Колыбель в клюве аиста

Кот продолжил миссию дружбы.

– Давай, что ли, знакомиться, - предложил он, протягивая руку, но тут же застонал - так крепко его ладони сжал Черный - и, пританцовывая от боли, молвил: - Силен мужик!

Затем здесь же, у комбайна, он вдруг ни с того ни с сего стал вводить Черного в курс местных правил и обычаев, между прочим, ввернув в рассказ несколько смачных сведений о себе, своей биографии, своем сиротстве, единственной тетушке, жившей где-то здесь, в Приозерье, в Карповке. Черный, упоенный удачей, либо не слышал, либо слышал, но ничего не понял.

– Как житуха у вас?
– спросил он, прервав Кота. Кот остолбенел: ведь только что он рассказывал об этой самой житухе.

– Житуха-то...
– промямлил Кот и осекся, увидев, как один из пацанов протягивал Черному яблоко.

Яблоко оказалось подгнившим, Черному будто именно этого яблока не хватало, чтобы поставить решающую точку. Он хлопнул яблоком пацана - сортирного наблюдателя, - да так, что на лбу у того образовалось мокрое звездчатое пятно.

– Меня гнилью?! Падла!
– процедил Черный, побагровев.

После этого будто бы воцарилась пауза - пацаны, затаив дыхание, глядели, как Черный вступал на "пирамиду".

Шаг, другой, и вот он - ура!
– на вершине.

3

– Что уставился?
– заулыбался розовощекий, а это был Кот, тут же последовало для Ромки неожиданное; - Хочешь стукнуться? С ним?
– Кот кивнул в сторону провожатого.

Корноухий, видимо, тоже не ожидал такого оборота, заволновался, залепетал:

– Я?.. С ним?..

– Фронт с тылом - кто кого?
– мелко засмеялся Кот, весело зыркая то на Корноухого, то на Ромку, то на Черного.

Он рассовал альчики в карманы, схватил Ромкину руку, потрогал бугорок бицепсов, молвил:

– Фронт - ничего, сойдет. Стукнешься? Ромка отрицательно мотнул головой.

– Не-ет?
– удивился Кот.
– Не хошь?

– Нет.

– А если он тебе врежет? Ромка не ответил.

Тогда Кот повернулся к Корноухому:

– Врежешь?

Корноухий растерянно заморгал, взглянул на колеблющегося Ромку, осмелев, придал голосу строгость: - Врежу, если...

– Ну!
– это уже не утерпел Черный.

И Корноухий "врезал".

Ромка едва не заплакал - не от боли, нет - от обиды:

– За что?

Он сжал кулаки, сделал шаг к Корноухому и дал бы сдачи, не вмешайся Черный - тот вскочил на ноги, встал между пацанами.

– Но! Но!
– произнес он ласково-угрожающе.
– Нельзя здесь! Пошли к речке, там тихо...

Пацаны, придерживаясь за поручни крутой лесенки, сбежали вниз, двинулись через пустырь: впереди, доедая яблоко, Черный, за ним уныло и обреченно Корноухий, далее, путаясь в одежде, Ромка, в конце - дружки Черного.

Разные чувства одолевали Ромку: недоумение ("...Зачем драться?"), любопытство ("Что дальше?"), тревога ("Неспроста это...") и еще нечто, похожее на страх ("Бежать?.."). Но бежать нельзя было - по обе стороны тропы стояли стеной полынь, плотно по бокам тропы - колючий лопушатник, далее, за глиняным дувалом, тропа упиралась в реку. Терялась тропа на приземистой речной террасе.

Река и в самом деле бурная, с мостком через нее из двух бревен. По ту сторону реки, вдоль русла, располагался колхозный сад, огороженный дувалом. Осень выдалась урожайной: даже отсюда, издалека, в синевато-зеленой гуще виднелись яркие, искрившиеся на солнце пятна, деревья в саду гнулись от плодов.

Черный извлек невесть откуда еще одно яблоко, вонзил зубы в мякоть, сказал:

– Здесь!
– и, обернувшись к Ромке, добавил: - Снимай шкуру!

Ромка не понял, но подскочил Кот, ткнул о борт кителя, произнес:

– Нельзя стукаться в шкуре! Еще запутаешься - снимай! Помочь, что ли?

Ромка снял китель, хотел бросить его на землю, но вмешался Кот;

– Давай подержу! А штиблеты - мать родная!
– Кот уставился на Ромкины ноги - на сапоги с красивыми заплатками на голенище, там, где оно сжималось в гармошку, с аккуратными косячками на задниках и на носу. Ромка разулся, откинул обувь в сторону. "Стукаться", однако, пацанам не хотелось. Но вот Корноухий будто стал настраиваться, ладони сжались в кулаки, он задвигал губами, заговорил, словно выплевывая, слова:

– Да я... посмотрим... да ему... Воинственность Корноухого не зажгла Ромку. Более того, ему вдруг стало жаль соперника, уж очень тот выглядел неказистым: этакий шпингалетик с одеревеневшей и растрескавшейся подошвой босых ног - казалось, к ступням ног Корноухого можно было прибавить стальные гвозди, не вызывая болей...

– Не буду я, - произнес тихо и неожиданно Ромка.

– Выходит - в кусты?

– Он мне не сделал плохого, - Ромка впервые, если не смело - прямо в глаза посмотрел Черному, у того в глазах пылало недоумение напополам с удивлением, у рта замерла рука с огрызком яблока. Взглянул Ромка и на соперника - у Корноухого даже выступили на глазах слезы от возбуждения. И не успел собраться с мыслями, как Корноухий с воплями вдруг набросился на него, замахал кулаками. Ромка не удержался, плюхнулся в полынь. Корноухий, взвалившись сверху, нанес несколько ударов и испуганно отпрянул назад, вскочил на ноги.

– Разве лежачего бьют?
– пожурил Черный победителя, а затем обернулся и к побежденному: - Мякина!

Ромка, ополоснув лицо, прилег спиной на камень. Скосив взгляд в сторону, увидел Черного, успевшего облачиться в его китель.

– Может, дашь сдачи?
– подбавил Кот.

– Зачем?

– Еще и спрашивает. Врезал ведь тебе!
– не унимался Кот.

– Незачем.

– Пока, салажня!
– Черный, а за ним и остальные собирались уйти.

– А шкуру?
– спохватился Ромка.

– Завтра приходи сюда. После обеда получишь шкуру, мякина, - Черный сплюнул, Кот, улыбаясь, заговорщически подмигнул.

Остались вдвоем. Корноухий сидел поодаль на камне и всхлипывал.

– Ты чего?
– спросил Ромка.

– Так...

– Зачем плачешь?

– Сам не знаю.

– А когда пузырился - знал?

– Ведь Черный...

– Что Черный?

– Со всеми он так.

– Со всеми, - передразнил Ромка, - а ты без головы...

– Здесь голова Черный.

– А если Черный...

– Ты мозги не вправляй!
– взорвался вдруг Корноухий.
– Сам знаю!

– Не психуй...

– Запсихуешь: каждый хочет вправить мозги.

– Не интересно с тобой, - произнес нарочито равнодушно Ромка, - не люблю слабонервных.
– И немного переждав: - Как зовут тебя?

– Как назвали родители, так и зовут!

– Что ты за человек!.. Меня, к примеру, зовут Ромкой, а тебя?

– Корноухий... Ну, Раим...

Корноухий или Раим?

– Что приклеился?
– снова взвинтился Корноухий.
– Корноухий - и с концом!