Кого я смею любить. Ради сына

будет ложным, а я испорчу им рай.

Пятое решение. Молодая чета остается в моем доме одна. Места ей будет достаточно. За Мишелем и

Луизой можно сохранить их комнаты. Я буду жить, как того страстно желает мосье Лебле, в доме напротив. Не

будем считаться с тем, что мне придется пожертвовать своими привычками, дорогими воспоминаниями,

собственным домом; я этого еще не сделал, конечно, но знаю, никому, кроме меня, это не причинило бы боли.

Рассмотрим два варианта этого решения: а) мы живем отдельно, Лора сдает мне второй этаж; б) мы живем

вместе. В первом случае мы возвращаемся ко второму решению, только в несколько измененном виде,

осложненном сплетнями. Во втором — дело ограничится фиктивным браком, в который вообще никто не

поверит.

Решения нет.

Я не ошибся, решении действительно нет. Нет ни одного приемлемого варианта. Но подождите, кто это

хихикает там? Ах, это вы, Мамуля, вы снова твердите: “Если бы вы женились на Лоре…” Конечно, фиктивный

брак, пусть и зарегистрированный, остается фиктивным. А впрочем, фиктивный ли, фактический ли —

результат один. Вот почему я в ту минуту не обратил на это внимания. Мне было сказано: вы могли бы

перебраться в дом напротив к мадам Лоре. Разумное указание. Женщина без средств, но с домом; мужчина со

средствами, но без дома! Изворотливый Лебле сразу нашел необходимое решение.

Смейтесь же, мосье Астен. Подумать только: единственный раз в жизни волку захотелось капусты, а ему

подсовывают козу. Смейтесь же, смейтесь. Столько лет противиться браку с Лорой и в конце концов жениться

на ней! Когда и скончаюсь и мой хладный труп опустят в могилу, по обе стороны от меня — от их общего

супруга будут покоиться мои жены, сестры- свояченицы, а Мамуля, посмеиваясь, будет подталкивать меня

локтем в бок.

Домой возвращается Лора, из ее сумки торчит ботва морковки. В крайнем случае утешим себя мыслью:

“Пеликан несет мне пропитание. Пока он здесь, мне не угрожает опасность остаться с пустым зобом. Но нам,

видимо, будет очень недоставать голодных птенцов”.

На хорошо смазанных петлях бесшумно открывается дверь. В комнату входит Лора, она кажется еще

более тоненькой и опрятной в этом платье, которое после смерти матери она выкрасила в черный цвет. Ее

гладкий лоб прорезывает морщина. Лора протягивает мне маленький конверт для визитных карточек.

— Бруно утром оставил это для вас.

В конверте сложенная вчетверо и нацарапанная шариковой ручкой записка. Читайте, мосье Астен, если

только это будет под силу вашим глазам:

“Ты знаешь, папа, я не умею много говорить, а уж тем более водить смычком по чувствительным

струнам. И потому я решил лучше написать тебе и сказать откровенно, что я не могу раскаиваться в том, что

произошло между мной и Одилией. Ты согласен со мной? Ведь если бы я раскаивался в этом, хотя бы даже для

вида, это уже было бы плохим предзнаменованием. Я хотел тебе еще сказать, что понимаю, как некрасиво я

выглядел вчера, но уж так все получилось, зато ты, папа, вел себя так благородно, что это невозможно забыть”.

— Он и мне оставил такую же, — говорит Лора.

Хватило бы и одной. И даже лучше бы обойтись совсем без записок. Разорвем ее, к чему ее хранить? Она

только будет смущать нас, она уже и сейчас смущает. За все, что я сделал для сына, он вознаграждает меня

коротенькой запиской. Вознаграждает и вдохновляет на новые подвиги. Как просто быть сыном и как

непомерно сложно быть отцом! Уже почти час я топчусь на одном месте, думаю, передумываю и не знаю, на что

решиться, как заново устроить свою жизнь. Настоящее счастье обычно далеко от тех представлений, которые

мы составляем о нем. Старый оракул оставил мне и такой завет: следите за Бруно, но на некотором расстоянии.

Бруно будет жить не слишком далеко, не слишком близко от меня, ни со мной, ни без меня, я буду держать его

на некотором расстоянии, на расстоянии тридцати метров. И незачем так долго ломаться. Посмотрите на

женщину, которая стоит сейчас перед вами, разве она думает о себе, разве главное для нее в том, как сложится

ее собственная судьба? Вы же думаете только о себе и уже пятнадцать лет делаете все возможное, чтобы она

потеряла мужество. Она все отдала вашей семье. Вы считаете делом чести до последнего сантима платить свои

долги, так заплатите же и этот долг, чтобы не чувствовать себя подлецом.

Лора уходит в кухню, в свое святилище. Чтобы преисполниться к себе уважения, думайте: “Теперь

ничего не поделаешь, я уже пообещал Лебле устроить детей в своем доме”. Чтобы вдохновить себя, думайте:

“Плачу все-таки я”, — и тешьтесь этой мыслью. Чтобы подбодрить себя, думайте: “Ничего, это совсем рядом.

Мамуля так все хорошо видела со своего наблюдательного пункта”.

А затем поднимитесь к себе в комнату. Взгляните на портрет вашей матери, чей светлый образ навсегда

остался жить в вашей памяти, на эту женщину, которая имела на вас такое большое, вероятно даже чрезмерное,

влияние в молодости, но которая в конце своих дней, перед тем как умереть, уступила свое место другой.

Думайте: “Теперь наступает моя очередь”. И чтоб вам было легче, даже просто легко, попробуйте обмануть себя

хоть на минуту и думайте: “О какой жертве может идти речь? Те, кто приносит себя в жертву, черт возьми,

надеются вознаградить себя в чем-то другом; значит, в глубине души эта жертва их устраивает”.

Г Л А В А X X V I I I

Я слышу “да-да” Бруно, который снова разговаривает по телефону. Просто диву даешься, какой поток

советов и наставлений обрушили на него брат, сестра, товарищи, хотя большинство из них сами нетерпимы к

критике. Ожесточение, с каким люди набрасываются на тех, кого они считают несчастными, напоминает мне