Когда в терновнике некому петь

– Я не могу. Все так странно. Будто бы что-то черное поселилось в моей душе. И это нечто притягивает меня к Никодиму.

– Может, ты просто его любишь?

Она покачала головой:

– Я не люблю его, но признаюсь в обратном. Я презираю его, но вновь и вновь иду на свидание. Я падаю все ниже и ниже. И нет уже сил подняться.

Видимо, и у самого Никодима порой появлялись похожие мысли. Как-то раз, когда он сидел с мамой на кухне, до Глеба донесся их разговор.

– Я напрасно сегодня за тобой заехал. Ты останешься дома, и мы никуда не пойдем.

– Почему?

– Завтра я служу литургию.

– И что?
– ее голос звучал надрывно.

Никодим нервно закашлялся:

– После наших контактов... Понимаешь... Это метафизика... Я не могу подходить к святым дарам. Мне страшно. Я боюсь. Да, представь себе. Я мучаюсь постоянно, но не могу оторваться от тебя. Давай не будем встречаться перед тем, как я служу...

– Может, мы теперь расписание составим?
– мама зло расхохоталась.
– Если завтра службы нет, то можно и в такой позе, и в такой. А если есть, то будем друг друга за руку держать!

– Какая ты пошлая!
– Судя по звуку, он стукнул кулаком по столу.
– Есть в тебе что-то инфернальное. И иконы ты пишешь с изъяном, непрофессионально и как-то дьявольски. Да и вообще. Не человеческими руками сделана наша история, ох, не человеческими.

– Не переживай, - теперь она говорила сквозь слезы.
– Ты все равно не священник, а полуфабрикат. Так что и спрос с тебя невелик.

После этого Никодим уехал, чтобы на следующий день прийти снова и погрузиться в болото своей страсти.

Глеб до конца не понимал их терзаний. Он любил маму. Все больше любил, хоть и осуждал Никодима, который заменял ему несуществующего отца. Молился за них и за то, чтобы они могли жить праведно, но в то же время от всего сердца желал, чтобы эта связь не прерывалась.

Думая, что они оба впервые в своей жизни стали жертвами странных мистических обстоятельств, он считал их мучениками. Но даже узнав об ошибочности своих рассуждений, не перестал испытывать к своему заблудшему духовному отцу чувства сыновней любви.

– А ты знаешь, оказывается, я не первая женщина, с которой Никодим нарушил обет!
– мама сказала это с вызовом в ответ на рассуждения Глеба о том, что Никодима из-за его знания литургики стоило бы назначить благочинным монастыря.

– Да?
– Глеб опешил.

– Представь себе. Он так мимоходом мне об этом рассказал. Представляешь, у него много лет была любовница, еще в те времена, когда он возглавлял сельскую церковь. И так он жил. Нагрешит, покается, нагрешит, покается. Система-то у него отработана. А я думала, что являюсь чем-то из ряда вон выходящим в его судьбе. Но оказалось, я встречаюсь с обычным блудливым монахом.

– Ну и ладно...
– Глеб махнул рукой.
– Ты все время обзываешь его. А ему нелегко.

– Нелегко, нелегко...
– она грустно рассмеялась.
– Бывают истории красивые, как у "Поющих в терновнике", а бывают уродливые, как у нас.

– Что за терновник?

– Такой дамский роман о любви женщины и католического священника.

Читать женскую книжку даже ради того, чтобы провести параллель с их историей, Глебу не хотелось, поэтому он скачал краткое содержание произведения и ознакомился с идеей. Никаких выводов для себя он не сделал, а только утвердился во мнении, что и мама, и Никодим - жертвы обстоятельств. Он стал еще больше за них молиться и однажды даже попросил Бога дать им передышку друг от друга. Вскоре его просьба была услышана.

– Я уезжаю на Афон, - заявил маме Никодим спустя пару дней после Пасхи.
– Надо окончательно понять, хочется мне там жить или нет.

Они втроем пили чай на кухне, поэтому Глеб стал свидетелем этого разговора.

– А тебе дурно не станет?
– рассмеялась мама.

– В каком смысле?

– Ну, ты уже раз сто повторил, что устал от церкви. А тут вдруг святогорские путешествия. Съездил бы куда-нибудь к морю, переключился.

– Нет, - батюшка вдруг стал принципиальным.
– Не надо мне никаких светских вояжей. Я поеду молиться в Свято-Пантелеимонов монастырь, в Ватопед, в лавру. Да и вообще. За меня платит мой духовный сын, бизнесмен Сергеев. Так что очень даже выгодно - две недели за счет благодетеля...

Следующие четырнадцать дней мама только и делала, что получала и отправляла телефонные сообщения. От расставания ей стало намного хуже, подобно тому как становится плохо наркоману без привычных доз героина. И всякий раз, когда у них с Глебом заходил разговор о Никодиме, она вздыхала и говорила: "Скорее бы он вернулся".

Зато в монастыре воцарилось умиротворение. В алтаре никто не смеялся, не рассказывал пошлых анекдотов, да и вообще не разжигал междоусобных настроений, как это обычно делал Никодим. Все молились и изредка удивлялись вслух, сколь тихо и спокойно в обители без главного смутьяна. Он же духовно отдыхал на святом полуострове и радовал себя далеко не пуританскими мыслями.

– Да! Алло!
– Мама схватила телефонную трубку и убежала к себе в комнату.

– Откуда ты звонишь? Очень плохо слышно... Хорошо... Сейчас...

Она прикрыла дверь и включила громкую связь.

– Я в Пантелеимонове монастыре, - донесся до Глеба шипящий и прерывистый голос Никодима.

– Соскучилась по тебе смертельно. Нет уже сил ждать.

– А я? Ты думаешь, мне легко?
– он рассмеялся.
– Зря я уехал так надолго. Вот сижу тут, смотрю на море и думаю, думаю... Эх, тебе и невдомек, какие мысли меня посещают. Такие сексуальные подробности наших свиданий. Ты даже и вообразить не можешь.

– То есть ты сидишь в монастыре и рассуждаешь о таких вещах?

– Да, я много думал и пришел к выводу, что не могу жить без женщины. И наплевать на то, ты это будешь или кто-то другой. Просто я так устроен.

– Ну ясно...
– протянула мама разочарованным тоном.
– А Афон? Что ты решил?

– Да, я решил!
– Никодим крикнул это так, будто выступал на митинге.
– Больше никогда сюда не вернусь! Народ здесь зомбированный, потерянный. Монахи деградировавшие. Да и группа бизнесменов, которые со мной поехали, тоже опускаются все сильнее. Я просто поражаюсь, как православие плохо влияет на свободу. Люди катастрофически теряют себя. А я не хочу, понимаешь, не хочу! Я свободный художник!!! Да, ну вообще...
– он на секунду прервался, а потом вдруг перевел тему: - Скажи, что тебе привезти? Только не говори, что нечто религиозное. Надоело мне это все. Мечтаю купить тебе нормальный человеческий подарок...

Мама хотела было что-то ответить, но тут связь прервалась, и в ее комнате стало тихо. Немного побыв в одиночестве, она пришла к Глебу и сказала:

– Никодим звонил с Афона, нес какую-то чушь.

Ее горький вздох заставил его оторваться от компьютера.

– И как мне прекратить этот роман? Как? Скажи?

Глеб пожал плечами:

– Понятия не имею.

Мама села в старое дедово кресло и погладила подлокотники.

– Знаешь... Он как фантастическая радиоактивная змея... Отравляет все, к чему прикасается. И религию он тоже отравил... Я поймала себя на мысли, что больше не могу нормально молиться. Да и вообще... Вопрос о православии вызывает у меня физическую боль. В голове сумбур и голоса. Снятся разные святые. Одни говорят, что я орудие, с помощью которого Никодима наставляют на праведный путь. Другие уверяют, что мне необходимо сделать все возможное, чтобы он вышел из церкви. Чему верить? А?