Колодец забытых желаний

— Здравствуйте, юноша.

— Здравствуйте, Петр Ильич.

— Секретничаете?

Федор решил, что отпираться глупо.

— Пытаюсь.

— Вы слышали о нашем… чрезвычайном происшествии?

— Да, Петр Ильич.

— Ну-с, и ваши соображения?

Федор с тоской посмотрел на него. Директор был высокий, худой, в золоченых очках и клетчатом пиджаке с нашивками на локтях — идеальный музейный служащий высокого ранга, доктор наук, профессор, признанная мировая величина и авторитет во всем, что касалось русского искусства.

— Я не знаю, что вам сказать, Петр Ильич, — тихо признался Федор.

— Самое грустное, что коллекцию мог вынести только свой человек, — помедлив, произнес директор. — Вы это прекрасно понимаете. Кто-то, кому мы все это время доверяли! И это самое печальное. Наш музей — не только выставочные залы и запасники! Наш музей — это сообщество единомышленников, людей, для которых есть нечто более важное, чем деньги. А среди нас оказался предатель. Вы понимаете?

— Понимаю, — согласился Федор.

— Я давал вам рекомендацию в аспирантуру, — зачем-то прибавил Петр Ильич. — Вы отличный специалист, Федор Алексеевич. Мне будет обидно, если вы решите сменить работу.

— Вы хотите меня уволить?

— Пока нет. — И договорил после паузы: — И все же я не верю, что это кто-то из своих. Марья Трофимовна?! Марии Викторовны?! Ваша матушка?! Люди с безупречной репутацией, преданные своему делу, проработавшие не один десяток лет!

— Мама ни при чем, Петр Ильич!

— Я тоже абсолютно в этом убежден. Абсолютно. Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что шум был поднят напрасно, и просто в наши описи вкралась некая досадная ошибка, и коллекция просто-напросто окажется в другом месте. Вы работаете в запасниках, Федор Алексеевич. Скажите, такое возможно?

У Федора голова шла кругом, и было очень стыдно. Так стыдно, что даже перед глазами потемнело — должно быть, от прилива крови!..

— Что же вы молчите, Федор Алексеевич?

Федор прочистил горло,

— Возможно.

— Я тоже так считаю.

Господи, думал Федор, почему так трудно?! Почему я был уверен, что это так легко — украсть и жить дальше, ни в чем не сомневаясь?! Я украл, и теперь они все это знают и выручают меня изо всех сил, каждый по-своему, а я столько лет их ненавидел и считал, что несу непосильную ношу?!

Оказалось, что непосильно нести то, что я взвалил на себя сейчас, — распроклятое чувство вины за то, что я сделал! Я обманул их, а они, вместо того чтобы броситься на меня всей сворой, пытаются меня спасти?! И почти незнакомый Олег Петрович, и мать, и Петр Ильич, и даже Виктория!

И тогда кто же я?! Кто?!

— Ну-с, желаю вам хорошего дня, — сказал директор и повернулся на каблуках, чтобы идти. — Там с вами хотели переговорить из милиции, так вы дождитесь их.

— Конечно. Петр Ильич!

— Да?

— А почему вы рассердились, когда Марья Трофимовна позвонила в милицию?

Директор остановился возле высоченной двустворчатой двери с вырезанными царскими вензелями. Остановился, снял очки, покопался пальцем в нагрудном кармане, достал замшевую салфеточку и стал протирать очки.

Федор ждал.

— Видите ли, Федор, я с самого начала не верил в то, что кто-то из наших сотрудников способен на такое. Не верил и не хотел, чтобы в дело вмешивались правоохранительные органы с их… специфическим подходом. Я уверен, что мы сами сможем все уладить, без громкой огласки и лишнего шума. Я дорожу репутацией нашего музея и людей, которые в нем работают. Это очень просто.

— Просто, — согласился Федор Башилов. — Я уйду с работы, Петр Ильич, когда все закончится. Вы меня отпустите?

Директор нацепил очки и посмотрел на него:

— Не без сожаления, Федор Алексеевич. Не без сожаления.

Поклонился коротким поклоном и исчез за высокой дверью с царскими вензелями.

Федор сбежал по лестнице на один пролет и уставился в полукруглое окно, выходившее в музейный садик, который нынче был засыпан снегом.

Лучше бы еще раз избили, подумал он. Ей-богу, лучше.

Ноша на самом деле оказалась непосильной.

В отделе русского искусства царили скорбь и отчаяние. Марья Трофимовна с ним не разговаривала, обе Марии Викторовны судорожно сморкались, а Нелечка все таращила глаза и время от времени качала по адресу Федора головой, и он сбежал от них к соседям, в отдел малых голландцев, но и там не было ничего хорошего. Все разговаривали только о краже и смотрели на Федора не просто так, а с неким смыслом.

Он вышел на улицу — это называлось «в город», хотя музей стоял в центре Москвы, а вовсе не за городом, — и в киоске купил себе сосиску в тесте, вспомнив того, вчерашнего лоточника, накормившего и напоившего его просто так.

Много лет Федор Башилов был уверен, что никто ничего и никогда не делает просто так, а только с умыслом и только в свою пользу! Отец всегда так говорил, а отцу Федор когда-то безоговорочно верил. Ему показалось, что это было давным-давно.

Он сидел на холодном парапете, отделявшем улицу от проезжей части, жевал сосиску и все время посматривал на часы. Виктория должна приехать в четыре, и он понятия не имел, как дожить до этого времени! Хоть бы скорее, и хоть бы все получилось — чтобы Петр Ильич перестал смотреть на него с таким брезгливым и отчужденным сочувствием! Чтобы Марья Трофимовна перестала потрясать в отчаянии своими сухонькими ручками, чтобы все стало как было, потому что это «бывшее» оказалось самым замечательным в жизни!

А Петр Ильич явно чего-то недоговаривает!..

Ровно в четыре часа, изнемогая от бездействия и тревоги, Федор Башилов в сотый раз выглянул из служебной дверцы в высоченный мраморный вестибюль, откуда вверх поднималась парадная лестница «в экспозицию», а вниз, как ручейки, стекали две лестнички поменьше — «в гардероб». В дни больших выставок или детских каникул здесь было не протолкнуться, очередь стояла через весь вестибюль, и уборщицам приходилось то и дело протирать мрамор, который топтали тысячи ног людей, жаждущих приобщиться к искусству. Милиция ставила турникеты, чтобы хоть как-то привести очередь в порядок, и вообще в музее творилось полное сумасшествие. Федор это самое сумасшествие очень любил.

Сегодня в вестибюле было почти пусто, только какие-то командированные тетушки решали, куда бы им пойти — в античный зал или в русскую иконопись.

— Да у меня уже ноги не ходят! — говорила одна. — Москва эта такая здоровущая!

— Не на морозе же стоять! — возразила другая. — До поезда еще три часа с гаком!

И тут появилась Виктория.

Федор не поверил своим глазам. Нет, он знал, что она должна прийти, но почему-то совсем в это не верил.

Нет, не так.

Он знал и верил — и все равно как будто не ожидал.