Колледж Святого Джозефа

Дверь вела в темный коридор, заваленный какими-то тюками и вышедшими из строя промышленными кухонными приборами.

— Псс, — услышала она тихий шепот, — Анфиса Павловна.

Она обернулась. Из приоткрытой двери на нее упала полоска света, в которой материализовалось простоватое девичье лицо: нос картошкой, жидкие волосенки, два торчащих заячьих зуба. Однако, несмотря на непритязательность, лицо было доброжелательным.

— Чего? — таким же таинственным шепотом спросила Анфиса.

Девушка поманила ее пальцем.

За дверью оказалось просторное помещение, выглядящее точь-в-точь как соседнее. Только здесь не было ни поваров, ни официантов, ни сурового метродотеля — только три девушки приблизительно одинаковой наружности. Заваркина надела на лицо вопросительное выражение.

Девушка, что позвала ее, заметно робея, указала на поднос, стоящий на столе.

— Какая красота! — изумилась Заваркина.

На подносе были капкейки — американская версия классических английских кексов. Два из них были облиты глазурью — оранжевой и сиреневой — сверху твердой и опытной рукой была нарисована белая паутина. Три других были посыпаны шоколадными гранулами. Из одного торчали три пары шоколадных ног и мильные глазки, из другого, как из земли, выбирались два мармеладных червячка. Третий обзавелся кошачьей мордой с тонкими оранжевыми усами, выпученными глазками и ухмылкой.

Это был perfect catch для Хэллоуинского Бала.

— Они великолепны! — восхитилась Заваркина, подцепила тот, что был с кошачьей мордой и сожрала его в два укуса.

— Мы слышали о Бале Святого Иосаафа. Мы хотим готовить для него. Наша кондитерская называется «Уткинс». Меня зовут Тамара.

— А почему «Уткинс»? — Заваркина взяла сиреневый и сгрызла с него всю глазурь, — очень вкусно. Что это?

Тамара хитро улыбнулась. Улыбка была лукавой и будто говорила: «Хоть режь меня на кусочки, я все равно не выдам, что эта глазурь сделана из засахаренных фиалок».

— Это первые буквы наших имен фамилий: Усачева Тамара, Кудорова Инна и Носова Светлана.

— Очаровательно, — улыбнулась Заваркина, — можно еще один капкейк?

— Забирате всё!

— А можно будет продавать наши изделия в вашем кафе? — ляпнула та, что была представлена Светланой, и тут же получила тычок в бок.

— Если только я договорюсь с тем суровым мужчиной, который ею управляет, — сказала Заваркина сквозь капкейк, — и это не изделия! Это чудо! Они будто сделаны из облачков!

— Вы и не договоритесь? Быть не может! — сказала Инна, до сих пор молчавшая.

— Не льсти, — скривилась Заваркина, — имей уважение к себе как к художнику.

Поднос подходил к концу.

— А еще есть? — поинтересовалась Анфиса, оглядевшись по сторонам.

— Вы такая голодная? — спросила Тамара.

— С работы, — соврала Заваркина.

— Вы такая худенькая, — не унималась Инна.

— Обмен веществ хороший.

Тамара вынула из стоящей на соседнем столе корзинки еще четыре своих шедевра, явно припасенных для того, чтобы уговорить Заваркину, если той вдруг вздумалось бы отказываться от сотрудничества.

Один капкейк был покрыл оранжевой глазурью с зеленым хвостиком. Поверх глазури был так аккуратно нанесен темный шоколад, что рисунок сложился в лицо Джека-фонаря. На второй были беспорядочно нанесены мазки какого-то плотного крема, причем часть посередине осталась неохваченной и через нее проглядывало шоколадное тесто. В эту прорезь были помещены два красных «глаза» — это был капкейк-мумия. Третий был причудливо покрыт пастилой, которая сложилась в миниатюрный человеческий мозг с извилинами и полушариями. Четвертый же был подлинным шедевром: у него были зубы и фиолетовый мех.

— Не беспокойтесь насчет официантов: у нас есть девчонки, которые согласились помочь бесплатно, ради нашего продвижения, — сообщила Тамара.

Похоже, у «Уткинса» тоже были свои должники.

— Я посмотрю, что я могу для вас сделать, — пообещала Заваркина, — где у вас туалет?

Долг седьмой, неоплатный

Арт-директор клуба «Орхидеус» Ирма Страуме была человеком дела. Она не разводила сантиментов и всегда была готова помочь ровно в тех пределах, в которых была или будет оказана помощь ей. Еще Ирма каким-то чудом была в курсе всего, что творится в городе.

Поэтому Анфиса ограничилась телефонным звонком.

— Я тебя ждала, — раздался в трубке грудной голос Ирмы, — я знаю, кто тебе нужен. Те, кого ждали твои школьники.

— Спасибо, — сказала Заваркина.

— Всего хорошего и удачи.

Заваркина толкнула темную обшарпанную дверь, перед которой стояла. Сейчас она была одета во все черное: черные высокие сапоги, черные брюки, невнятный черный свитер. На ее лице не было косметики. Вид у нее был сонный и траурный.

Она шла к человеку, из-за которого убили ее брата.

Иван с дивной фамилией Спотыкайло считался гением. Он делал потрясающие, по-настоящему высокохудожественные фотоснимки. Причем не важно, что он снимал. В его объективе мир выглядел привлекательным или непривлекательным в зависимости от контекста, но непременно свежим, сочным и реальным. Его свадьбы выглядели стильными и наполненными любовью. Его кучи мусора смотрели с укором из двухмерного мира фотографии. Его брошенные дети были душераздирающим зрелищем. Его клоуны были смешнее, чем в жизни. Он снимал и артистов на сцене, и облака в небе. И глядящий на его любую фотографию обязательно восклицал: «Он гений!».

Спотыкайло, как и положено гению, обитал в жутком подвале с крысами. Василий Заваркин, старый друг Ивана, обладающий невероятным умением устраиваться и пульсирующей коммерческой жилкой, однажды брезгливо прошелся по его обиталищу.

— Слушай, Спотыкач, — он хлопнул его по плечу, — а давай откроем свою фотостудию?

Всю следующую ночь они просидели в подвале, и уже не обращая внимания на крыс, подбирали оборудование и рисовали планы комнат. Василий знал, у кого занять денег и знал, как ими распорядиться. Он продумал мелочи, набросал бизнес-план на подвернувшемся листке и двинул в поисках инвесторов.

Он не учел одного: Спотыкайло был конченым наркоманом. В приступе творческого безумия после провалившейся фотосессии с одной шебутной кошкой, он разбил камеру, взял деньги, что занял Вася, купил развлекательных веществ и пропал на неделю. В маленьком городе Б весть о том, что гений ушел в загул, разнеслась быстро. Заваркин, вознамерившись спасти деньги, отправился к цыганам, что в городе Б барыжили «хмурым» и исчез на три месяца.

Его изуродованное тело нашли на заброшенной свалке. И пока гений Спотыкайло пребывал в наркотической коме, Анфиса, будучи уже беременной, опознавала брата по его любимой кожаной куртке и серьге в ухе. Зульфия ждала ее снаружи: ее мутило от запаха формальдегида. Когда Заваркина вышла из морга, у нее было точь-в-точь такое же лицо, как и сейчас: сонное, траурное, ничего не выражающее. Все слова утешения, что тщетно тараторила Зульфия, пролетали мимо брони, которой она с того дня окружила себя и своего сына.