Колыбель в клюве аиста

Мустафа сидел за огромным овальным столом наедине с телеграфным бланком. Рядом с незнакомым мужчиной, полным, в шляпе-тирольке с короткими полями и пузатым портфелем - наверняка командированным, для которого составить телеграмму - все равно, что щелкать семечки. Дяденька писал, да так стремительно, что Мустафа краем глаза - будто невзначай, но в действительности зырко - смог, хотя и с трудом, прочесть и запомнить текст телеграммы: "Вылетаю завтра первым рейсом позвоните на работу встретить меня хорошо Папа". Дяденька рванул к окошечку, за ним устремился и Мустафа... Дяденька вручил бланк - девушка молниеносно подсчитала знаки, причем начиная с адреса - раз, два, три, четыре... назвала плату - Мустафе не удалось услышать, какую именно сумму назвала телеграфистка, и теперь все внимание сосредоточилось на дальнейших действиях девушки, очень важно было не упустить ничего в расчетной операции. Ага! Дяденька протягивает рубль - девушка дает(!) сдачу двумя двадцатикопеечными монетами. Итак, ясно: телеграмма стоила дяденьке всего шестьдесят копеек. Мустафа снова садится за овальный стол, ставит перед собой два бланка, старый и новый. Задумывается...

На стул рядом опустилась старушка с бланком.

– Сынок, - обратилась она к пацану, - помоги. Не знаю, с какого конца подступиться.

Мустафа с удовольствием взял из рук старой женщины бланк.

– Тебе куда, мамаша?
– спросил он голосом бывалого дяденьки.

– В Тюмень, сынок, - старушка протянула на замусоленном клочке бумаги адрес.
– Напиши, что вышла из больницы, жива-здорова, дома хорошо. Живу в достатке, в тепле. Что посылку, слава Богу, получила. Дошла в целости, сохранности. Напиши, чтобы не беспокоилась дочь, берегла себя, детишек берегла. А за посылку спасибо.

– Денег у тебя, мамаша, много?
– поинтересовался Мустафа.

Что за деньги?
– не поняла та.

– За телеграмму платить.

– Заплачу, как же.

– Две копейки за слово.

Текстом телеграммы, составленным для старушки, Мустафа остался доволен. Звучал он так: "Вышла из больницы посылку получила не беспокойся у меня хорошо..." Свою телеграмму он набросал бойко: "Срочно вышлите тридцать рублей до востребования главпочта меня хорошо Мустафа".

Мустафа извлек из кармана деньги, одну из рублевок уверенно положил назад, подумал секунду-другую - и следом сунул в карман старый бланк с первым вариантом телеграммы. Он пропустил рыцарски вперед себя к окошечку старушку и... обмер: вместо знакомой девушки операцию вела другая, пожилая женщина. Мустафу снова охватила неуверенность: вдруг другая считает по-другому? Он с болезненным любопытством и надеждой уставился на старушенцию. Со старушенцией - о, сила расчета!
– обошлось благополучно, с телеграммой Мустафы тоже. Правда, телеграфистка, считая, зыркнула взглядом на клиента и сказала не то укоризненно, не то досадуя:

– Просить легко... Когда-то мы станем высылать? Она так и сказала обобщающе "мы", но Мустафа пропустил это мимо ушей...

"Вот оно свидетельство, - думал я, читая текст телеграммы.
– Значит, не было кражи денег. Но почему Рахманов выбросил ее - неужто не понял?.."

– И без телеграммы ясно, как день, - рассказывал позже Рахманов, - Я, Додик (он да, пожалуй, Жунковский могли позволить себе посклонять мое имя), не ясновидец. Нет у меня всепронизывающего дедуктивного метода, - он улыбнулся.
– Тут, чтобы разобраться в ситуации, достаточно обыкновенного человеческого опыта. Я ведь раньше - помнишь?
– и в мыслях не допускал такого. Дамочка, точно, наплела: в лотке, который на следующее утро собирались перетащить в другое место, она оставила товара на крупную сумму - дичь какая-то! Чтоб меня лишили ударной ноги, если обстояло так! А тут Мишка, ну, Мустафа, у Мишки физика, физиономия, то есть личико, доложу тебе: одного взгляда достаточно, чтобы понять, что не мог он, не могли они...

Рахманов говорил, а я, помнится, глядел на него и вспоминал деревню, обкатанную-переобкатанную на житейских перекрестках мудрость о беде, которая так безошибочно сортирует людей. "Поистине, человек познается в беде, - думал я.
– Вот ведь и Рахманов пришел на помощь. И помог. Да как! Действиями, которые вряд ли вполне законные".

Но это потом.

А тогда в дежурке, в отсутствие мое, по словам Рахманова, Мустафа разревелся. Он всхлипывал, не в силах сдержать гордыню, плакал, размазывая пятерней по лицу слезы. Й говорил, говорил обрывисто, не то в оправдание, не то осуждая. Плакал, плакал... А Рахманов, немолодой, одетый щегольски - легкий плащ с погончиками, брюки слегка суженные, тщательно выглаженная рубашка, чешские ботинки из желтой кожи - человек с обликом стопроцентно гражданским сидел напротив и терпеливо ждал, когда тот выплачется. Вулкан, выбросив изрядную порцию огненной лавы, потихоньку стал затихать - Мустафа, будто изумляясь равнодушию человека в плаще напротив, поняв, что плачем того не взять, замер...

– Девять минут, - произнес Рахманов, ткнув пальцем в циферблат часов на руке, но, увидев на лице пацана недоумение, пояснил: - Ревел, говорю, девять минут - девять! А знаешь ли, что значит минута нашей жизни?

Мустафа, сбитый с толку, вытаращил глаза. "Кто этот человек - друг или враг?
– читалось на его лице.
– И в самом деле перед ним майор милиции? А если происходящее нехороший розыгрыш?"

– В каждую минуту производится национального продукта в несколько миллионов рублей - ясно?

Мустафа машинально кивнул головой.

– Ничего не ясно. Вот ты проплакал, а в это время появилось на свет пятнадцать девочек и мальчиков в стране, - сказал доверительно Рахманов и добавил вовсе неожиданное: - Интересно, кем будут эти пятнадцать девочек и мальчиков в шестнадцать лет? Думаешь, шучу? Я, Мишка, сейчас обкатываю свое будущее выступление на политзанятии. Знаешь, как называется мой доклад? Ну да ладно... Пошли.

Рахманов встал - шумно откинулось сидение скамейки.

– Куда?
– встревожился Мустафа.

– Не в тюрьму, не волнуйся, - ко мне. Поужинаем, есть, наверное, хочется.

Мустафа мотнул из стороны в сторону головой.

– Не хочется? Почему? Я, помнится, в твоем возрасте есть хотел всегда. Юность, дорогой, - это постоянное чувство голода. Вперед!

3

Шли по вечернему городу: Рахманов продолжал "обкатывать" будущее выступление, приводил примеры - они де иллюстрировали ту или иную сторону прогресса, - сыпал цифрами. Мустафа не вполне понимал "доклад", но и того, что уяснилось, было достаточно для главного: нет, майор милиции "обкатывал" доклад с ним, Мустафой, не из хитрости, действия его были естественными и рассказывал о "высоких материях" он не из намерения усыпить бдительность, а затем одним коварным ударом захлопнуть ловушку. Открытие случилось во время встречи на аллее бульвара Рахманова с работником милиции, правда, старшим лейтенантом и, в отличие от Рахманова, при всех регалиях. Милиционеры едва ли не сразу после обязательных слов приветствия заговорили о деле. Мустафа стоял неподалеку, весь на слуху: что, если в словах их или между слов мелькнет нечаянно кончик ловушки?! Мустафе даже показалось вначале, что старший лейтенант, розовощекий с усиками, любопытствующе взглянул на него, Мустафу, чуточку грустными коровьими глазами, будто прикидывая меру вины Мустафы и печалясь тяжестью этой вины. Но затем старший лейтенант вернулся к теме их беседы, стал жаловаться на цейтнот: вот, мол, у него дел по горло, времени в обрез, что не хватает рук закончить... доклад, - Мустафа, услышав жалобу розовощекого милиционера, успокоился.

– А материал?- поинтересовался Рахманов.

– Что материал?
– ответил старший лейтенант.
– В библиотеке сделал соответствующие выписки.

– Темы созвучные - дополним друг друга.

– Ничего, если зачитаю?

– А что? Зачитай. Примеров приведи побольше... Далее в том же духе.

Мустафа слушал в общем-то скучный диалог, ощущая косвенно адресованное ему: "Нормально, нормально..." Минуту-другую спустя пацан, успокоившись, переключил внимание на другое. Милиционеры продолжали беседу, а Мустафа, задрав голову вверх, разглядывал ночной фонарь, хулиганивших на свету мотыльков. Он забылся, уплыл в привычное, упустив конец беседы между милиционерами, то, как они деловито простились, а старший лейтенант упруго понес себя по аллее, должно быть, по-прежнему печалясь по поводу отставаний в подготовке к политзанятию. Мустафа не заметил, как Рахманов за спиной, поддавшись примеру, взглянул на фонарь, но не увидев, возможно, наверху существенного, из-за чего стоило терять драгоценные секунды, хлопнул пацана по плечу, скомандовал:

– Вперед!

Квартира Рахманова поразила Мустафу неприбранностью. Еще в коридоре, узком и коротком, он увидел нагромождение вещей. Передняя, довольно обширная, была основательно разворошена: на полках, прибитых к стене, покоились книги, они же стопами валялись на полу, на столе, стульях; под столом стоял чайник, на столе, в соседстве с книгами, пепельницей - раковиной морского моллюска - поверх газеты, служившей скатертью, лежали остатки трапезы. У пепельницы, набитой окурками, на тарелке покоились начатая пачка "Родопи", коробка спичек; под книжными полками резали глаза стопки бумаг, старые газеты и журналы, перевязанные бечевкой, тут же - пара гантелей; на полу, на байковом одеяле, сложенном вчетверо, лежал утюг; нагроможден дисками был и столик с проигрывателем: поверх дисков лежала тарелка, опять же с окурками. Любопытное зрелище являли стены в комнате: там и сям висели снимки из футбольных матчей, главным образом с участием известных Мустафе московского "Динамо" и сборных страны. Среди фотографий форвардов, жаждущих гола, защитников, оберегающих насмерть неприкосновенность ворот, голкиперов в кошачьих полетах, словом, среди футболистов Мустафе было странно видеть фотографии одного и того же лица, молодой женщины, скорее всего, как показалось Мустафе сходу, артистки, потому что позировать так красиво, изображая печаль напополам с вызовом и пониманием своих достоинств, смог бы, пожалуй, только причастный к искусству: поворот изящной головки чуточку в сторону и вниз, взгляд, в котором застыла печаль без жалоб на судьбу, без надрыва, такая, которая порою сопутствует уверенности; волосы прекрасно обрамляли головку, так, как обрамляет ценная оправа из драгоценного камня - странно было видеть такого рода фотографии артистки в окружении снимков футбольных звезд.

Рахманов, усадив Мустафу за стол у открытого окна, щелкал дверцами холодильника:

– Что у нас в наличии? Яйца - отлично! Жусай - кстати. Мясо - сюда его. Перец требуется. Всё!

Он поджарил мясо с луком, чесноком и жусаем, плюхнул в сковородку несколько яиц, в финале - ложку перца:

– Наваливайся!

Перед Мустафой легла большая тарелка - он ел, мужественно подавляя неприятие острого.

Рахманов, покончив с ужином, закурил за столом.

– Родные, наверное, из наших мест?
– поинтересовался он.
– Давай-ка, дорогой, напрямик.