Колледж Святого Джозефа
Шрифт:
Но козырем магазинов «Свежесть» была рыба: холодильники на колесах привозили ее ежедневно с большой рыбной фермы — и живую, и мертвую.
О, сколько страстей кипела вокруг этих питательных существ! За рыбой из «Свежести» выстраивались очереди, из-за нее даже происходили драки. В городе поговаривали, что однажды мужчина, лезший без очереди за последним налимом, получил этим же налимом по шее, крепко и страшно. Впечатлительные горожане утверждали, что продавцам пришлось звонить в скорую, полицию и уборщикам мест преступления, чтобы те собрали с пола кровь. Более внимательные горожане спорили с ними, заявляя, что кровь была рыбьей и никаких спецнарядов не потребовалось: дерущихся разняли своими силами, а налима поделили. В общем, ситуация была спорная и со всех сторон вызывала сомнения,
Однажды утром, когда почти-самый-важный менеджер центрального офиса сети заварил свою первую чашку кофе, в его электронный почтовый ящик упало полное печали письмо. Писал управляющий одного из крупнейших супермаркетов.
Добрый день!
У нас в магазине нестандартная ситуация: в торговом зале завелась кошка. Кошка дикая, сами поймать мы её не сумели. Прогрызла дыру в ловушке. Проблема усугубляется с каждым днём, так как кошка уже освоилась и теперь бродит по торговому залу не только ночью, но и днем. Не стесняясь покупателей, она залезает на рыбные и колбасные витрины и ест продукты. Покупатели в шоке отказываются покупать что-либо, даже хлеб.
Рабочий день персонал начинает с того, что тщательно осматривает продукты на предмет порчи и списывает надкусанное. Кошка не поедает, а именно надкусывает каждую единицу товара, будто пробует. Особенно страдает рыба.
Прошу вас в срочном порядке что- то предпринять и избавить нас от кошки. Судя по всему, в торговом зале есть отверстие, через которое она проникает в зал.
Давно почти-самый-важный менеджер так не хохотал. Его раскатистый бас разнесся по этажу. Его кофе выплеснулся на стол, чуть не залив клавиатуру. Отхохотав положенные три минуты, он вытер выступившие слезы костяшками пальцев, поднял телефонную трубку и позвонил в ветконтроль.
К обеду от того же управляющего пришло второе слезное письмо, состоящее всего из двух строчек.
Ветконтроль ушел расцарапанный. Не знаем, что делать. Помогите.
Эта кошка — исчадие ада.
В то время как почти-самый-важный менеджер открывал второе «кошачье письмо», в школе Святого Иосаафа, у одиннадцатого класса «Б» шел урок истории. Его вел Пантелеймон Елисеевич, седовласый пожилой джентльмен, как говорится, старой закалки, одетый сегодня в горчичный кардиган с растянутыми петлями. Непримиримый вояка со всем, что на пути попадется, на уроках он часто срывался на нравоучительные речи. Ученики любили эту его черту: пока учитель, размахивая руками и брызгая слюной, грозил узловатым пальцем очередному воображаемому врагу, ученики могли неслышно походить на ушах.
Но в то утро класс молчал. Пантелеймон Елисеич со всей страстью одобрял отмену Бала.
— Всё самое пошлое и вульгарное пришло к нам из заграницы, — вещал он, — не только с Запада, как принято считать, но и с Востока. Вместо того, чтобы прислушаться к их мудрецам, коих не мало, наша молодежь смотрит их отупляющие мультики.
Таня и Ваня, брат и сестра, любители аниме, трогательные, худенькие, стриженные как эльфы, подняли на учители возмущенный взгляд. Но так как учитель пребывал в ажитации, они не решились ему возражать.
— Кельты, тем временем — продолжал он, — чей праздник Самайн был прародителем вашего нынешнего Хэллоуина, давно забыты. Кельты праздновали конец лета, окончание сбора урожая, и в то время Самайн не был связан ни с чем сверхестественным. Даже кельтская традиция вырезать из овощей фонари, чтобы подсветить мертвым путь в частилище, не имела к нему никакого отношения!
Ирландцы и шотландцы, эмигрировавшие в США развивали Хэллоуин в отрыве от родной земли и от духа Британии. Эмигранты не смогли сохранить свою культуру! Получился пустой праздник: алкоголь, вызывающие костюмы, раскрашенные лица, хождение попрошаек по домам, не имеющее
ничего общего с английскими «духовными пирожками», когда бедняки, которым совсем нечего было есть, выпрашивали праздничную еду в обмен на обещание молиться за души умерших. И сейчас этот праздник, извращенный до неузнаваемости, снова возвращен в Европу. В худшем состоянии, чем уезжал.Так вот в чем вопрос: какой из этих праздников мы должны перенять? Пустой американский? Сельскохозяйственный кельтский? Или католический День всех святых? Мы ведь не земледельцы и не католики. Зачем нам вообще что-то перенимать?!
Класс молчал. Чьи-то лица при слове «пирожок» приобрели мечтательное выражение. Кое-кто был хмур. Пантелеймону Елисеичу было все равно: он не смотрел на учеников.
— К тому же, чтобы заимствовать, нужно иметь хоть какое-нибудь представление о том, что заимствуешь, — продолжал он, — а мы культурно безграмотны! Посмотрите, что мы едим! Например, круассаны. Разве во Франции существуют круассаны с начинками? Нет, там отродясь не было круассанов с начинками: ни с джемом, ни с шоколадом, ни с кремом — если угодно, они подаются отдельно. Мы даже в пошлый американский бутерброд умудрились уложить докторскую колбасу!
Класс хихикнул, вообразив себе колбасный бургер.
— Значит, надо больше уделять внимание изучению других культур? — с улыбкой спросил Кирилл. Он обожал подзуживать старого учителя.
— Нет, молодой человек! — взвился Пантелеймон Елисеич, — я вам объясняю, что пока мы устраиваем балы с нечистью, русская культура приходит в упадок. Мы забываем наши традиции, не приемлем ничего своего, родного: самовара, русских пряников и калачей, чистого русского языка, исконно славянских праздников, опрятных девушек!
Женщины стыдятся платка, стыдятся косы, стыдятся сарафана. Нынешние барышни стремятся подражать тамошним моделям. Ходят на высоченных каблуках: некрасиво, не разгибая колен, да еще и в рабочий полдень. Женщины будто не хотят думать, а хотят слепо подражать. Есть такое понятие «дневной каблук»…
— Елисеич в свободное время «Вог» почитывает, — шепнула Соня Дженни. Та кивнула с улыбкой.
— Милые барышни, — Пантелеймон Елисееич, к несчастью, заметил их перешептывания, — выходите, пожалуйста, к доске. Обе.
Соня и Дженни нехотя встали, предчувствуя нечто унизительное.
— Ваша юбка слишком коротка, — учитель ткнул пальцем в Соню. Соня, чья юбка действительно была на ладонь короче стандартной форменной юбки, кокетливо повертелась, чем вызвала хихиканье.
— А ваши носки? — он перешел к Дженни, — что значат ваши носки? Во что вы играете? Вам разве пять лет?
На Дженни были те самые гольфы, что Соня подарила ей на первое сентября.
— Хотя по вашему лицу можно понять, что это у вас врожденное, — резюмировал учитель и жестом попросил девушек присесть.
Класс тихо ахнул. Дженни удивленно уставилась на учителя, который раздухарился еще больше и принялся нарезать круги по классу. Соня, садясь, провожала его взглядом, словно хотела убить.
— Откуда с такой психологией возьмется высокая культура?
— Это точно! — громко сказала Соня, — никакой культуры нам не иметь, пока мы судим о людях по цвету кожи!
Но Пантелеймон Елисеевич не слышал возмущенного ропота.
— Мы одеваемся на иностранный манер в китайский ширпотреб, который пришел к нам еще в девяностых, — говорил он отрывисто, — в России из-за отсутствия культуры процветают фирмы, в сторону которых на Западе и не плюнули бы!
— Мы одеваем и едим ширпотреб потому, что как раз не знаем, что это дешево и некачественно, — на этот раз Кирилл был серьезен, — и пошло это из девяностых, от людей, которые выросли без доступа к другим культурам, за железным занавесом.
Мила Косолапова, которая понятия не имела, что такое «железный занавес», уткнулась в свой «айфон». Для нее все интересное на сегодняшнем уроке уже закончилось.
— Что ты знаешь о железном занавесе? — досадливо поморщился старый учитель и продолжил развивать свою мысль, — на время, молодой человек, на время. Пока русское не возродится и не подымется. А потом, когда умы прояснятся, когда не стыдно будет себя показать, то можно будет и на других посмотреть.