Кого я смею любить. Ради сына

все поняла. У нее есть Мишель, Луиза, Бруно, это не так уж мало. Может быть, она в свое время могла бы

выбрать и лучшую участь, но сейчас, во всяком случае, такая жизнь ее устраивает, и любовь детей у нее не

отнять. Я знаю вас, Даниэль, вы хороший отец. Мне известно, что вы одно время подумывали жениться на

своей сослуживице, этой калеке, мадемуазель Жермен, которую когда-то отвергла ваша мать. Мне известно

также, почему вы отказались от этой мысли: нельзя лишать детей матери, пусть даже приемной.

Эти слова пригвоздили меня к месту. Мне оставалось только поздравить её с таким ловким ходом. Но на

всякий случай Мамуля перевела разговор на другую тему.

— Не ломайте себе голову, есть куда более серьезные вопросы. Раз уж вы здесь, поговорим о Луизе. Мне

не по душе, что ее каждый день провожают домой сопливые обожатели. Может быть, я напрасно тревожусь, но

иногда такие ласковые лисоньки вырастают в опасных обольстительниц. С ними никогда не угадаешь. Вчера

она еще сама играла в куклы, а завтра, смотришь, принесет вам живую куклу.

Я ушел от нее совершенно обескураженный и тут же принял единственно возможное для себя решение:

отправиться в Вильмомбль и признаться Мари, которая уже три дня напрасно ждала моего прихода, в своем

полном бессилии что-либо сделать. Она не стала меня упрекать за долгое отсутствие, но и не пощадила меня.

— Бдительная Мамуля, молчаливая Лора, полный гордыни Мишель, слишком хорошенькая Луиза и

всегда недоверчивый Бруно, — воскликнула она, — держатся заодно. Они, как листья капусты, тесно

прижались друг к другу. Ты оберегаешь этот кочан капусты, а я та страшная коза, которая может его съесть, и

меня ты оберегаешь куда меньше. Меня просто с ума сводит мысль, что ты до такой степени раб своей семьи. Я

тоже люблю своих родных, но я не стала бы из-за них портить себе жизнь.

Меня охватило раздражение. Мне хотелось крикнуть ей: “Тебе-то легко говорить. У тебя только одна

семья, данная тебе судьбой. Против этой семьи в крайнем случае можно взбунтоваться, ведь при рождении

человек не связывает себя никакими обязательствами. Другое дело — семья, которую создал ты сам! У тебя

перед ней такие же обязательства, что и у господа Бога (если только он существует) перед нами, поскольку он

нас сотворил”. Но эти слова, как и многие другие, так и не были произнесены. Я лишь попытался защититься.

— Постарайся меня понять! Многого ли мы с тобой добьемся, если перевернем все вверх дном. Я вижу

лишь один выход — постепенно приучить их к твоему присутствию. Приезжай к нам, например, по четвергам.

Потом станешь бывать два или три раза в неделю.

— Я и сама уже подумывала об этом, — ответила Мари, — но мне не хотелось навязываться.

Она сразу успокоилась (как мало ей надо было, чтобы приободриться), и я провел у нее весь день. Когда я

вернулся, испытывая облегчение при мысли, что у меня впереди целая неделя передышки и что у нас с Мари за

это время не будет горьких объяснений, стол уже был накрыт. Меня терпеливо ждали. Лора, прямая, как статуя,

стояла в облюбованном ею темном углу гостиной и, не желая терять ни минуты, хотя уже потеряла столько лет в

моем доме, вязала, вязала, быстро двигая пальцами. Она улыбнулась мне. Луиза чмокнула меня в обе щеки. В

воздухе царила атмосфера дружелюбия. Я перехватил лишь быстрый взгляд Бруно, брошенный на часы.

Первый визит Мари прошел благополучно. Уже много месяцев она не появлялась в нашем доме, и ее

отсутствие, вероятно, было истолковано как отказ от всех посягательств. Ее приход мог бы даже служить

подтверждением этого. “Мы и думать позабыли о былых своих планах, и предосторожности нам уже ни к

чему… Будем теперь друзьями”. Лора превзошла себя: она была сама любезность, да и утка удалась ей на славу.

Мамуля, как всегда, осталась у себя в своем кресле, Мишель держался равнодушно, Луиза кокетничала, а мы с

Мари были только несколько сдержаннее обычного и взвешивали каждое слово. И опять один Бруно показался

мне настороженным. Он почти не слушал наших разговоров, но ловил каждый мой взгляд. “Как он привязан к

Лоре! Любовь делает его проницательнее других”, — подумал я даже с некоторой завистью. Мари была почти

удивлена.

— Твои звери не такие уж кровожадные, — прошептала она мне, прощаясь.

Второй визит, последовавший слишком быстро за первым, чтобы счесть его простым проявлением

дружеских чувств, разочаровал ее. Все держались в рамках приличия, но не больше. На этот раз ее визит был

понят так: снова вспыхнула старая страсть.

Подчеркнуто сухое “здравствуйте, мадемуазель” сразу сковало разговор. Мари должна была пробиваться

сквозь заросли заговорщических взглядов. Она пришла после обеда, в три часа, ее ничем не угостили, я

вынужден был сам отыскивать в буфете бутылку портвейна, тогда как Лора с почтительной уверенностью

служанки, вышедшей замуж за своего хозяина, извинилась и покинула нас, сославшись на то, что ей нужно

приготовить ужин. Вслед за ней ушла и Луиза, затем удалился Мишель, вооружившись великолепным

предлогом: ему необходимо готовиться к экзамену на бакалавра, до которого оставалось чуть ли не целых три

месяца. Дольше всех выдержал Бруно, он сидел, сжавшись в комок, точно собачонка, на которую никто не

обращает внимания. Наконец нехотя, с кислым видом ушел и он. Но еще несколько раз заходил в комнату то за

книгой, то за ручкой, и по его лицу, которым он никогда не умел владеть, я понимал, о чем он думает. Потом и

он отступился от нас, и мы с Мари остались одни в полной изоляции, словно в карантине.

— Священный союз! — с досадой пробормотала озадаченная Мари.

Это было даже нечто более стихийное: молчаливое, мгновенно возникшее согласие.

— В обычное время, — проговорил я тихо, — они совершенно не считаются со своей теткой, не