Кого я смею любить. Ради сына

смущенную, чувствующую себя здесь чужой Одилию. Мамуля делает усилие, пытается что-то сказать, но

тщетно, изо рта у нее течет слюна, она бормочет нечто несвязное. Наконец мы разбираем:

— Лебле… Леблеседле.

— Да, да, это маленькая Лебле, — подбадривает ее Лора.

— Лебле усидит ли в седле… — наконец выдавливает из себя Мамуля.

Она закрывает глаза, и Бруно тут же отходит — он не оценил ее жалкую попытку сострить. Одилия

говорит, что ее ждут дома. Мы снова один за другим переходим улицу. Бруно садится за руль, а Лора — с моей

точки зрения это ошибка — целует Одилию, тогда как более проницательная Одилия, пожимая мне руку,

говорит:

— Я сейчас же отпущу его.

Машина трогается. Ну что же, может быть, все и кончится хорошо, у нее отнюдь не победоносный вид,

да она, кажется, и не слишком торопится. У нас еще будет достаточно времени присмотреться к ней. Мы ничего

не имеем против нее, но надо, чтобы она поняла, что она должна войти в этот дом, в эту семью, подчиниться

установленному порядку, а не отрывать от нас Бруно. У Бруно могут появиться новые привязанности, но он не

должен лишаться любви своих близких, ведь он завоевал ее. При этом условии, если, конечно, мы не будем

спешить и устанавливать точных дат, все может кончиться хорошо; и вот, когда в руках у Бруно будет какая-то

специальность, когда он отслужит свой срок в армии, мы устроим ему обручение, с которым тоже не следует

торопиться и которое будет выглядеть очень трогательно и поэтично, как теперь редко бывает, а затем мы

сыграем…

— Что с вами, Даниэль, вы грезите, вы словно застыли на месте? — говорит Лора, тронув меня за рукав.

Г Л А В А X X V

Самого себя не переделаешь. В Лоре меня по-настоящему восхищает одна черта: искренняя

убежденность в том, что ее святая обязанность — делать все, что она делает; и при этом она не считает себя

достойной даже того малого, что она получает. Не прошло и двух недель с приезда Бруно с Одилией, а они уже

стали для нас почти невидимыми. Лора посмеивалась, считая их поведение вполне естественным. Еще немного,

и она стала бы отсылать их куда-нибудь повеселиться даже по воскресеньям, когда они, перед тем как

исчезнуть, заставляли себя провести с нами полчаса. Я замкнулся в своей воловьей покорности и лишь изредка

возмущенно мычал про себя. Я смотрел на Бруно. Я спрашивал:

— Вы едете в Шантий? Пожалуй, я лет пятнадцать не был там. Как-то раз с твоей матерью…

Ну а он собирался туда с Одилией. Влюбленных не устраивает общество папы. Их гораздо больше

устраивает его машина, хоть она и кажется им маловата. Я выходил из себя. Я не возражал против их дружбы,

но я надеялся хоть в какой-то мере делить ее с ними. А делить приходилось только расходы. Но вот новость!

Бруно, получивший место в отделении связи в Нейи-Плезанс, решил оставлять себе треть жалованья, а

остальное отдавать мне. Нужны ли мне были его деньги? Мишель, который в чине младшего лейтенанта

проходил военную подготовку в школе Фонтенбло, теперь не стоил мне ни копейки. Так же как и Луиза,

окончательно обосновавшаяся в Париже. Я купил в кредит “аронду”, решив отдать малолитражку Бруно, хотя в

душе ни минуты не сомневался, что в скором времени он не преминет вернуть мне мою старенькую машину и

заберет себе новую. Что ж, каждый делится чем может.

Из радостей того же порядка у меня осталась еще одна: сглаживать углы. Легче всего убедить в чем-то

самого себя, когда стараешься убедить в этом других. Теща уже не шла в расчет. Мнение Лоры всегда совпадало

с моим. Со стороны Мишеля и Луизы я мог рассчитывать только на враждебное отношение к этой истории.

Возможно, Луиза была окрылена своим недавним успехом — ее показывали по телевизору, — возможно, она

чувствовала себя более независимой, пребывая в состоянии почетного междуцарствия после

непрокомментированного исчезновения мосье Варанжа, но она буквально отчитала меня по телефону. В ее

студии, куда она ни разу меня не пригласила (да я и сам бы туда не пришел), теперь был телефон: “Дориан” —

дальше не помню как, я никогда не набирал ее номера, она же раза два-три в неделю звонила нам, болтала

всякую ерунду и, кстати, справлялась, что поделывают ее родственники в своей старой лачуге. Между двумя

покашливаниями на другом конце провода я услышал пророчества своей дочери: она заявила, что очень, очень

любит Бруно (и это действительно было так), но что бедняга скоро совсем увязнет в этой истории, что он

окончательно потерял голову и что никто не хочет прийти ему на помощь, а, напротив, ему даже разрешают

мечтать о девушке — ничего не скажешь, очень миленькой, но уж очень незначительной и у которой, конечно,

нет за душой ни гроша. И я начал понимать, что девицам, которые сами предпочитают жить без всякого

надзора, доставляет немалое удовольствие требовать надзора над другими и что даже смелые искательницы

приключений далеко не все ставят на карту и, когда вопрос касается денег и положения в обществе, порой в

душе остаются безнадежными мещанками.

Что же касается моего младшего лейтенанта, которого я навестил в Фонтенбло, то он встретил меня с

кичливой самоуверенностью; благодаря своим офицерским нашивкам он держался с великолепной

непринужденностью, а в ответ на мои намеки, касающиеся планов Бруно, откровенно рассмеялся. О причине

его смеха нетрудно было догадаться. Итак, его брат мечтал о девушке, которой сам он пренебрег, которую он

мог бы за ненадобностью отбросить прочь. В сущности, его это мало трогало, так же как и будущее Бруно,

которое теперь окончательно утверждало его, Мишеля, превосходство.

— Мелкий служащий ведомства связи, зять проходимца из парижского предместья, — трудновато же мне

будет с такими родственными связями подыскать тебе достойную невестку. Во всяком случае, постарайся

оттянуть это событие. А впрочем, я сам поговорю с ним при первой возможности.

Такая возможность представилась через несколько дней, но воспользоваться он ею не смог. В первое