Колумбы иных миров

– Он… кто?!

– Поэт! – пояснил довольный эффектом Рагнар.

– А-а! – с облегчением выдохнул любящий дядюшка. – А я уж невесть что подумал! Но ты, сын, меня не проведёшь! Плохо старался! – и обернулся к гостям, – Аолен, ты ведь тоже виршами балуешься?

– Случается, – в тон ему отвечал эльф.

Рагнар понял, куда клонит отец.

– Ты, папаша, не путай! У Аолена другая природа. Первородные – они на все руки мастера. Нам, людям, такого не дано. Либо ты воин, либо поэт. Приходится выбирать.

Но и короля не так легко было сбить с толку.

– Вот я и выбрал. Не нужен нам поэт, нужен воин. Пусть идёт с вами, спасать мир.

– Папаша, не будь тираном! Пожалей Оверинов! – взвыл любящий сын. И напустился на Улль-Бриана. – А ты, остолоп, чего молчишь, будто тебя не касается?! Скажи что-нибудь в свою защиту!

Поэт безмолвствовал. Если честно, он и сам не знал, чего ему хочется – вернуться в лоно семьи или продолжить странствия. Он был изнеженным, слабосильным и впечатлительным юношей, но отнюдь не трусом. Одна часть его души рвалась домой, к юной жене и младенцу, к матери с отцом. Но другая – жаждала приключений. Поэтому он решил: будь что будет, на всё воля Судьбы…

А Судьба оказалась на стороне короля Робера Оттонского. И уже на третий день после упомянутого пира восемь наёмников и один поэт ехали верхом, по обледенелой зимней дороге, и злая позёмка заметала их следы. О том, куда путь держать, на сей раз не спорили. Если кому и было известно, что за беда приключилась со Староземьем, так это сильным мира сего – магам и колдунам. Из них самым близким духовно и доступным территориально был Балдур Эрринорский. К нему-то друзья и направлялись.

Зима в этот год выдалась на редкость неустойчивая. Трескучие северные морозы на глазах сменялись настоящей весенней распутицей. Снег падал, таял и падал опять, вода превращалась в лёд и лёд в воду, и всё это в течение одного дня. Ветра дули немилосердно, то тёплые и сырые, то обжигающе-холодные, но все почему-то в лицо. Дело доходило до ураганов и снежных бурь. Казалось, две силы борются в природе не на жизнь, а насмерть, и ни одна не может одержать верх.

Не смотря на погодные неурядицы, первые дни пути были не так уж плохи. После долгого плавания, приятно было ощущать под ногами твёрдую землю вместо шаткой палубы драккара. Не возникало трудностей с ночлегом – в этих краях хозяева охотно пускали на постой странников, были приветливы без заискивания, услужливы без подобострастия. Кормили вкусно и сытно. И денег с постояльцев брали, по выражению Орвуда, «очень по-божески».

Большинство из них узнавали в Рагнаре престолонаследника сразу, иные – чуть погодя, и искренне радовались, будто родственника встретили. Особых привилегий это гостям не давало, зато накладывало определенные обязанности. В домах, где они останавливались на ночь, скоро скапливались люди. Степенные, дородные мужики рассаживались по лавкам и затевали долгие скучные беседы, суть которых неизменно сводилась к тому, как именно следует управлять государством, причём мнения зачастую бывают прямо противоположными. Посиделки затягивались за полночь. Невольные слушатели клевали носами и засыпали под гул голосов, а бедный Рагнар сидел до последнего, с обречённым выражением на физиономии, и делал вид, что усердно внимает гласу народа.

– У-у, надоели! – злился он потом. – Много они понимают в государственных делах! Завтра скажу им, что они болваны!

Но назавтра всё шло по-старому, и так до самой границы. Аолен думал про себя, что если подлинная гармония между монаршей властью и народом возможна в принципе, то Оттон – её живое и, пожалуй, единственное в мире воплощение…

…На переправе через Венкелен случился казус. Ильза провалилась под лёд, не дойдя до берега всего-то десяток шагов. Не смотря на постоянные оттепели, река всё-таки ухитрилась замёрзнуть (что на этих широтах вообще случалось нечасто), и через неё был проложен санный путь. Однако, сходить с него в сторону не следовало, подстерегали коварные полыньи и промоины. Ильза опрометчиво сошла. Порывом ветра с неё сорвало шапку, любимую, подарок самой королевы Оттонской. И девушка кинулась вдогонку, спасать своё имущество. Но пробежала несколько шагов – и ухнула в воду до подмышек! В последний миг успела раскинуть в стороны руки, чтобы не нырнуть с головой. Она в ужасе цеплялась за края полыньи, но они обламывались мелким крошевом. Девушка барахталась в ледяной каше, друзья, растянувшись цепью, тащили её за руки, сами ежесекундно рискуя – лёд угрожающе трещал, на поверхности его выступала вода – но тщетно. Течение затягивало бедняжку всё глубже.

Спасение пришло неожиданно. Ильза почувствовала, что снизу, прямо под пятой точкой, у неё вдруг появилась опора. В следующую секунду чья-то сильная рука вытолкнула её наверх, отшвырнула подальше от гибельной ямы. А затем из воды, фыркая как морж, вынырнул…

– Лавренсий Снурр!!! – позабыв об опасности, девушка кинулась на шею своему спасителю, и тому пришлось спасать её повторно.

– Я прямо сердцем почувствовал, что это вы! – радовалось чудовище. – Вышел на утопленника поохотиться, вдруг чую – не охотиться надо, а выручать! Ах, какая встреча! Сто лет не виделись! Дайте я вас обниму! – а потом спохватилось. – Ну, вот что! Хватит на льду толочься, идёмте-ка к нам! Ильза-то совсем замёрзла, просушить надо, согреть. Да и у всех у вас брюхи мокрые! Идёмте, идёмте! Офелия как рада будет! У неё для вас сюрприз!.. – и добавил, видя общую нерешительность. – Да вы не стесняйтесь! Не чужие ведь!

На самом деле, заминка была вызвана вовсе не стеснением, а перспективой прыгать под лёд, в холодную тёмную бездну. Даже тем, кто уже имел дело с нижними водами и знал про их необыкновенные свойства, было психологически тяжело сделать этот шаг. А ещё тяжелее – убедить тех, кто подобного опыта не имел: Улль-Бриана и лошадей.

Лошади нырять не пожелали. Упёрлись копытами, и ни в какую! Рагнару пришлось довести их до берега и оставить там под присмотром случайного прохожего – хотелось верить, что сторож будет лоялен к властям, и не позарится на богатую добычу. С Улль-Брианом было проще. Не смотря на судорожные протесты, его спихнули в промоину силой.

Жилище Лавренсия Снурра стояло совсем неподалёку. Это была чудесная тёплая пещера, чистая и ухоженная, совершенно не похожая на его прежнее логово – сразу чувствовалась женская рука. Здесь всё было как в настоящем «верхнем» доме, только очень крупное, под стать хозяевам. Накрытая вязаным покрывалом гигантская кровать с прорезными сердечками на спинках, со взбитыми белыми подушками. Красивый посудный шкаф тёмного дерева, высотой с человеческий дом. Стол, покрытый ажурной салфеткой, три стула с высокими спинками…

– На заказ делали! – Лавренсий Снурр с гордостью погладил когтистой рукой грубоватую столешницу. – А половики, – он указал себе под ноги, – Офелия сама ткёт. Рукодельница!

Но главным новшеством была не дубовая мебель и не тканые дорожки в чёрно-бело-голубую полоску. Главное новшество лежало в огромной колыбели и попискивало голоском удивительно тоненьким для существа таких внушительных размеров.

– Его зовут Паскуаль! – оповестил счастливый отец. – Первенца Лавренсия Снурра зовут Паскуаль Снурр! Звучит, а?! Офелия предлагала назвать его Гайусом Октавианом, но я сразу сказал: никаких аполидийских имён! Аполидий – рассадник скверны! Сын Лавренсия Снурра должен носить патриархальное, благочинное имя! Пусть будет Паскуаль, сказал я, и Офелия согласилась! Ну, как он вам?! Правда, красавец?

– Прелесть!!! – взвизгнула Ильза совершенно искренне. А Эдуард от неожиданности поперхнулся. Потому что внешность крошка Паскуаль имел, прямо скажем, спорную. Вот что Хельги писал по этому поводу в своём дневнике.

«Меня давно занимает вопрос: почему детёныши зверей, все без исключения, выглядят такими милыми и приятными, а отпрыски тварей разумных в младенческом возрасте совершенно отвратительны?

Увы, к маленькому Снурру это наблюдение относится в полной мере. Конечно, если бы мне пришлось выбирать между ним и детёнышем человека или, там, сприггана, лично я предпочёл бы Паскуаля. У него расцветка более креативная – в зелёную крапинку. Но в остальном… воздержусь от комментариев!

Но дамское восприятие младенцев, как правило (дисы исключение), лишено объективности – наверное, сказывается материнский инстинкт. К примеру, Ильза от Паскуаля в полном восторге. Целует его, умиляется, издаёт странные звуки, не имеющие отношения к членораздельной речи – что-то вроде «у-тю-тю». Только на руках таскать не может – он почти с неё ростом. А то бы непременно таскала, она всегда так поступает с младенцами, независимо от степени их безобразия. И он, в конце концов, непременно бы на неё надул – младенцы всегда так поступают с Ильзой. Не представляю, что за удовольствие она в этом находит?