Коко Шанель. Я сама — мода

— Коко!

Габриэль, услышав знакомый голос, почувствовала невыразимое облегчение. Миси стояла у выхода из вокзала под щитом с надписью «Vaporetto» [5] . Ее элегантный облик освежал, как прохладное дыхание моря: высокая, в простой широкополой соломенной шляпе и в легком платье-рубашке до середины икры от Шанель. На нее оглядывались с восторгом и удивлением. Видимо, людям казалось невероятным, что в такой обстановке можно сохранять столь девственно-свежий вид. Габриэль невольно улыбнулась.

5

Маленький пароход, катер; речной трамвай (um.).

— Ах, как хорошо снова быть рядом с тобой! — произнесла она, обнимая подругу.

— Ты выглядишь ужасно! — без обиняков заявила Мися и, обняв Габриэль, ласково увлекла ее к выходу. — Но мы тебя здесь сумеем отвлечь от мрачных мыслей. Венеция — самый подходящий город, чтобы вдохнуть в человека новую жизнь.

Габриэль не успела ответить, потому что стеклянные двери вокзала распахнулись, и открывшийся перед ней вид ослепил ее. Наконец-то она увидела эту красоту, которая была известна ей по фотографиям и лицезреть которую наяву она не смела надеяться.

Гранд-канал мерцал в лучах послеполуденного солнца, как сталь; две гондолы плавно скользили по воде сквозь облака дыма из труб маленьких пароходов, стоявших у пристани вокзала в ожидании пассажиров. На другом берегу красовались роскошные средневековые здания, поражающие взор тициановской медью — особым оттенком красного, которым Венеция обязана знаменитому живописцу, — в сочетании с золотисто-желтыми тонами на фоне ярко-синего неба. Легкий, ласковый ветер реял над каналом. Габриэль почувствовала запах водорослей и смолы, характерный для любого портового города. Гомон голосов не стал тише, но утратил резкость. Толпа распределилась по разнокалиберным пароходикам, напоминавшим маленькие баржи на Сене. Габриэль направилась к воде, но Мися увлекла ее в другую сторону.

Под маленьким голубым балдахином с золотыми кистями их ожидал Хосе Серт. Полноватый испанец помахал Габриэль рукой, а затем обнял ее и расцеловал в обе щеки.

— Карета подана, мадемуазель Коко! — пошутил он и указал на маленький катер, стоявший внизу у причала. — Багаж будет доставлен в отель на гостиничном пароходе. А мы воспользуемся самым удобным средством передвижения, хотя и не самым романтичным. Но всему свое время.

Матрос в тельняшке подал Габриэль руку, чтобы помочь ей спуститься на борт. Она немного помедлила, подумав о своих чемоданах, которые предпочла бы иметь при себе, но потом решила довериться судьбе. Точнее, служащим Восточного экспресса, венецианскому носильщику, «Гранд-отелю де Бэн» и своему другу Хосе. Решительно шагнув на трап, она спустилась на палубу и села на сиденье лицом к носу катера.

«Добро пожаловать в Венецию, Коко Шанель! — подумала она. — Добро пожаловать в новую жизнь!»

Глава вторая

Габриэль бывала в Довиле, Биаррице, Каннах и Монте-Карло. Ей были знакомы ширь белых пляжей и бесконечный морской простор, пестрые купальни и роскошные виллы, фешенебельные отели и их элегантные гости. Но здесь, на острове Лидо ди Венеция, все это воспринималось как-то иначе. Даже на расположенном со стороны открытого моря пляже она постоянно помнила о величественной панораме где-то за спиной — громаде собора Сан-Джорджо-Маджоре, своего рода портала Большого канала. Сознание того, что на другом берегу канала Орфано всех желающих ждут несметные сокровища искусства с многовековой историей, придавало даже самым легкомысленным разговорам под палящим солнцем или за аперитивом на крытой террасе «Гранд-отеля де Бэн» больше одухотворенности, чем любые общественные, политические или художественные скандалы.

Зато светская публика на Адриатике была такой же, как и в других подобных местах. Она в значительной мере состояла из русских эмигрантов, заполонивших после революции в бывшей царской России берега Атлантического океана и Средиземного моря и без конца широко празднующих свое избавление от гибели. Сидя в полудреме под зонтом рядом с Мисей и Хосе, Габриэль то и дело слышала напевную славянскую речь или резкий русский акцент во французских или английских фразах. Эти звуки были ей уже привычны, хотя она не понимала ни слова по-русски, а большинство беженцев из России, будучи представителями высшей знати, говорили преимущественно по-французски. Сердце Габриэль жадно впитывало в себя эту музыку с тех пор, как в Париже появились первые князья и графы. Ее не только приятно поражала эффектная внешность высоких стройных аристократов, ей импонировала также их образованность и высокая культура, их вкус и элегантность. К несчастью, большинство из них, лишившись своего состояния, теперь были бедны, как пресловутая церковная мышь. Поэтому жили на последние сбережения, на деньги меценатов, любовников или любовниц и на пожертвования друзей. Мися тоже занималась сбором средств для русских в качестве члена какого-то комитета, правда, главным объектом ее благотворительности была балетная труппа Сергея Дягилева, которая еще до Великой войны гастролировала в Западной Европе. Сегодня вечером чета Серт как раз намеревалась навестить знаменитого импресарио. Разумеется, с Габриэль на буксире.

Габриэль ничего не имела против того, чтобы несколько дней побыть тенью своих друзей. Она вообще не любила быть в центре внимания, ей больше нравилось слушать, чем говорить: пассивно участвуя в серьезных беседах других, она оттачивала память и ум. Поездка в Венецию и в самом деле оказалась целительным бальзамом для ее израненной души. Она наслаждалась свободой от какой бы то ни было ответственности, возможностью не встречаться ни с кем, кто чего-то хотел от нее, и даже не напрягать ум и обоняние в поисках особого аромата, который, несмотря на все усилия Франсуа Коти, так и не удавалось найти. Габриэль впервые жила сегодняшним днем, без всяких планов и целей.

Это действовало благотворно, как и посещение венецианских церквей и музеев в сочетании с неустанными и поучительными комментариями Серта к картинам, скульптурам и архитектурным памятникам, тем более что культурная программа обычно заканчивалась восхитительным обедом или ужином в одном из бесчисленных ресторанов на воде. Она уже плакала так много в Париже. Здесь, после утомительных экскурсий и веселых пирушек с обильными возлияниями, просто не оставалось на это сил. Ночами она утопала в своей скорби все реже, потому что мысли снова постепенно завертелись вокруг других тем, далеких от страшной потери. И чем больше ширился в ней внутренний покой, тем здоровей становился цвет кожи, тем ярче сияли глаза.

— Мы встретимся с Сергеем Дягилевым в кафе «Флориан», — сообщила Мися, когда они мчались на водном такси по лагуне навстречу вечернему солнцу.

Закат окрасил башни и купола в багрово-золотой цвет. С оживленной пристани у Пьяцетты доносились звуки саксофона. Какой-то уличный музыкант играл регтайм, диссонировавший с фасадом Дворца дожей, но хорошо сочетавшийся с комментарием Серта:

— Наполеон назвал площадь Сан-Марко самым красивым парадным залом Европы. Такой она и осталась.

В аркадах Прокураций сидели туристы и венецианцы за чашкой эспрессо или за бокалом вина. Габриэль предпочла бы устроиться за столиком в одном из внутренних помещений кафе «Флориан», чтобы полюбоваться аллегорическими фресками; она любила художественные произведения, составляющие единое целое с интерьером, но, естественно, не стала возражать, когда Хосе предложил место за столиком в галерее.

Прежде чем они успели сделать заказ, появились русский импресарио и его спутник. Сергей Дягилев оказался элегантным мужчиной с эффектной внешностью, в возрасте Хосе. Сопровождавшему его юноше, нежному и тонкому, было не больше шестнадцати лет. Его звали Борис Кохно.

Русские вежливо поприветствовали ее, но этим их внимание к ней и ограничилось. Очевидно, знаменитому антрепренеру и его секретарю она не показалась достаточно важной персоной. Дягилев, вероятно, никогда не слышал о мадемуазель Шанель, а юноше ее имя говорило еще меньше. Габриэль это нисколько не обидело, скорее позабавило, потому что она чувствовала себя равной им во всех отношениях. В художественной среде никому не было дела до ее происхождения и условий, в которых она выросла. Равным образом никого не интересовали ни ее кафешантанное прошлое, ни любовники. Актерам, художникам, поэтам и музыкантам все это было безразлично. Да, Дягилев не проявил к ней должного интереса, но ее происхождение тут, во всяком случае, было ни при чем. Поэтому, когда Мися собралась внести ясность относительно того, кто есть кто, она незаметно наступила ей под столом на ногу.