Колыбель в клюве аиста

– А так, не нужен, - повторила Виолетта.

– То есть как это так "не нужен", - завелась старшая.

– Так вот: не нужен, и все, - уперлась младшая.

– Разберемся спокойно, - наконец-то подал голос отчим, - я приношу билеты, но выясняется, что одному из нас он не нужен - кому?

– Мне!
– почти выкрикнула Виолетта, рванув из ридикюля маленькое зеркальце.

– Ты?!
– ужаснулась Жунковская.
– Ты в своем уме?

– Вполне!

– Спокойно, - отчим будто произнес магическое слово, потому что и в самом деле восстановилась в комнате тишина, которую он же и нарушил, молвив: - Объясни.

– Я решила не ехать в Кок-Янгак, - сказала Виолетта.

– Почему?

– Я остаюсь.

– Здесь, в городе?!

– взорвалась снова Жунковская-старшая.

– Да, в городе.

– В незнакомом городе?!

– Любое начало незнакомо, - неожиданно для себя изрекла философски Виолетта.
– Я не маленькая - у меня второй год паспорт.

– Я стараюсь, бегаю, тащу на себе тонны, - сказала в сердцах Жунковская-старшая, будто неожиданное решение Виолетты было нехорошо прежде всего тем, что серьезно компрометировало ее деятельность домашней хозяйки. Она отрезала ломоть арбуза, подала ее сыну, отодвинула чашу с арбузом, молвила: - Пока я жива, не бывать тому!

Жунковская-старшая с этими словами, забыв о гостиничных правилах и на секунду-другую полагая, что она у себя дома, рванула в коридор, хлопнула дверью, но тут же, опомнившись, вбежала назад.

– Спокойно, - произнес снова отчим, - садись, - предложил он жене, - и успокойся. Времени в нашем распоряжении осталось немного, - он извлек из карманчика брюк часики на цепочке.
– Всего четыре часа. Если точно - до отхода нашего поезда ровно четыре часа двадцать минут... Поэкономнее, - отчим затем повернулся к Виолетте, ~ что вы собираетесь делать в городе?

– Что и все, - буркнула девушка.

– Вот видите, ей сказать нечего, какой-то бред!
– вспыхнула Жунковская-старшая.

– У нее паспорт, - не то возразил жене, не то констатировал факт для себя отчим.

– Да, паспорт. Наконец, мое право...
– не сдавалась Виолетта. Одолев невроз, она повела рассказ. Что будет делать в городе? Конечно, трудиться. Где? В театре. Хористкой.

Жунковская-старшая едва не взмыла ракетой вверх, услышав про "хористку".

– Ждут не дождутся Виолетту Жунковскую, и афиши подготовили, - съязвила она, но, услышав в ответ уверенное "Уже приняли", едва не поперхнулась: - У тебя голос?

– Колоратурное сопрано, - ответила Виолетта.

– Какое? Какое?

– Ко-ло-ра-тур-ное, - повторила Виолетта. После этого "ко-ло-ра-тур-ное" отчим потянулся к томику "Тихого Дона" - надежный признак равновесного у него состояния, Жунковская-старшая снова взялась за нож, подвинула к себе чашу с арбузом. В Жунковском-сыне боролись сразу несколько желаний: он хотел следующей порции арбуза, но он желал, чтобы семейное сражение увенчалось Виолеттиной победой, чтобы тетя осталась в городе, стала если не выдающейся, то хотя бы известной певицей - было б чем гордиться! Но желал он и совершенно обратного, потому что ему было жаль -- да еще как!
– расставаться с единственным человеком в семье, с которым он делился сокровенным.

Успокоившись, Виолетта без утайки поведала о вчерашних приключениях, прогулках с Абдыкадыром, неожиданной идее устроиться в хор театра. Это Абдыкадыр, услышав ее пение, потащил ошарашенную девушку на прослушивание в театр. События развивались стремительно. Не более десяти минут спустя Виолетта, раскрасневшаяся от смущения, стояла перед волосатым и носатым старичком - руководителем хора. Начали с несложного музыкального теста, испытуемая повторяла звуки и сочетания звуков.

– Попробуйте это, - говорил старичок, пробегая тонкими узловатыми пальцами по клавишам, - возьмите это.

Виолетта "пробовала и брала", она была в ударе. Закончив с тестами, старичек предложил спеть что-либо по своему выбору...

– Так ты у нас певунья, - сказала Жунковская, раздираемая душевными противоречиями.
– Не укладывается в голову: Виля-певунья! Что спела? Спой-ка...

Виолетта спела.

Но сначала долго настраивалась, злилась по мелочам, унимала волнение, смотрела на себя в зеркало, вздыхала. Она встала у окна, положила руку на тумбочку, поправила волосы, сказала:

– Спою "Ласточку".

"Ласточку" под аккомпанемент рояля и после небольшой репетиции она пела и на прослушивании. Именно после исполнения "Ласточки", после заключительных "Пой, ласточка, пой, сердце успокой. Ты эту песню повтори, про радость любви" - после того, как экзаменуемая замолкла, улыбнувшись виновато, волосатый старичок быстро-быстро, глотая местами звуки в словах, произнес:

– Резюмируем. У вас, детка, колоратурное сопрано. Правда, с дичью. Но лиха беда - начало: подправим, поставим, а там, гляди, через месяц-другой мы с вами и запоем...

Жунковская-старшая аккуратно записала в блокноте: "Колоратурное сопрано (Вилин голос)". Положила блокнот в ридикюль, поднялась:

– Вот что, золотце, я не отстану ни на шаг до тех пор, пока не поговорю с этим... руководителем хора. Кто он? Не прощелыга? Знаем этих руководителей! А... Абдыкадыр? Ему что? Кто он?

– Балерон!
– воскликнули почти одновременно Виолетта и Жунковский.

– Человек доброжелательный, - добавила Виолетта.

– Доброжелательный, - съязвила Жунковская-старшая.
– Это мы увидим.

– В нашем распоряжении три с половиной часа, - предупредил отчим.

– Управимся. Пошли, - скомандовала Жунковская-старшая, с решимостью направляясь к выходу.

И действительно управилась: не минуло и часа, как Жунковская-мама ощупывала матрацы в общежитии - небольшом одноэтажном здании, в нем предстояло жить Виолетте. А перед тем была встреча тет-а-тет с носатым руководителем хора. Старичок, теряя звуки в словах, подивился Виолеттиному голосу, "этой превосходной дичи", его он намеревался, не ломая, всего-навсего усовершенствовать.

– Дичь... дичь... поставим... поставим...
– твердил старичок.

Жунковская-старшая бросила короткую реплику, с солью из двух слов - "колоратурное сопрано". И обрадовалась тому, как мягко и естественно произнеслась фраза.

– Но с дичью, заметим, - сказал носатый, не сдаваясь и соглашаясь.

– Так ведь мы из Приозерья, - сказала она.
– Где взяться музыкальной грамоте в глуши?

– Поставим... Поставим... Было бы желание и усердие.

– Есть усердие, есть, говорю, - сказала Жунковская-старшая твердо и горячо, не замечая, как в течение ничтожно малого времени она одолела несколько состояний в себе, как противление решению Виолетты преобразовалось в противоположное. Вдохновленная доброжелательностью носатого человека, не исключено, выдающегося, она не заметила проскользнувшую зависть к Виолетте, зависть, равносильную капитуляции. Она в конце концов как бы нечаянно обронила фразу о том, что колоратурное сопрано у них, Жунковских, вроде фамильной печати, потому что она, Жунковская-старшая, если, конечно, не ошибается, обладательница колоратурного сопрано. Ей почудилось на миг, что носатый, услышав о сходстве голосов, вздрогнул, нетерпеливо прошелся узловатыми пальцами по клавишам рояля, взглянул таинственно на гостью. Жунковская-старшая даже успела загадать: предложит старичок ей спеть или нет? Если предложит, согласиться? И что спеть? Может быть, "Прощальную": "Иди, родимый мой, иди. Суровый враг принес разлуку. Враг бешеный на нас пошел войной. Иди, любимый мой..."? Когда-то она эту песню с потрясающим успехом пела на клубной сцене. Но старичок, будто застеснявшись, произнес неопределенное: "Превосходно... превосходно..." И был так мил, что она, Жунковская-старшая, приведись, доверила бы ему судьбу не только своей сестры, но и свою собственную, притом в лучшей упаковке. Встреча с деятелем музыкального искусства убила страхи. Жунковская-старшая возвращалась окрыленной. Виолетта - она стояла внизу, в вестибюле, - едва взглянув на сестру, поняла удачу.