшило скорость. Винт, отрабатывал полный назад, но все же мы двигались слишком быстро до тех пор, пока скрежет, хруст дерева — частично нашей обшивки, но большей частью ворот, — и визг резиновых шин, густо навешенных на носу, не прекратился, и мы со страшным ударом не остановились, зажатые между водолазным ботом и левой стенкой эллинга. Дядюшка Артур был, должно быть, в весьма растрепанных чувствах — растрепанных так же, как и обшивка его возлюбленного "Файркреста". Хатчинсон дал малый вперед, чтобы удерживать судно в заклиненном положении, и включил прожектор — не столько для того, чтобы освещать и без того ярко освещенную внутренность эллинга, сколько для того, чтобы ослепить свидетелей нашего вторжения. Я вышел на палубу с автоматом в руках.

Перед нами была, как пишут в книгах о путешествиях, сцена торопливых сборов; точнее, ее можно было бы назвать так, если бы все участники не застыли, как парализованные, в том положении, в каком мы их застали. Справа от нас, совсем рядом, три физиономии пялились на нас из люка трюма водолазного бота это было обычное рыбацкое судно с дизельным двигателем, примерно того же класса, что и "Шарман". Двое на палубе судна застыли, держа на весу ящик. Еще двое стояли на причале, один поднял руки над головой, принимая другой ящик, который раскачивался на крюке кранбалки. Это ящик был единственным предметом в эллинге, который продолжал двигаться. Кранбалкой управлял человек, удивительно похожий на Томаса, поддельного таможенника — он застыл, как житель Помпеи, засыпанный пеплом Везувия двадцать столетий назад, и оставшийся в этой позе навек. Другие, согнувшись, стояли на причале, держа канат, привязанный к очень тяжелому ящику, который двое аквалангистов поддерживали в воде. Они были удивительно однообразны в своих привычках прятать концы в воду. Слева стоял капитан Имри — он, видимо, наблюдал за работами; за ним стояли Лаворски и Дольман. Это был большой день, кульминация всей их деятельности. Имри, Лаворски и Дольмана я ваял на себя. Я двинулся вперед, фиксируя взглядом мушку автомата и стараясь, чтобы эти трое видели, что автомат наведен на них.

— Подойдите ближе, — сказал я. — Да, вы трое. Капитан Имри, скажите своим людям… Скажите им, что если они попытаются что-нибудь предпринять, я сразу пристрелю вас троих. Я уже убил четверых ваших. Почему бы мне не удвоить это число, а? По новому закону вы получите лет по пятнадцать. Слишком мало для таких гнусных убийц. Я бы пристрелил вас прямо здесь. Вы верите мне, капитан Имри?

— Я верю вам, — картавый голос был низким и мрачным.

— Сейчас вы подниметесь на борт нашего судна по одному,сказал я. — В данной ситуации вы, капитан Имри, несомненно опаснее остальных. После вас Лаворски, затем…

— Не двигайтесь, пожалуйста. Совсем не двигайтесь. — Голос, прозвучавший сзади, был лишен всякого выражения, но ствол пистолета, который уперся мне в спину, был достаточно выразителен сам по себе, трудно было ошибиться. — Хорошо. Шаг вперед и уберите правую руку с автомата.

Я шагнул вперед и снял правую руку со спускового крючка автомата. Теперь я держал оружие левой рукой за цевье.

— Положите автомат на палубу.

Я, естественно, не хотел, чтобы меня превратили в решето, поэтому я положил. Меня уже брали таким образом раз или два, и, чтобы показать, что они имеют дело с профессионалом, я поднял руки вверх и медленно обернулся.