Когда сбывается несбывшееся… (сборник)

В купе возвращается блондинка. Слышен голос проводницы: «Провожающие, просьба освободить вагон».

Мама Кати торопливо покидает купе.

Поезд, наконец, трогается.

Из окна Катя видит маму, которая машет ей рукой, двигаясь по перрону вместе с поездом, пока тот еще не набрал скорость.

Катя тоже машет, прильнув к оконному стеклу.

Попутчица, молчаливо наблюдавшая за прощанием, нарушает молчание.

— В Москву в гости едешь или учиться? — улыбнулась блондинка, обнажая верхний ряд золотых зубов.

— Учиться… А вы тоже до Москвы?

— Нет, я не до конца еду…Я раньше сойду, в шесть утра.

Катерина легко подтянулась на свою вторую полку. Там она быстро переоделась в шорты. Затем достала из сумочки журнальчик и записную книжку.

Блондинка тем временем переоделась в атласный халат жгуче-малинового цвета. Сверху напротив Кате видно, как попутчица достает из сумки еду в пакете, расческу, помаду, духи. А еще — колоду карт, хранящуюся в мешочке из мягкой лайковой кожи бардового цвета, украшенном золотыми узорами.

Дверь купе распахнулась.

— Пассажиры, чай пить будете? — спросила проводница.

— А как же! Встрепенулась женщина. — Мне два стакана.

— И мне…один, — тихо добавила Катя.

Проводница исчезает, и вкупе воцаряется молчание. Катерина листает журнал, блондинка смотрит в окно.

— А хочешь, я тебе сейчас скажу, поступишь ты в институт или нет? — неожиданно спросила попутчица. — У меня карты есть.

При этих словах она зазывно смотрит вверх на Катю, держа в руках красивый кожаный мешочек с колодой.

По глазам Кати видно, что она борется с таким естественным любопытством.

— Ой, я боюсь… Лучше не знать.

Пассажирка разочарованно кладет колоду на столик.

— Может, и так… Ладно, пойду узнаю, как там наш чай.

Катя откладывает журнал, потягивается. Закрывает глаза, прокручивая в памяти день отъезда. Затем чуть приоткрывает вдруг потяжелевшие веки и… засыпает мгновенно и легко.

Вскоре дверь купе распахивается, и появляются блондинка с проводницей.

— О, да тут уже сонное царство, — говорит проводница. Пойду другим пассажирам чай предлагать…

Женщина разворачивается и уходит.

Блондинка ставит два стакана с чаем на стол, достает из целлофанового пакета большой кусок домашнего пирога.

В это время Катя поворачивается во сне, и с верхней полки падает записная книжка девушки.

Попутчица наклоняется, поднимает записную книжку. Из нее выпадает фотография, на которой Катя снята крупным планом. Женщина кладет эти вещи на столик рядом с Катиным билетом.

Спустя некоторое время пассажирка заканчивает трапезу. Но, видно, спать еще не хочет. Зевает, со скучающим видом смотрит в окно. Взгляд падает на Катин фотопортрет. Женщина берет его в руки, начинает рассматривать. Кладет на место, затем снова берет, смотрит пристально, словно, в портрете этой девушки видит нечто, что ее заинтриговало…

Тусклый свет в купе, падая неровными бликами на юное улыбающееся личико с портрета, кажется, искажает его порою, привнося в портрет что-то трагическое, какую-то печать несчастья.

Цыганка быстро убирает со стола лишние предметы. Фото подпирает пустым стаканом, чтобы не упало. Затем берет колоду карт, долго тасует их и затем раскладывает перед фотопортретом девушки. Потом переворачивает карты кверху. Все карты одной масти — это «пики».

Женщина недоуменно смотрит вверх на спящую Катю, потом — вновь на карты. Затем снова тасует колоду и начинает тянуть по одной. Первой выпадает пиковый туз, второй — дама пик, третьей — семерка пик…

В это позднее время в купе гаснет свет.

Вполне вероятно, что Кате, может присниться короткий тревожный сон в то время, когда руки цыганки раскидывают карты, тем самым, как бы против ее желания, накладывая всю эту масть на последующие события ее жизни. В то же время, плохие карты могут падать и потому, что она уже видит во сне какие-то образы, лица из своего ближайшего будущего, к которому ее неумолимо приближает стук колес поезда. Наутро она забудет эти короткие видения. Но этот сон еще повторится. И вполне возможно, что с какими-то персонажами из него она встретится в реальной жизни…

Катя впервые ступила на московскую землю. Она ставит свой небольшой кожаный чемоданчик и пакет с гостинцами на асфальт и с интересом осматривается по сторонам. Осмотревшись, достает из дамской сумочки записную книжку.

Естественно, что неторопливая девушка попадает в поле зрения таксистов.

Первым к ней подскакивает светловолосый голубоглазый парень лет двадцати пяти, который виртуозно подкидывает ключи.

— Девушка, вам куда?

Почти одновременно с молодым таксистом подходит лысоватый пожилой мужчина.

— Молоденьким и хорошеньким — скидки, — добавляет он.

Рядом с Катей стоят вполне нормальные московские таксисты, занимающиеся частным извозом, но она воспринимает их настороженно.

— Да мне недалеко тут, я на троллейбусе, — отвечает она немного неуверенно.

Мужички смотрят разочарованно. Но парень все еще надеется на обаяние молодости.

— А, может, все-таки подвести?

— Такие девушки должны только на авто ездить, — комплиментарно добавляет пожилой таксист.

Катя, тем временем, подхватывает свои вещи и направляется в сторону троллейбусной остановки.

— А жаль… Хорошая ушла фигурка, — говорит молодой парень, глядя незнакомке вслед.

Катя выходит из троллейбуса, переходит на противоположную сторону. Останавливается, сверяется с записной книжкой и сворачивает в тихий переулок. Какое-то время не спеша идет по нему, пока не останавливается возле четырехэтажного дома постройки начала прошлого столетия.

Дом с двумя подъездами представлял такое зрелище: одна его половина, уже отреставрированная, выглядела шикарной, хоть и нежилой. Другая, в которой, очевидно, проживают жильцы, смотрится более, чем скромно. Можно даже сказать, серо и обшарпано.

Дверь с домофоном чуть приоткрыта, потому что домофон сломан.

Катя входит в подъезд и осматривается. Лифта здесь нет. И девушка начинает подниматься по широкой и красиво изогнутой лестнице.

На третьем этаже она останавливается у квартиры со множеством звонков. Девушка заглядывает в записную книжку, потом звонит в один из них.

Дверь распахнулась мгновенно. Катя даже не успела услышать шагов, как в дверном пролете нарисовался типичный московский татаромонгол, этакий брюнетистый мачо лет двадцати семи, в шортах из обрезанных джинсов и в мягких кожаных полусапожках, скорее, похожих на кожаные носки. Его обнаженную и волосатую грудь украшала большая двухцветная татуировка в виде зеленого дракона, дышащего красным пламенем. Языки пламени переходили также на верхнюю часть рук, а на конце каждого языка — еще резвились маленькие дракончики.