Колыбель в клюве аиста

– Откуда завезли тебя?

– Ниоткуда.

– Как понимать?

– Как хочешь, так и понимай, - по-прежнему отвечал раздраженно Корноухий, но, немного поостыв, вытерев рукавом слезы, добавил обиженно: - Я здешний...

– Местный, что ли?

– Из Карповки - слышал?

– Где это?

– Откуда слышать тебе... э-эвакиированному...

– Эвакуированному, - поправил Ромка.

– Может и так... грамотный...

– А ты неграмотный?

– Что пристал?

– Как сюда попал?

– А что?

– Местный - и в детдоме.

– Так и попал. Уже год тут. Умерла мать... С сестренкой остались вдвоем.

С минуту-другую мальчики сидели молча. Прервал паузу Ромка:

– Да иди же сюда! Поближе...

– Какой быстрый!

– Да что ты...

– Я подойду - ты в зубы! Знаем...

– Не трону!

– Знаем... эвакуированных!

– Ну, хорошо, подойду я... Эх, Раим!
– Ромка встал - поспешно поднялся и Корноухий. Ромка сделал шаг, и в тот же миг Корноухий панически рванул в сторону, в считанные секунды одолел террасу, вскоре исчез в лопушняке.

Ни после обеда, ни позже, на следующий день, Черный с дружками на пустыре не объявлялся. Ромка поднялся на комбайн, пересек полынник, прошелся вдоль речки в ожидании, но все тщетно. К вечеру, когда, возвращаясь, он через лаз нырнул во двор - остановился пораженный: перед ним стоял человек в ушанке, в лохмотьях, грязный, с всклокоченными волосами, с редкой бороденкой. Человек, вытанцовывая, выкрикивал:

– Медведи... волки... лошади... коровы... свиньи...

Ромка от неожиданности стал пятиться к лазу, собрался бежать. И побежал бы, если бы не ребячьи голоса рядом. Подняв голову, он увидел на крыше чулана, в четырех-пяти метрах от него, группу мальчишек, глазевших на танец незнакомого человека.

– Ишаки! Бараны!
– смакуя, подсказывали сверху.

– Ишаки... Бараны...
– повторил следом человек, пританцовывая и лишь изредка нагибаясь, чтобы подобрать яблоко или облупленную картофелину. Ромке стало не по себе, он проскользнул мимо танцующего дурачка, побежал внутрь двора.

Черного он встретил в столовой, после ужина. В помещении вовсю шла уборка. В разгар работы из смежной комнаты, переоборудованной в кухню, послышались голоса. "Черный", - догадался мальчик. И в самом деле, минуту-другую спустя оттуда вышел Черный с тарелкой в руках, он вместе с приятелем устроился в конце стола и как ни в чем не бывало принялся за еду. Ромка легонько дотронулся до него - Черный резко обернулся:

– Чего тебе?

– Шкуру верни!

– Ну, ты!
– пришел на помощь Черному приятель.

– Подожди!
– оборвал дружка Черный, а затем обернулся и уже изменившимся голосом, ласково, почти участливо, по-взрослому поинтересовался:

– Какую шкуру?

– Он еще не знает!
– наглость взорвала Ромку.
– Мою!

– Так бы и сказал - вчерашнюю. Вспомнил... Пошамаем, и верну. Цела шкура, - произнес Черный, а затем, неспешно дохлебав затируху, встал из-за стола. Втроем в сумерках вышли во двор.

– Где же я оставил ее?
– говорил вслух не то себе, не то Ромке Черный, шагая.
– Ага, вспомнил! В дровяном складе... В поленьях. Тут...

Дровяной склад находился на открытом воздухе, в закутке, в глубине двора.

– Тут. Гляди, - произнес Черный, показывая дыру в поленнице, и когда Ромка доверчиво нагнулся, пнул его. Ромка отлетел, скользнул по поленьям. Не упал - сзади его подхватил, сжал в объятиях дружок Черного. Не раздумывая, Черный ударил - удар пришелся в краешек рта. Хряснул еще, поинтересовался:

Напомни, мякина, что я должен вернуть.

Ответ прозвучал вызовом.

– Шкуру!

Черный легонько похлопал по руке дружка - тот понял, передвинул клещи рук повыше, - и тогда Черный резко ткнул кулаком в то место, где узлом спереди сходились ребра, но только чуточку ниже.

Ромка согнулся, схватился руками за живот, присел на поленьях. В глазах поплыло.

Потом стало тихо.

Ромка сидел на поленьях. "За что? За что?!
– кипело у него внутри.
– Разве я сделал плохое?!" И удивительно: действия Черного не испугали Ромку - напротив, после расправы он почувствовал себя увереннее, на смену страху пришла обида, преобразовавшаяся в неуступчивость. Уже на следующий день, увидев обидчика, стоявшего с дружками, Ромка как ни в чем не бывало, выпалил:

– Верни шкуру!

И снова резко, но на этот раз будто бы поперхнувшись дымом, обернулся Черный...

И неделю спустя после этого... Той памятной ночью, когда снова весь в розовом, но уже во сне, плясал дурачок у лаза... Время клонилось к полуночи. Дурачок сделал огненный прыжок, другой - Ромка, не утерпев, вскрикнул, вскочил на кровати; в ногах метался огонь. Повскакивали и остальные мальчишки, уставились сначала недоуменно, а потом, когда до сознания дошла суть происшедшего, - испуганно на пляшущего и кричавшего в ужасе Ромку.

Долго той ночью сидел он на кровати, обхватив в темноте руками голову, сидел до тех пор, пока сосед по койке, Корноухий, протерев глаза, не удивился:

– Ты все сидишь? Ложись... Ложись, мякина. Не бойся. Все. Не будет больше лисапеда - говорю тебе: не будет!

– Лисапеда, - едва не плача передразнил Ромка.
– Велосипеда!

– Легче от этого не станет, - ответил резонно Корноухий.

И еще недельку спустя... Корноухий, случайно заглянув в детдомовскую библиотеку - домик с островерхой тесовой крышей посередине двора, во второй половине которого жил директор, он же военрук, с семьей, - увидел Ромку, который ходил вдоль стеллажей, в поисках книги. Он терпеливо дождался Ромку у дверей, позвал к себе.

– Есть у меня книга - не веришь?
– сказал он, опасливо оглядываясь по сторонам, извлек из холщовой сумки под кроватью книгу: - Бери. Тебе. Насовсем.

– Пригодится самому.

– Да бери, говорю! Мне, что ли, пригодится? Мне - что есть, что нет. Обойдусь. Вот, если бы сказки... или про войну - согласен. Эту - гляди, новенькая - в библиотеке... В Карповке взял и...

– Забыл вернуть, - подсказал Ромка.

– Не забыл. Просто не до книги было. Мама умерла... Серьезная книга. Я начал читать и бросил. Тебе понравится.

– Почему?

– Ты вон какой.

– Какой?

– Ну, гордый. Черного не боишься...
– в глазах мальчишки мелькнул испуг.
– Черный... Он же бывший...

– Кто? Договаривай.

– Урка. Бритва у него - видел?

– Бритва? Хочешь, посоветую: не бойся.

– А ты меня не учи!
– вдруг, как некогда, вспыхнул Корноухий, в глазах блеснули слезы.
– Знаю, что делаю!

– Уймись, псих...

– Лисапед устроил, - Корноухий снова изменился, будто бы испугался своего голоса.
– Знаешь, кто?