Комедианты

– Я получил ответ от Филипо.

– Хорошо, что ответ пришел вам, а не Хамиту.

– Он сообщает, что будет в назначенном месте три ночи подряд на будущей неделе. Начиная с понедельника.

– На кладбище?

– Да. В эти ночи луны почти не будет.

– А вдруг не будет и грозы?

– Вы когда-нибудь видели, чтобы в это время года три ночи кряду не было грозы?

– Нет. Но мой пропуск действителен только на один день. Понедельник.

– Это пустяки. Мало кто из полицейских умеет читать. Высадив Джонса, поезжайте дальше. Если что-нибудь сорвется и вас возьмут на подозрение, я постараюсь предупредить вас в Ле-Ке. Оттуда вы, может, сумеете бежать на рыбачьей лодке.

– Дай бог, чтобы ничего не сорвалось. Я вовсе не хочу бежать. Вся моя жизнь здесь.

– Вам надо проехать Пти-Гоав, пока идет гроза, не то там непременно обыщут машину. После Пти-Гоав можете спокойно ехать до Акена, а там вы уже будете одни.

– До чего обидно, что у меня нет вездехода.

– Да, обидно.

– А как насчет часовых у посольства?

– О них не беспокойтесь. Во время грозы они пойдут пить ром в кухню.

– Надо предупредить Джонса, чтобы он был готов. Боюсь, как бы он не пошел на попятный.

Доктор Мажио сказал:

– Вы не должны ходить в посольство до самого отъезда. Я зайду туда завтра – лечить Джонса. Свинка в его возрасте – опасная болезнь: может вызвать неспособность к деторождению и даже половое бессилие. Такой долгий инкубационный период после болезни ребенка вызвал бы подозрение у врача, но слуги этого не поймут. Мы его изолируем, обеспечим ему полный покой. Вы вернетесь из Ле-Ке задолго до того, как узнают о его побеге.

– А вы, доктор?

– Я лечил его, пока в этом была необходимость. Этот период – ваше алиби. А моя машина не выедет из Порт-о-Пренса – вот мое алиби.

– Надеюсь, что он хоть стоит того, на что мы идем.

– Поверьте, я тоже на это надеюсь. Надеюсь от души.

3

На следующий день Марта сообщила запиской, что Джонс заболел и доктор Мажио опасается осложнений. Она сама ухаживает за больным и не может отлучиться из посольства. Это была записка, предназначенная для посторонних глаз, записка, которую следовало положить на видное место, и все-таки у меня сжалось сердце. Ведь могла же она незаметно намекнуть, хотя бы между строк, что любит меня. Опасности подвергался не только Джонс, но и я, однако обществом ее в те последние дни наслаждался он. Я представлял себе, как Марта сидит у него на кровати и он ее смешит, как смешил когда-то Тин-Тин в стойле матушки Катрин. Суббота пришла и прошла, потом наступило нескончаемое воскресенье. Мне не терпелось как можно скорее со всем этим развязаться.

В воскресенье днем, когда я читал на веранде, к гостинице подъехал капитан Конкассер – я позавидовал, что у него есть вездеход. Шофер с большим животом и полным ртом золотых зубов – тот, что раньше обслуживал Джонса, – сидел рядом с Конкассером, оскалившись, как обезьяна в зоологическом саду. Конкассер не вышел из машины; оба они уставились на меня сквозь черные очки, а я, в свою очередь, уставился на них, но у них было преимущество – мне не видно было, как они моргают.

После долгого молчания Конкассер произнес:

– Я слышал, будто вы едете в Ле-Ке.

– Да.

– Когда?

– Надеюсь, завтра.

– Ваш пропуск выдан на краткий срок.

– Знаю.

– День туда, день назад и одна ночь в Ле-Ке.

– Знаю.

– У вас должно быть важное дело, если вы решились на такую утомительную поездку.

– Я сообщил, какое у меня дело. В полицейском участке.

– В горах под Ле-Ке прячется Филипо. Там же и ваш слуга Жозеф.

– Вы осведомлены лучше меня. Впрочем, это ваша профессия.

– Сейчас вы живете один?

– Да.

– Ни кандидата в президенты. Ни мадам Смит. Даже британский поверенный в делах и тот в отпуску. Вы отрезаны от всего. Вам бывает страшно по ночам?

– Ко всему привыкаешь.

– Мы будем следить за вами всю дорогу, отмечать ваш проезд через каждый пост. Вам придется отчитаться, как вы провели время. – Он сказал что-то своему шоферу, и тот рассмеялся.

– Я сказал ему, что он или я учиним вам допрос, если вы задержитесь.

– Такой же допрос, как Жозефу?

– Да. Точно такой же. Как поживает майор Джонс?

– Довольно плохо. Заразился свинкой от сына посла.

– Поговаривают, что скоро приедет новый посол. Нельзя злоупотреблять правом убежища. Майору Джонсу надо посоветовать перебраться в британское посольство.

– Сказать ему, что вы дадите охранную грамоту?

– Да.

– Я передам, когда он поправится. Не помню, болел я свинкой или нет, а я не хочу заразиться.

– Давайте не будем ссориться, мсье Браун. Я ведь уверен, что вы любите майора Джонса не больше моего.

– Может, вы и правы. Во всяком случае, я ему передам то, что вы сказали.

Конкассер дал задний ход, заехав прямо в куст бугенвилеи и ломая ветки с таким же сладострастием, с каким ломал руки и ноги, развернулся и уехал. Его посещение было единственным событием, нарушившим однообразие этого долгого воскресенья. На сей раз свет был выключен в точно установленное время, и ливень низвергся со склонов Кенскоффа, словно его запустили по секундомеру; я пробовал читать рассказы Генри Джеймса в дешевом издании, которое когда-то оставил один из постояльцев, – хотел забыть, что завтра понедельник, но мне это не удавалось. «Бурный водоворот наших страшных дней», – писал Джеймс, и я не мог сообразить, что за случайный перебой в мирном течении долгой викторианской эпохи мог его так перепугать. Наверно, заявил об уходе дворецкий? Все мои жизненные расчеты теперь были связаны с этой гостиницей, она мне давала уверенность в завтрашнем дне, куда более надежную, чем бог, чьим служителем, по мнению отцов св. Пришествия, я должен был стать; в свое время я тут добился гораздо большего успеха, чем с моей бродячей картинной галереей и ее поддельными холстами; в известном смысле гостиница была и фамильным склепом. Я отложил Генри Джеймса, взял лампу и поднялся наверх. Если мне не повезет, подумал я, может статься, что это моя последняя ночь в гостинице «Трианон».

Большинство картин на лестнице было продано или возвращено владельцам. Вскоре после приезда в Гаити у моей матери хватило ума купить одну из картин Ипполита, и я берег ее и в хорошие и в плохие времена как своего рода страховку, несмотря на самые выгодные предложения американцев. Оставался у меня и один Бенуа, изображавший большой ураган «Хэйзел» 1954 года: разлив серой реки, которая несла самые невероятные предметы, – дохлую свинью брюхом кверху, стул, лошадиную голову и расписанную цветами кровать; солдат и священник молились на берегу, а буря клонила деревья в одну сторону. На нижней площадке висела картина Филиппа Огюста, изображавшая карнавальное шествие: мужчин, женщин и детей в ярких масках. По утрам, когда солнце светило в окна первого этажа, резкие краски веселили глаз и казалось, барабанщики и трубачи наигрывают удалой мотив. Только подойдя поближе, можно было разглядеть, что маски уродливы и что люди в масках теснятся вокруг мертвеца в саване; тогда грубые краски блекли, словно тучи спускались с Кенскоффа и предвещали грозу. Где бы ни висела эта картина, подумал я, мне всегда будет казаться, что я в Гаити и Барон Суббота бродит по соседнему кладбищу, пусть оно даже и находится в Тутинг-Бек [101] .

101

район Большого Лондона

Сперва я поднялся в номер-люкс «Джон Барримор». Выглянув в окно, я ничего не увидел: город был погружен в темноту, за исключением грозди огней во дворце и ряда фонарей на набережной. Я заметил, что возле кровати мистер Смит оставил справочник вегетарианца. Сколько их, подумал я, он возит с собой для раздачи? Раскрыв справочник, я нашел на первой странице обращение, написанное его четким косым американским почерком: «дорогой незнакомый читатель, не закрывай этой книги, прочитай хоть немного перед сном. Ты найдешь здесь мудрость. Твой неизвестный друг». Я позавидовал его уверенности, да и чистоте намерений тоже» Прописные буквы были такими же, как и в массовом издании Библии.