Колодец времени - книга исторических поэм

Взяв лист, перо, Семен удало

Пять строк при качке написал.

Утих немного ветер шумный.

'Ты, князь, - перстами щёлкнул царь, -

В Литве теперь своей безумный,

В письме опять вернулся встарь,

Когда Сильвестр, поп яда полный,

Что вечно был поспорить яр,

Пес Адашов с ним недовольный,

Измене потакал бояр.

Моё вы царство помышляли

Себе под ноги положить

И так уже беспечны стали,

Что смог я всех передушить.

И сам ты, Курбский, душу продал,

Её на тело променял.

Крест целовал и список подал

Поручный - но в Литву сбежал.

Сбежал от казни справедливой,

На муку вечные обрёк

В аду ты душу, аспид лживый,

Хоть тело бренное сберёг.

А что до жалких осуждений,

Что царский суд и быстр и крут,

Скажу, что я в своих владеньях

Распоряжаюсь жизнью слуг.

Мне Бог доверил эту землю

И повелел блюсти народ,

Лишь волю Бога я приемлю

И светел от его щедрот.

Как не поймете это сами?' -

Иван ногой ударил в пол.

Остановились тотчас сани.

Взглянув на Ярцева в упор

Сказал Иван: 'Пойдём, подышим.

Смотри, уж солнышко взошло.

От вестовых рассказ услышим,

Что тут без нас произошло'.

Семён кивнул и быстро строчки

На лист шершавый положил,

Песком посыпал, сдул комочки

И тем работу завершил.

'Все пишем Курбскому и пишем,

А он пропащий человек!' -

Семён взглянул в окно на крыши,

Дверь распахнул и вышел в снег...

Ворвался воздух, здесь истошно

Вороны каркали, набат

Гудел, собаки осторожно

Брехали, крики, лязг и смрад.

Горелый запах тошнотворный

Витал, как будто падаль жгли.

Царь вышел, с ним Семен проворно.

Разлегся Новгород вдали;

Серел детинец новгородский,

Мостом с торговой стороной

Соединен и берег плоский

Лежал под коркой ледяной.

Заставлен серыми шатрами

Святого воинства, костры

Дымили черными клубами

И кучи скарба как ковры.

Снует здесь много пеших, конных,

Возы во множестве стоят,

Как пешки в шахматах игорных

Тела раздетые лежат.

И видно как могилы роют

Полураздетые, при них

Несёт печально стороною

Свещенник маленький триптих.

Стоят опричники в угольих

Кафтанах, шапках, вохдух чист

Промеж дымов и крыл вороньих

Восход торжественно лучист.

Осколки солнца в шишковатых

Златых сияют куполах

И на крестах и изразцах

Искрятся вдоль всего посада.

Уже опричники взьярились

Крамолу здесь искоренять,

Тех что таились, не таились,

К реке всех стали выгонять.

Без списков гнали и по спискам,

Кто сам не шел, иль не хотел,

Под руки, за волосы, с визгом,

Тащили в кучу голых тел.

Хрустели ставни под напором,

Плач детский, лай и лязг клинков.

Трещали, лопались запоры

И петли кованных замков.

Тут кольца с пальцами рубили

И на дознанье волокли,

Кого до сорока не убили,

Скарб ценный взявши дальше шли.

Возы узорчьем нагружали,

Кресты, оклады от икон

И в звонарей с земли стреляли,

Так пресекая перезвон.

Напрасно люди призывали

К молебну во спасенье душ,

В церквах бегущих настигали,

Рубили меж кровавых луж.

Скрутив других с седлом арканом

Влекли во поле и в шатрах

Бояре ни трезвы, ни пьяны,

Творили суд там всем на страх.

Бросали мёртвых в снег иль в реку,

Живых топили в полыньях.

И дьяки списочную сверку

Уж не вели, счёт потеряв.

Над полыньями нависали,

Бограми длинными всю ночь

Тела под лёд крюком толкали,

Уж это было им невмочь.

Всё это ниже: свиньи, гуси,

В исподнем девки, стоны, смех,

И песни пьяные, звон гусель,

Убийство, кража, блудный грех.

А пред царем тела нагие,

Калитки, сбитые с петель.

Толпой брели стрельцы презлые;

Один исправно дул в свирель,

И барабан бил ритм походный,

И стяг, осадой освящён

Казанской, нёс стрелец дородный,

Был утомлен и удручён.

Стрельцам всё странно тут, как будто

Они во вражий град вошли -

Но град был свой, везде безлюдно -

Там, где опричники прошли.

Царя завидев оживали

Стрельцы, толкали пушкарей,

В поклонах головы склоняли

И шли немного пободрей...

Иван носком поддел игрушку

В снегу забытую - конька,

И рядом высмотрел Петрушку.

Поднял; лоскутный шут, пенька.

Как кровь румяна, глаз стеклянный,

Нос-крюк, личиной окаянной

Смеётся дерзко как живой,

Хоть и с разодранной спиной.

'Когда он жил, вчера иль ныне?

Не разобрать, не разглядеть.

Ступени радости, уныний

Ему теперь уж не стереть'.

Захолодило неприятно

Затылок, через пелену,

Он видел Ярцева, нарядных

Бояр своих, что шли к нему.

Они приблизились, молчали.

Иван Петрушку обронил,

Повел угольими очами,

Ногой на куклу наступил.

Тут Арцебашев был и Ловчик,

И Тёмкин, с ними строй рубак,

Для устрашенья приторочив

На сёдла головы собак.

И все, как псы, с оскалом белым,

В одеждах из мехов и кож.

Все смотрят взглядом обалделым,

И пар от них, и бьёт их дрожь.

На их одеждах кровь повсюду,