Коко Шанель. Я сама — мода

Не дожидаясь ответа, он повернулся и легкими шагами пошел прочь. Этот мужчина, который мог бы стать русским царем, вероятно, был уверен, что любая женщина безоговорочно верит его обещаниям.

И Габриэль не стала в этом смысле исключением. Она с улыбкой смотрела ему вслед. «Он мастер игры в любовь, — мелькнуло у нее в голове. — Настоящий кавалер, который, в отличие от других представителей сильного пола, вежливо и терпеливо ждет, вместо того чтобы дерзко, с тупым упорством добиваться своего». Он знает, что таким образом скорее достигнет цели. Она поняла это по загадочному блеску его глаз, который притягивал ее, как магнит, и обжигал сладким предвкушением блаженства. Ее плоть требовала, чтобы она окликнула его. Может, он ожидал, что она сама сделает первый шаг. Но вместо этого она с отрешенно-блаженным видом вошла в фойе.

Она тоже преуспела в самой увлекательной игре на земле.

Глава шестая

Италия изменила ее. Пусть все закончилось легким флиртом, но, возвращаясь в Париж, Габриэль чувствовала себя такой отдохнувшей и полной жизненных сил, как никогда раньше.

Она будто очнулась от мрачного, тяжелого сна. Одно только сознание, что за ней галантно ухаживал такой знатный мужчина, окрыляло ее. Конечно, Бой был гораздо состоятельнее, чем Дмитрий в своей вынужденной эмиграции. Но Бой не был дворянином и заработал свой высокий статус упорным трудом. Во Франции довоенных лет к такому относились с большой симпатией, точно также, как сегодня восхищались блеском, который привезли с собой в Европу великие князья, сбежавшие из Петербурга и Москвы. Кроме того, в лице этого русского Габриэль не только нашла родственную душу, но и благодаря ему ощутила странную тягу к меланхолической русской культуре. Она не знала, сдержит ли Дмитрий свое обещание и увидит ли она его когда-нибудь вновь, но их встреча подарила ей намного больше, чем просто чувственное наслаждение, — она дала ей новые силы и вернула к жизни.

Не менее важными и новыми ощущениями она была обязана и Хосе Серту. Благодаря ему она узнала все, что только можно было узнать о живописи итальянского Возрождения и скульпторах эпохи барокко. Супруг Миси, мастер своего дела, в ненавязчивой манере открывал перед своей ученицей завораживающие страницы истории искусства. Габриель будто распахнула дверь в новый мир — когда-то давно то же самое произошло у нее с литературой.

Будучи юной девушкой, она без разбора проглатывала все книги, попадавшие ей в руки. Второсортные бульварные романы, беллетристика или «высокая литература» — неважно; она верила, что в каждом напечатанном тексте найдется нечто такое, что пригодится ей в жизни. Благодаря Бою она полюбила классику и в скором времени превратилась в по-настоящему начитанного человека. С изобразительным же искусством дело до этих пор обстояло гораздо хуже: только Хосе открыл ей магическое очарование живописи, и она с радостью увлеклась этой новой для нее темой. Она не испытывала стремления покупать картины или скульптуры, считая, что их место в музеях, где она могла ими любоваться.

Габриэль загорелась новой идеей: оформить какой-нибудь спектакль или балет, как в свое время это сделал Поль Пуаре в балете «Весна священная». Конечно, она пока понятия не имела, как изготавливаются сценические декорации, но уж костюмы-то сшить сумеет. Осуществить эту мечту нелегко: тут требовалось не просто обратить на себя внимание таких мужчин, как Сергей Дягилев, но и возыметь над ними такую же власть, как Мися Серт. О, каким огромным счастьем было бы сотрудничество с великими мастерами искусства, которое, возможно, заполнило бы пустоту, образовавшуюся в ее душе со смертью Боя! Благодаря дружбе с Сертами она познакомилась со множеством известных художников, однако люди вроде Пабло Пикассо были, скорее, творцами-одиночками. У них были друзья и, вполне возможно, даже свои галерейщики, но творить они предпочитали в одиночестве — в отличие от балетной труппы, которой непременно требовались помощники и «соратники».

Чем больше она раздумывала обо всем этом, тем отчетливее понимала, что поездкой в Италию Мися и Хосе преподнесли ей бесценный подарок — она наконец-то стала осознавать себя самое в отдельности от мужчины, которого любила больше жизни.

После возвращения ее, как это часто бывает, поглотили повседневные заботы, но в мыслях она продолжала примерять на себя эту роль — человека, связанного с жизнью богемы. Искусство и театр казались ей чем-то вроде красивой игрушки, а артисты — обитателями изящного кукольного домика. В детстве у нее не было кукол, они были слишком большой роскошью для сироты. Теперь она надеялась наверстать упущенное с помощью живых людей. Мися и Хосе из Венеции отправились дальше на Балканы и вряд ли в скором времени вернутся в Париж, так что Габриэль сочла это неплохой возможностью действовать в одиночку. Тем более что для этого представился удачный случай.

Однажды она стояла перед зеркалом, поправляя черную соломенную шляпку, и мысленно подбадривала смотревшую на нее из зеркала будущую щедрую меценатку. Она вышла из ателье не как обычно, в семь вечера, а на два часа раньше, и отправилась на прогулку. Более удобного времени для визитов и не придумаешь, решила она и тут же поймала себя на мысли, что рассуждает как настоящая англичанка. Это рассмешило ее.

Габриэль до сих пор не могла привыкнуть к невероятному чувству облегчения: мысли о Бое больше не были пронизаны такой болью. Да, тоска осталась. Но не было прежнего отчаяния. Он бы посмеялся вместе с ней, если бы она рассказала ему, о чем сейчас подумала. Можно ли вообще воспринимать печаль с юмором? Во всяком случае, жить с тоской по умершему легче, когда смотришь в будущее. Даже если она проведет остаток своих дней в трауре, живя как в могильном склепе, — его все равно уже не вернуть. Последние несколько недель помогли ей это понять.

В бодром расположении духа она шла по улице Сент-Оноре к улице Руаяль. Стоял теплый, почти летний, сентябрьский день, будто созданный для прогулок. Ее окружали великолепные старинные здания, но Габриэль, не задерживаясь, направилась прямо к площади Согласия. В Венеции она внимательно слушала все, что могло ей пригодиться, и запомнила, что в Париже Сергей Дягилев остановился в отеле «Крийон».

«Крийон» был шикарной гостиницей, может быть, не такой роскошной, как «Ритц», в котором Габриэль ночевала в тех случаях, когда не хотела возвращаться в Гарш в свою новую виллу. Тем не менее «Крийон» располагался в одном из красивейших дворцов Парижа, незадолго до войны переоборудованном в отель класса люкс с безупречной репутацией и всеми возможными удобствами. Она слегка недоумевала, как Сергей Дягилев может себе позволить такую роскошь, но в данный момент это ее полностью устраивало: обращаться к администратору такого отеля, безусловно, куда приятнее, чем пытаться наладить контакт с неприветливой хозяйкой какого-нибудь сомнительного заведения.

Лифт привез ее на второй этаж. Пройдя вдоль стен цвета слоновой кости, она подошла к комнатам, которые занимал Дягилев. Борис Кохно отворил дверь и учтиво поклонился.

— Месье Дягилев вас ждет.

Антрепренер принял ее в гостиной. На фоне окна, в лучах яркого солнечного света он напомнил Габриэль картины на тему «Воскресение Христа». «Спаситель балета», — пронеслось у нее в голове.

— Мадемуазель Шанель, — начал он, — я сожалею, что не могу припомнить обстоятельств нашего знакомства. Быть может, это было в Венеции? В любом случае я очень рад встрече с подругой обворожительной Миси Серт.

— Здравствуйте, месье Дягилев, — произнесла она в ответ с вежливой улыбкой.

Очевидно, он продолжал ломать голову над тем, где мог ее видеть, но вскоре, окончательно сдавшись, так энергично тряхнул головой, что его густая шевелюра встала дыбом, будто под воздействием электрического тока. Он попытался пригладить ее одной рукой, другой указывая на стоящие рядом кресла.

— Никак не могу вспомнить. Но мы это выясним, не правда ли? Пожалуйста, присаживайтесь. Чем я могу быть вам полезен?

— Видите ли, это я хотела бы быть вам полезной, — ответила Габриэль, опускаясь в кресло.

Дягилев изумленно поднял брови.

Габриэль отметила, что он ничего ей не предложил. Но это, скорее, было следствием некоторого замешательства, нежели признаком нелюбезности. Она решила немедля перейти к делу и вытащила из сумочки чековую книжку в кожаном переплете.

— Я бы очень хотела, чтобы вы показали «Весну священную», — произнесла она твердо, положив открытую книжку на столик перед собой. Чек был уже заполнен, внизу стояла ее подпись. Она молча пододвинула его Дягилеву. — Я надеюсь, этой суммы будет достаточно, чтобы вы могли возобновить постановку.

На чеке значилось шестизначное число.

Его брови взметнулись еще выше. Очевидно, не веря своим глазам, он потянулся за моноклем.

— Мадемуазель! — воскликнул он, и в этом возгласе одновременно прозвучали возмущение пополам с удивлением и радостью.

— Вы полагаете, этого не хватит? — в свою очередь удивилась она.

— Триста тысяч франков! — он схватил чек, видимо, опасаясь, что она вдруг передумает. — Это огромная сумма! Конечно же, этого хватит! — Голос антрепренера дрожал. Свободной рукой он нащупал платок в нагрудном кармане, вытащил его и прижал к носу, словно его запах обладал живительным и вместе с тем успокаивающим действием.