Комедия положений

Не помню, на каком кладбище были похороны, но мы с Ларисой опоздали и положили цветы на свежую могилу, а рыдающий женский голос за спиной произнес:

– Зачем ему теперь цветы? Его не воскресить.

Это говорила вдова. Обернувшись, чтобы я увидеть её и выразить соболезнование, я наткнулась взглядом на вспухшую от слез Марину, еще одну аспирантку Гены.

– Как дальше-то быть?
– с отчаянием спросила меня Марина.

А вдова Гены прерывающимся голосом рассказывала, что когда Гену положили в больницу от академии наук, врач успокаивала:

– Совершенно ничего опасного нет, уверяю вас, что ваш муж поправится.

Было Геннадию Васильевичу Фомину, когда он трагически умер, всего 42 года, расцвет творческих сил. Молодой двадцатилетний юноша, стоящий рядом со вдовой, был их единственный сын.

Я не видела Гену в гробу и долго потом мне мнилось, что зазвонит телефон, и я услышу Генин бас в трубке. Трудно привыкала к мысли об его смерти, глупой, неожиданной.

Его сильный низкий бас мало вязался с ординарной внешностью невысокого слегка рыжеватого парня.

Перед болезнью Гена говорил о необходимости измерить константы реакций участвующих в процессе образования окраски веществ.

Семен, который взяв единожды надо мной шефство, не бросил в несчастье, поговорил с Дюмаевым обо мне, и они остановились на кандидатуре занимающегося импульсным радиолизом Пикаева Алексея Константиновича, с которым Дюмаев был знаком.

Вот я, через месяц, вытерев слезы, поехала после знакомиться с Пикаевым, который был предупрежден о моем приезде.

Я читала его книжку " Сольватированный электрон..." еще когда делала диплом.

Это был конец сентября, не топили, я была в голубом плаще, навела макияж, позвонила по внутреннему телефону, и Пикаев вышел ко мне. Алексей Константинович оказался невысоким кругленьким мужчиной в очках с сильными линзами.

Я пересказала ему свою невеселую историю.

Услышав о смерти Гены от игры в мяч, Пикаев удивился:

– Ударил головой мяч, и такое с ним приключилось? А как же по телевизору показывают, как футболисты бьют головой мяч и ничего?

Я мрачно глянула на своего будущего шефа:

– Головы разные.

И этим замечанием его развеселила.

Все остальное он выслушал молча, как-то неодобрительно, особенно, что у меня двое детей. Единственное, что показалось ему обнадеживающим, это физтех за спиной, так, во всяком случае, мне показалось.

– А что, собственно, говоря, имел в виду Дюмаев под просьбой Вас пригреть?

Я остолбенела на секунду. Ничего себе формулировочки! Пригреть!

Но оскорбляться было не к месту, и я сказала, может быть, чуть-чуть хмыкнув:

– Всего лишь стать моим руководителем.

Пикаев был невозмутим и молчал. Трудновато мне с ним было после быстрого и открытого Гены. Он бы обязательно заметил шутку и засмеялся.

Я спросила в лоб:

– Так Вы возьмете меня?

– С начальством не спорят, - последовал малоутешительный ответ.

Мне ездить к ним на Калужскую было очень далеко, от одного этого вариант Пикаева был для меня не самым подходящим, но я тоже не хотела спорить с начальством и промолчала и тут и там.

Мы отправились в первый отдел относить мой допуск. Там было еще холоднее, чем в вестибюле.

– Вы хоть бы посодействовали, чтобы скорее затопили, - сказал Пикаев начальнику группы режима (проку с вас никакого, звучало подстрочно, хоть бы в этом помогли).
– Посмотрите, женщина (это я) приехала из другого института, так с непривычки так замерзла, что у нее губы посинели.

Тут чиновник оторвался от писания и впервые глянул и на меня, а не только на мою справку.

– Подумаешь, пусть помадой покрасит, - ответил он.

С этим я и уехала, передав Пикаеву свои результаты, полученные с Геной.

На следующий мой приезд я прошла в комнату знакомиться с народом, и спросила мнение Пикаева о моей работе.

– А что, нужно измерить константы и писать диссертацию, - последовал ответ. Я и начала измерять константы скорости реакций промежуточных продуктов радиолиза матрицы с моими веществами, вот как это называлось.

Компьютер подчеркнул мне красным слово радиолиз. Он прав, не будем углубляться в эту тему, она для узкого круга.

К нам приехал Сашка Ярош расписать пулю, мы сидели в отдельной комнате, закрыв двери, а мои дети паслись где-то в двух других.

Вдруг раздался топот, как будто стадо бизонов летело по коридору.

Дверь распахнулась. В комнату влетела Катя. Прошмыгнула мимо нас, и бросилась на софу, в угол, спасаясь от мчавшегося за ней с криком диких индейцев брата.

Сережка кинулся на успевшую перевернуться на спину сестру, вспрыгнул на нее, в воздухе сверкнули тонкие ножки со сползшими колготками.

Катя протянула руки и легонько, как-то не спеша, как будто не на нее совершалось нападение, пощекотала болтающиеся в воздухе пятки.

Сергей взвизгнул, еще выше взметнул ноги. Перевернулся в воздухе, слетел с дивана и ринулся обратно, за дверь.

Катя вскочила и с топотом исчезла. Действие заняло не более минуты. В наступившей тишине я перевела дух, раздумывая, идти проводить воспитательную работу или продолжить игру.

– Да-а, а вот у нас такого нет, - завистливо сказал Сашка, и я осталась.

Не всегда всё кончалось так мирно.

Недавно встретила Надежду Панфилович, и она вспоминала:

– Твои дети произвели на меня неизгладимое впечатление с самой первой встречи.

Они подрались, Сережка укусил Катю за ногу до крови, а Катерина шибанула его и разбила нос. До сих пор эта кровавая разборка у меня перед глазами.

А сколько времени прошло? Считать не хочется, но сейчас мои внуки старше, чем дети были тогда.

В декабре Алешка отвез бабушку в Батуми на новую квартиру, и помог там маме с ремонтом, оклеил обоями комнату. Я купила по случаю розовые обои, которые мне не очень-то нравились, и сменила их на бежевые (которые Гамлет донес), а эти отдала и имела возможность любоваться на них все годы, пока ездила в Батуми. В 98-ом году я продавала эту квартиру с этими самыми розовыми обоями, заметно выгоревшими.