Колдовская любовь

— Что ж ты, окаянная, даже чаю человеку не дашь попить, — огрела меня сзади кухонным полотенцем по спине Надюша, фельдшерова жена. — Зря только ноги била, не пойдет он никуда, в отпуске он еще. — И тут же всхлипнула, увидев, что муж уже снимает полушубок с вешалки.

Надюша, все в нашей деревне только так ее и звали, была небольшого росточку, бела, румяна и кругла, просто сдобная булочка, да и только. Мужа своего она обожала, что было такой редкостью среди наших семейных пар, что хоть над ними и насмешничали, но делали это беззлобно, по привычке.

Антон Макарыч от бабульки меня прогнал. Торчал он возле нее долго, или мне так показалось от волнения? Когда же наконец вышел, я уже места себе не находила. Вид у Антона Макарыча был странный, смущенный, что ли? Он откашлялся и деликатно отвернулся, чтобы не дышать на меня перегаром, как будто я и без того не знаю, что он крепко попивает.

— Что у нее? Все очень ужасно, да? Что вы молчите-то?! Неужели рак?!! — ахнула я и зажала себе рот рукой.

Фельдшер заметно округлил глаза и махнул на меня рукой, как бы в испуге.

— Да что ты, какой рак? Окстись! Что ты! Здорова она, только, понимаешь… — он сморщил лицо и почесал затылок, — жить она не хочет, вот что, а в таком разе что я могу? — И он широко развел руками, словно показывая свое бессилие, потоптался немного, а потом решительно пошел одеваться.

Я бросилась за ним, схватила его за полу пальто.

— Антон Макарыч, миленький, что же вы это? Ну, выпишите ей что-нибудь, таблетки хорошие или микстуру, а? А может, импортное что? Если у вас нет, то я найду машину, мигом в район слетаю, только скажите.

Он длинно вздохнул, оттопырил губу и сердито посмотрел на меня.

— Да говорю же тебе, что нету от этого никаких лекарств. — Он говорил и отводил глаза, ему было неловко.

— А что же мне делать?

В ответ он вышел и хлопнул дверью, вымещая на ней все свое раздражение.

На следующий день я отпросилась с работы, отловила Тимоху и попросила его срочно привести Федосью.

— Бабушка моя совсем не встает, может, она чем поможет.

Он кивнул, развернулся и пошел в другом направлении, словно только и ждал моих приказаний. Федосья пришла даже раньше, чем я ожидала. С собой она притащила мешочек всяких трав да еще порошок какой-то белый в маленькой баночке темного стекла. Эта ее банка выглядела до того подозрительно, что мне невольно подумалось: а не из сушеных ли змеиных голов этот самый порошочек? Ах, да какая разница! Пусть хоть гадюку живую тащит или жабу бородавчатую, слова против не скажу, лишь бы бабушка выздоровела. Но банку эту темную, что на такие подозрения меня навела, Федосья в сторонку отставила и из всех трав только две какие-то взяла, залила кипятком, настояла и стала бабку мою поить. Через малое время бабка приободрилась немного, и они принялись шептаться вдвоем, даже дверь в кухню закрыли, ну да пусть их. Я все ждала, когда они наговорятся, да и задремала на стуле, ночь у меня беспокойная была. Очнулась я от сквозняка, глядь, а уж Тимоха в доме и за стол усаживается.

— Как бабка-то? — спрашивает он меня.

Я онемела, сплю я все еще, что ли?

— Т-ты… ты говоришь разве?

— Ну говорю, да. Только не очень складно, да и не люблю, отвык. Да я говорил с тобой, когда мать твоя погибла. Не помнишь разве?

— Помню, но думала, что бред у меня такой.

— Не бред, значит. Так что там?

В этот момент показалась из кухни Федосья. Лицо у нее было совсем спокойное, но она молчала. Стала травы свои, разложенные кучками по столу, собирать и обратно в мешочек складывать. Она складывает и молчит, и я молчу, потому что спросить боюсь, от страха горло перехватило. Из кухни донесся негромкий и странный звук, не то чихает, не то икает бабуля моя. Федосья мешочек свой бросила, на кухню метнулась и меня с собой поманила. А за нами вслед и Тимоха потянулся. Бабушка лежала спокойно, только морщилась, видать, и вправду чих ее пробрал. При виде меня бабушка загримасничала еще сильнее и стала перебирать пальцами руки, лежащей на покрывальце. Холодея от неясных дурных предчувствий, я поторопилась вложить мою руку в ее ладошку, и она успокоилась, только взгляд на Тимоху перевела, и так смотрит, словно просит о чем-то. Он придвинулся и тоже взял ее за руку, только за другую. Оказывается, наши руки были нужны ей, чтобы приподняться. И она действительно медленно приподнялась, села, светло улыбнулась нам, открыла рот, собираясь что-то сказать, но вместо слов изо рта у нее вырвался свист, потом клокотание, она выпустила наши руки, упала на подушку и затихла. Я ждала, когда приступ отпустит ее и она заговорит, что-то она ведь сказать хотела. Но тут Федосья выдвинулась вперед, коснулась лица бабушки, словно погладить ее хотела, и вдруг легким быстрым движением закрыла ей глаза. Я удивилась, хотела спросить: зачем? Страшная догадка стала распирать мне грудь, я замотала головой, затопала ногами, принялась рваться из рук Тимохи, но он прижал меня к себе, начал пятиться из кухни и тащить меня за собой. Мы оказались с ним в комнате, он держал меня крепко, прижимал к себе так, что рыдания мои были еле слышны. Сколько времени я плакала так, уткнувшись ему в грудь, измочив слезами синий его грубошерстный свитер, не знаю, но долго. Вдруг он резко оторвал меня от себя и сунул мне кружку с какой-то пахучей жидкостью. Я подняла голову, возле нас стояла Федосья, видно, она принесла из кухни это снадобье.

Бабушку мою похоронили вчера или позавчера? Не помню. Помню только, холодно было, ветер так страшно завывал, мел поземкой, а бабушка в легком платье, любимом своем, крепдешиновом, даже без пальто, ей ведь зябко там. Но разве стал кто меня слушать? Я сплю уже второй день или третий? Не помню. Холодина в избе, аж зубы стучат, чего же это холодно так? Ах да, я ведь печь не топила совсем, забыла как-то про нее. Затопить разве? Нет, не буду, да и не так уж холодно, вот третье одеялко, мое еще детское, накину, почти тепло будет. А то затоплю, кто-нибудь дым из трубы увидит, придет. И так покою нет, то и дело то в дверь барабанят, то в окна стучат. А я молчу, нет меня. Света не зажигаю, да и не встаю, чего мне вставать? Постучат да и угомонятся, решат, что уехала куда-нибудь.

Очнулась я от звука падающих капель. Что бы это могло капать? Глаза открывать не хотелось. Но капли не унимались, стучали весело и даже с каким-то вызовом. Открыв глаза, я ничего путного не увидела. Почти темно, вроде густых сумерек, и тени какие-то мельтешат. Повернулась на другой бок, машинально отметив, что лежу на чем-то жестком, и глаза от удивления распахнулись сами собой. Передо мной простиралось громадное, сумеречное пространство пещеры. Только издалека, сквозь невидимую щель, в пещеру прорывался луч солнца, падал на громадную сосулину, свисающую с потолка, отражался на обледенелой стене и затухающими бликами разбегался по всей пещере. Вот это да! Где это я нахожусь? Это не наши пещеры, те маленькие, совсем темные, и никаких сосулек в них нет. Я неловко слезла с каменного ложа и зябко поежилась. Еще бы не холодно, когда я на мерзлом камне дрыхну! А я-то, дурочка, думала, что изба у меня не топлена, где она эта изба? С большой сосулины непрерывно стекали капли и падали в большую чашу на толстой извилистой ножке. Хотя нет, кажется, это не чаша, а тоже сосулька, только растущая снизу, а падающие капли выдолбили в ней углубление. Словно волшебный магнит меня притягивал солнечный луч, и я пошла посмотреть, через какую щелку он попадает в пещеру. Никакой щели не было, конец пещеры причудливо изгибался, и, завернув за угол, я увидела выход из нее, полукруглый и очень большой. Грузовик смог бы въехать без помех. Я заторопилась к выходу, мечтая согреться на солнышке, но свежий и какой-то вкусный воздух был холодным, холоднее, чем в пещере. Ну да, зима же, вспомнила я. А я во что одета? Я посмотрела вниз и не увидела моих ног. Вытянула вперед руку, которую хорошо чувствовала, но и ее не увидела тоже. Что за чертовщина такая?! На сон не похоже, сроду мне таких снов не снилось, или все-таки сон? Донесшийся издалека мелодичный звук отвлек меня. Какая-то темная масса копошилась ниже меня по склону. Дороги, кроме как вниз, не было, и я побрела по ней, стуча зубами и сотрясаясь от холода. Снега ни на дороге, ни на обочинах не было, только пучки какой-то травы ржавого цвета с толстыми стеблями и колючими шишками на кончиках. Вот на этой траве и паслись небольшие животные, по виду что-то вроде низкорослых ослов, но, в отличие от них, с рогами на крупных головах. На шее у каждого были ожерелья из колокольцев, они звенели, когда животное встряхивалось. На меня это диковинное стадо не обратило ни малейшего внимания, жадно скусывая колючие шишки. Хотя на что они будут обращать внимание, если я невидимка? Кстати, если это и в самом деле стадо, а не группа диких животных, тогда пастухи должны быть, хотя бы один. Ага, вон и в самом деле двое каких-то вывернулись из-за скалы. Один ростом примерно с меня, а другой — совсем маленький. Ребенок, что ли? Смотрят на меня разинув рты. Господи! Ну и рожи у них! Что у одного, что у другого, жуть просто! Лбы низкие, глубоко вдавленных глаз из-под них почти не видно, если бы еще волос побольше, то ни дать ни взять питекантропы из учебника истории. Но у этих руки-ноги голые, волос нету, на теле одежда теплая, меховая вроде, да и на ногах какие-то чеботы, сразу и не приметила из-за травы. Таращатся на меня изо всех сил и молчат. Но позвольте, позвольте, я же невидима! Глянула я на себя, да, невидима, а эти-то видят! Вот так приключение, час от часу не легче. Да пусть таращатся, подумаешь, что я, питекантропов не видала, что ли? Да сколько раз, и на картинке, и по телику. И я прошла мимо них гордо, независимо.

Дорога огибала большую иззубренную скалу, и я следовала за ее изгибами, старательно глядя себе под ноги. Камней было полно, а я хоть и невидимка, но если навернусь, то мало не покажется. Наконец, скала осталась позади, дорога стала шире и ровнее, я посмотрела вперед и ахнула. В круглой котловине, образованной кольцом гор, теснилось селение, пестрое скопище красных и зеленых крыш. Отсюда домики казались совсем маленькими, игрушечными. Чем дальше шла я по дороге, уже совсем ровной, мощенной желтоватым камнем, тем больше мне встречалось жителей, и все они как один таращились на меня, но уже тревожно и даже злобно. Уж не принимают ли они меня за врага? Когда я была близко от них, они угрюмо молчали, а стоило отойти на пару шагов, принимались яростно стрекотать между собой. Я ни слова в этом стрекоте не понимала. Игрушечные издали домики, когда я оказалась возле них, оказались все же вполне нормальными домами, небольшими, конечно, но я вполне могла бы в таком жить, не трескаясь то и дело макушкой об потолок. И они были ухоженными, опрятными, по крайней мере большинство из них. Разглядывая дома с наличниками и ставнями, я проходила одну улицу за другой, впрочем, улочки тут были небольшие, меньше наших переулков. Мне очень хотелось прижаться вплотную к какому-нибудь окну и разглядеть внутренность такого домика, но я не осмелилась, жители и так смотрят на меня как на чуму какую-то. Незаметно для себя я оказалась на небольшой площади, которая располагалась, как я думаю, в центре деревни. К этому моменту вокруг меня собралась уже довольно густая толпа, не приближаясь ко мне, они взяли меня в кольцо. Ростом жители были с меня, многие и пониже, выше никого не было, и крепкими мускулами вряд ли кто из них мог похвастаться. Но, если они все скопом вздумают навалиться, от меня мало что останется. Затренькали колокольчики, толпа оживилась, заколыхалась. А может, они вовсе и не по мою душу толпятся на площади? Такая догадка порадовала меня. А что? Ждут свое диковинное стадо, время к вечеру катится, пора скотину по домам загонять.

Я подняла голову и обомлела: слепящий сиреневый глаз небольшого светила висел низко над горизонтом и строго смотрел прямо на меня, словно душу до дна высвечивал. Господи! Где же это я? Спохватившись, что я не в том положении нахожусь, чтобы ворон считать, я перестала таращиться вверх и сосредоточила внимание на окружающем. Хорошего было мало. Вовсе не стадо звенело колокольцами, а четыре всадника подъехали ко мне на таких же животных, только чуть крупнее. В руках они все держали, растягивая ее, одну большую серую тряпку и, прежде чем я смогла сообразить, что это за штука, накинули ее на меня. Тряпка оказалась крупноячеистой сетью, и я в ней запуталась прочнее, чем бабочка в сачке. Но каковы питекантропы? Умные черти! Тем временем два всадника спешились, спеленали меня в сетку, как в кокон, и собрались было водрузить на рогатого скакуна, которого им услужливо подвел кто-то из толпы. Но для двоих мужчин я оказалась слишком тяжелой кладью, пришлось спешиваться оставшейся паре. Вчетвером они легко положили меня поперек какого-то подобия седла и прикрутили веревкой для прочности. Надежда на то, что я смогу видеть дорогу, поскольку сетка не мешала смотреть, не оправдалась. То есть дорогу-то я видела, но совсем не вдаль, а лишь под копытами осла, на котором болталась, как большая сарделька. Поза вниз головой ничего другого не позволяла, хорошо еще, что пыль в нос не лезла, земля была подмерзшей. В связанном состоянии, да еще неподвижно, я настолько замерзла, что рук и ног своих не чувствовала, но странно то, что никакого страха я тоже не ощущала, казалось бы, у меня все поджилки от ужаса должны сейчас трястись, а меня лишь любопытство мучило.

Животное шагало медленно, и бока его подо мною вздымались тяжело. Трава на обочине уже не мелькала, кругом были мелкие и крупные камни, мы явно поднимались в гору. Обнаружив это, я решила, что меня снова хотят водворить в ту пещеру с сосульками, откуда я так неосмотрительно ушла. Но откуда же мне было знать, что это вызовет у них такое неодобрение? И выход был вовсе ничем не закрыт. Впрочем, о чем это я? Наверное, подействовал прилив крови к голове в такой неудобной позе. Когда я была в пещере, ни о какой деревне и уж тем более ни о каких ее средневековых жителях я понятия не имела. Я вообще думала, что нахожусь на Земле, в земной пещере. В то время как я… где? На Марсе? Оттуда солнце вполне может казаться меньше по размеру, все-таки Марс расположен дальше, но вряд ли оно будет сиреневого цвета. Тогда что? Планета Сириус? Какие еще бывают звезды? Не помню, что я, астроном, что ли? Я скромный сельский библиотекарь, и как меня занесло сюда, не имею никакого представления. Не иначе, как за грехи мои, как говаривала бабушка. Я вспомнила бабушку и вздохнула. Животное подо мной остановилось, и я вздрогнула, приключения продолжаются. Меня отвязали от седла, поставили на землю, даже сеть сняли, но связали руки спереди, оставив длинный конец веревки. За эту веревку двое потащили меня в пещеру, но я слегка притормозила и огляделась. Нет, это совсем не та пещера, местность похожа, но не та, другая. Мои конвоиры, обозленные задержкой, так дернули за веревку, что я еле устояла на ногах. Представив себе, что они потащили бы меня, упавшую, по земле, я зашагала проворнее, еще не хватало мне только морду об камни обдирать! Куда они только так торопятся, домой, к женам, детям и вкусной каше? Или просто злюки такие?

Пещера, куда меня привели, была небольшой, освещалась двумя горящими палками, с намотанным на них каким-то смолистым тряпьем, ну точно, я угадала, в аккурат Средневековье и есть, я даже обрадовалась, будто моя догадка могла мне помочь. И пещера эта была не пуста, два каких-то низкорослых типчика вскочили с охапок травы при нашем появлении, они явно исполняли здесь обязанности сторожей. Я только очень приблизительно смогла их рассмотреть. И не столько из-за скудного освещения, а потому, что они беспрестанно приседали и кланялись, слушая, что говорят им мои конвоиры. Судя по замшелому виду стражников и их угодничеству, они были существами очень низкого ранга. Почему-то это приободрило меня. Классовое общество, мать их! Настрекотавшись вдосталь (долго же у них длится инструктаж!), меня проволокли еще чуть дальше в совсем уже маленькую пещеру. Сторожа притащили следом еще две палки-факела и вставили их в подобие колец в стене. Мне кинули свободный конец моей веревки и преспокойно ушли, закрыв за собой жутко скрипящую дверь.