Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Эпоха признавала за человеком «не то что право, но неизбежную предопределенность быть существом противоречивым, сочетать в себе доброе и злое». [752] Центробежные, рвущие душу на части импульсы находили выплеск в великих авантюрах того времени, в неутоленном стремлении за горизонт: к новым странам, новым впечатлениям. В этом отношении Рэли с его заморскими экспедициями – ради присоединения к Англии новых колоний, в поисках Эльдорадо – фигура типологическая. Но Донн – авантюрист в куда более высоком смысле, чем Рэли. Его авантюра пролегает во внутренних пространствах. Даже его стихи-путешествия «Шторм» и «Штиль» – отчеты о плавании к Азорским островам – оказываются картографией духа. Исследованием его каверн и червоточин:

752

Тананаева Л. И. Рудольфинцы. Пражский художественный центр на рубеже XVI–XVII веков. Москва, 1996. С. 51.

Как человек, однако, измельчал!Он был ничем в начале всех начал,Но в нем дремали замыслы природны;А мы – ничто и ни на что не годны,В душе ни сил, ни чувств… Но что я лгу?Унынье же я чувствовать могу!(The Calme. Штиль. Пер. Г. Кружкова)

«Пасторальная» поэзия Сидни или Спенсера нуждалась в некоем внешнем ландшафте. Донн исследует ландшафт внутренний. Он вглядывается в самое лицо страсти – порой пугающее и леденящее душу:

Я – микрокосм, искуснейший узор,Где ангел слит с естественной природой,Но обе части мраку грех запродал,И обе стали смертными с тех пор…Вы, новых стран открывшие просторИ сферы, что превыше небосвода,В мои глаза для плача влейте водыМорей огромных: целый мир – мой взор —Омойте. Ведь потоп не повторится,Нет, алчностью и завистью дымясь,Мой мир сгорит: в нем жар страстей таится…О, если б этот смрадный жар погас!И пусть меня охватит страсть другая —Твой огнь, что исцеляет нас, сжигая!(Holy Sonnets. Священные сонеты. V. Пер. Д. Щедровицкого)

Донн преследует не призрак Эльдорадо или призрак золота – он преследует призрак любви, Золотого века внутри, а не вовне, взыскует Рая.

Сама геометрия мира, в котором движется герой Донна, мира, каким он предстает внутреннему взору, строится на том, что две противоречащие друг другу аксиомы не исключают, но дополняют друг друга, удваивая истинность каждой ИЗ НИХ:

С углов Земли, хотя она кругла,Трубите, ангелы!(Holy Sonnets. Священные сонеты. VII. Пер. Д.Щедровицкого)

– объем и плоскость здесь уравнены, ибо за визионерской пронзительностью этих строк стоит ощущение присутствия в мире Бога. А для Него, который, по Донну, есть и совершенный «круг, не имеющий конца», [753] и абсолютная «прямая, ибо окружность его бесконечна», [754] не существует человеческих противоречий восприятия. Заметим, что образ Донна – земля и ангелы – отталкивается одновременно и от географической карты, в углах которой в ту эпоху рисовали аллегорические изображения четырех ветров в виде ангелов, дующих в трубы, и от иконографии Судного дня – соответствующие изображения, изгнанные из протестантских церквей Англии, Донн наверняка видел во время своего путешествия по Италии. Карта обретает объем, разрастается до Мироздания в целом – чтобы тут же, как в зеркале, отразиться в человеке: «Если все члены человеческого тела протянуть и распространить настолько, насколько велико то, что соответствует им в мире, то Человек был бы Великаном, а мир – Карликом, мир был бы лишь картой, а человек – миром», – скажет Донн в «Обращениях к Господу…». Образы пульсируют, постоянно перетекая друг в друга.

753

Donne John. Selected prose. London, 1987. P. 221.

754

Donne John. Essays in Divinity. London, 1855. P. 99–100. Заметим, что само определение Бога как «сферы, центр которой везде, а периферия нигде», более всего известное по трактатам Николая Кузанского, – впервые появляется в псевдогерметическом манускрипте «Книга двадцати четырех философов» (об этом см.: Yates Frances A Giordano Bruno and the Hermetic tradition. Chicago, 1964. P. 247. Ft. 2.). Этот же образ можно встретить у Генриха Сузо в «Житии», в анонимной немецкой «Песне о Троице», у Майстера Экхарта со ссылками на Гермеса Трисмегиста. Интересно, что именно Кузанец утверждает: бесконечная линия «была бы кругом, и она была бы шаром» (Об ученом незнании. I,15) – таким образом, и философ из Кузы, и Донн проводят совершенно сходное сближение прямой и окружности.

Характерно, что первое издание донновских стихов, вышедшее в 1633 г., два года спустя после его смерти, открывалось обращением не к читателям, как это тогда было принято, а к «тем, кто понимает», «То the Understanders». Донн требует от читателя мобилизации всех его интеллектуальных способностей:

И коли эта книга такова —Пусть вновь нахлынут варваров потоки,Вандалов алчных, готов – не судьбаИсчезнуть знаньям: Ангельские строки,Музыка сфер и Таинства учений —вот в нашем мире школа поколений.(A Valediction: of the booke. Прощание: надпись на книге. Пер. А. Нестерова)

Сам поэт при жизни дважды думал о том, чтобы издать свои стихи – последний раз накануне принятия сана, и дважды от этой мысли отказывался. При этом его, видимо, останавливало то, что в культуре того времени публикация стихов превращала автора в бедного литератора, зарабатывающего на жизнь пером, ставя его на соответствующую ступеньку социальной иерархии. Весьма характерен анекдот о том, как Спенсер очень долго дожидался аудиенции у Филипа Сидни. Наконец, протомив посетителя несколько часов в приемной, Сидни соизволил к нему выйти: да, он знал, что его ждут, но не мог оторваться от чтения «Королевы фей» [755] – написанной Спенсером! При этом Сидни сам был поэтом, но, в отличие от Спенсера, он не зарабатывал на жизнь литературой и не печатал своих стихов – для него они были лишь частью облика блистательного придворного, эрудита и покровителя искусств.

755

Kernan Alvin В. The Playwright as Magician. Shakespere's Image of the Poet in the English Public Theater. London, 1979. P. 18.

Именно с последней ипостасью Сидни связан один сюжет, имеющий некоторое отношение к Донну. Будучи племянником Джона Ди, Сидни учился у того математике и, очевидно, был посвящен дядей также в некоторые аспекты тайных доктрин. На этом своеобразном поле Сидни сблизился с Джордано Бруно, оказывая тому всяческую поддержку и покровительство, помогая с изданием его книг: большая часть трудов Бруно вышла в Лондоне в 1582–1585 гг., причем некоторые из них напрямую посвящены Сидни, «просвещеннейшему и светлейшему кавалеру». Реальная деятельность Бруно весьма далека от расхожих современных представлений об этом человеке. Его трагический конец вовсе не был связан с тем, что Бруно выступал проповедником коперниковского гелиоцентризма – достаточно заметить, что Коперник мирно прожил свою жизнь в монастыре. Собственно говоря, Церковь весьма спокойно относилась к чисто математическим построениям астрономии. Можно сослаться на авторитет Фомы Аквинского, заявлявшего, что «предположения, выдвинутые астрономами, не следует считать необходимо истинными. Хотя эти гипотезы кажутся согласующимися с тем порядком вещей, который явлен нашему взору, нам не следует утверждать, что тем самым они подтверждаются фактами, ибо, возможно, что наблюдаемое нами движение звезд объяснимо и иначе, однако нами покуда не измыслены для этого соответствующие методы». [756] Причиной сожжения Бруно на костре явилось его страстное увлечение оккультизмом и магией. Он был своего рода странствующим проповедником «восточных» доктрин, колесящим по Европе и отстаивающим учение Гермеса Трисмегиста и иже с ним в различных ученых диспутах – в Праге ли, в Оксфорде. [757] Достаточно назвать лишь некоторые из заглавий его трудов, вроде «Изъяснение тридцати печатей» (Лондон, 1583), [758] «Печать печатей» (Лондон, 1583), [759] «Изгнание торжествующего зверя» (Лондон, 1584), [760] чтобы понять, насколько Бруно был далек от какого бы то ни было позитивизма, всецело принадлежа герметике. Маг, лунатик, влюбленный и поэт – вот его ипостаси. Только безумец мог обратиться к папе римскому с предложением реформировать христианский культ по образцу египетского поклонения «незримому» Солнцу, ибо «Солнце есть истинный образ Бога, явленный нам». [761] Сожжение на костре выглядит в такой ситуации пусть не самым изящным, но вполне логичным ответом святой инквизиции на идеи Бруно – речь идет о ереси как таковой.

756

Expositio super Libro de Caelo et Mundo. Lib. II, lect. XVII. Цит. по: Moloney M. F. John Donne: His Flight from Mediaevilism. New York, 1965. P. 52.

757

См.: Yates Frances A. Giordano Bruno and the Hermetic tradition. Chicago, 1964.

758

Работа является философским комментарием на оккультные символы и талисманы.

759

Сочинение является апологией «мудрости древних» и так называемой «древней теологии».

760

Сегодня это сочинение назвали бы «эзотерическим трактатом по геополитике».

761

См.: Yates Frances A. Giordano Bruno and the Hermetic tradition. Chicago, 1964. P. 56, 235–251.

Однако сейчас нас интересуют не столько космологически – магические идеи Бруно, сколько его трактат «О героическом энтузиазме», изданный в 1585 г. в Лондоне и посвященный Сидни. Бруно проводит различие между двумя видами любви: «amore», направленной лишь на красоту избранного предмета страсти, и «furiori» – одержимость, жадность постижения и обладания, которая может удовлетвориться лишь мирозданием в целом. Этот второй род любви является редким даром, отпущенным философам и поэтам, и позволяет им воспринимать единство несхожего, прослеживая аналогии между далекими друг от друга явлениями. Лишь этот вид любви-одержимости способен связать мир сетью соответствий, вернуть ему гармонию целого. [762]

762

Русский перевод трактата см.: Бруно Дж. О героическом энтузиазме. М., 1953.

Стремительное расширение физических границ мира, происшедшее в ту эпоху благодаря географическим и астрономическим открытиям, заставляло людей XVI–XVII вв. чувствовать себя беззащитными перед экспансией «внешнего». Мир оказался слишком велик, несоразмерен человеку, который представлялся в нем лишь песчинкой. «Время вывихнулось из пазов», распахнув дверь в невыносимую бесконечность.

Поэтика, отталкивающаяся от идей Бруно или созвучная им, позволяла привести этот новый мир к соразмерности, вновь уравновесить микрокосм и макрокосм. В Испании и Италии расцветает школа «концептистов», давшая Бальтасара Грасиана и Эммануэля Тессаро. В Англии сходные задачи пытались решить Донн и другие поэты-метафизики – при всем том, что их поэтическая практика существенно отличалась от континентальной. [763]

763

Mazzeo Joseph Antony: A Critique of Some Modern Theories of Metaphysical Poetry// Clements Arthur L. (Editor). John Donne's Poetry. New York, London, 1991. P. 168–177.

Может быть, одно из самых метких определений поэтики, исповедуемой Бальтасаром Грасианом, дал Борхес

Инверсии, меандры и эмблемы,Труд, филигранный и никчемный разом, —Вот что его иезуитский разумЦенил в стихах – подобье стратагемы.(Пер. Б. Дубина)

Что до донновской поэзии, то она совершенно иного рода. Т. С. Элиот заметил, что для Донна «мысль была переживанием». [764] Драматизм его поэзии и прозы вырастает из глубочайшего ощущения конфликта между беспредельностью духа, свободой мысли – и ограниченностью телесного существования. «Наши мысли, они рождены великанами: они простерлись с Востока до Запада, от земли до неба, они не только вмещают в себя Океан и все земли, они охватывают Солнце и Небесную твердь; нет ничего, что не вместила бы моя мысль, нет ничего, что не могла бы она в себя вобрать. Неизъяснимая тайна: я, их создатель, томлюсь в плену, я прикован к одру болезни, тогда как любое из моих созданий, из мыслей моих, пребывает рядом с Солнцем, воспаряет превыше Солнца, обгоняет Светило и пересекает путь Солнечный…» – напишет он в одной из «Медитаций». [765] Донновская эквилибристика мысли, головокружительность его сравнений – вовсе не от стремления «насильственно сопрячь вместе самые разнородные идеи», как то утверждал д-р Самюэль Джонсон, [766] а от жажды полноты бытия.

764

Элиот T. C. Поэты-метафизики// Литературное обозрение, № 5. 1997. С. 44.

765

Донн Джон. Обращения к Господу в час нужды и бедствий. Пер. А. Нестерова/ Донн Джон. По ком звонит колокол. М., 2004. С. 62–63.

766

Jonson S. Lives of poets. Abraham Cowley. Цит. no: Lovelock J. (editor)/ Donne: Song and Sonnets. A Selection of Critical Essays. London, 1993. P. 44–45.