Кому на руси жить

Шепет и Рыкуй тогда при боярине Головаче в дружинниках ходили, в Полоцке с ним начинали. Там и закончили. Сейчас живут как все, хозяйство ведут, внучат балуют.

– Никогда бы не подумал, что эти жабьи дети способны так яростно драться. Еле их угомонили. Шепету булавой глаз вынесли, лишь шелом от верной смерти и упас. Я тогда десятником был, мы к ним в лодию попрыгали, встретили нас как полагается, тут ничего другого и не скажешь. Одного я в тесноте зарубил, а их главарь единственным на всю шайку мечом руку мне отсек. Гляжу, лежит моя лапа передо мной, меч сжимает. Дрягва не заметил, что у меня в другой руке второй клинок, добивать кинулся. Жаба.

– Говорят, у них в болотах самое лучшее железо, – вставляет подошедший Жила.

– Железо, может, и лучшее, но ковать из него что-то стоящее они сроду не умели, – ворчит Рыкуй.

– Это верно, – весомо соглашается Шепет.

Теперь они вдвоем в глубоком запасе. У Шепета оставшийся глаз слепнет с каждым годом все сильнее, а Рыкую без десницы не дружинится совсем. Службу несут лишь когда у боярина возникает в них нужда, а возникала она крайне редко. Сейчас же дело совсем иное. Остатки дружины Бур взял с собой, поручив Завиду вызвать Рыкуя с Шепетом в подмогу свеженабранному десятку.

Сама служба не трудная: троим-четверым нужно постоянно находиться при тереме, остальные дружинники на всякий случай должны всегда быть поблизости и в боевой готовности, из города без разрешения не отлучаться. Городок, хоть и не большой, народу хватает всякого, есть и свои нравом дикие да вороватые, пришлых полным-полно. Особое внимание следует уделять причалам и торгу, именно там происходит большая часть непотребщины, за которую боярин вправе наложить денежный штраф в свою пользу – виру. Бывают случаи, когда одной вирой не отделаешься, тогда проводится судебный поединок, либо самая настоящая казнь по всем правилам и со всеми атрибутами этой темной эпохи.

Сопровождение боярина в поездках и охотах – самая занимательная часть службы. Охрана обозов посложнее, но там и платят больше.

Жалование у простого дружинника составляет два серебряных дирхема в неделю, десятника – три. Не разгуляешься, зато стабильный доход при непыльной работенке. Вот только в последнее время нелегко было при боярине. То обоз с товаром от разбойников оборонять приходится, то брата боярского с урманами усмирять. Много событий. За год больше, чем за прошлые десять. Городским болтунам на языки богато попало.

При упоминании разбойников парни мои в смущении прячут глаза, детское лицо Гольца даже слегка краснеет. Рыкуй с Шепетом этих метаморфоз, будто, не замечают, и я не знаю в курсе они наших былых “подвигов”или дипломатично не кажут вида.

Так как никто из нас по понятным причинам еще не обзавелся в Вирове жильем, взамен хозяйского сарая временно обитать нам предлагают неподалеку от боярской усадьбы в обветшалой избушке Шепетовского тестя.

– С нами жить отказывается, дом пустым оставлять жалко. Он себе на уме, но безвредный как голубь.

Не теряя времени, Шепет ведет нас к обсаженной с четырех сторон кустами облепихи черной от времени домушке, настолько глубоко осаженной в землю, что маленькие оконца кое где закрывают лопухи чертополоха. Здесь в абсолютном одиночестве доживает свой век согбенный годами, седой, глуховатый старикан, шустрый, сухой, но крепкий на вид как можжевеловый корень.

На пороге Шепет втолковал тестю свою просьбу принять постояльцев, и старик, обнажив в кривой улыбке последний зуб стал милости просить в дом.

– Чем богаты, как говорится, – пытается оправдаться Шепет. – Крыша над головой и то ладно. Поживете, пока жилье получше подыщем. А Чурка не сторонитесь, он дед приветливый и складный, не обижайте, серебряку в неделю рад будет безмерно.

Вслед за хозяином входим в избушку. Изнутри она еще больше похожа на древнее Кощеево обиталище. Стены закопченные, пара узких оконец с деревянными задвижками дают свету не больше зажженной спички, утварь убогая и ветхая, запах затхлый как в подвале.

Дед Чурок приглашающе машет рукой на две лавки вдоль стен, затем быстро теряет к нам всякий интерес, прытко валится бочком на покрытый черными шкурами сундук в дальнем углу и ненадолго затихает, чтобы через миг разразиться уверенным храпом.

Хм, нормально гостей встретил, думаю. Не заморачивается старый пень ни разу, клал он болт и на нас и на Шепета. Даром, что глухой, храпит – стены трясутся.

Мы складываем на лавки ненужные пока плащи и пожитки у кого что с собой было. Я усаживаюсь отдохнуть. Нога, стерва, болит, рука костыль передвигать тоже подустала. Сижу оглядываюсь, кумекаю как нам тут всем разместиться. За низенькой печью есть закут, там стоит устланный сеном топчан, как раз для командира подразделения. Для остальных придется где-то еще пару широких лавок брать, ставить вдоль той стены.

Пока я мысленно прикидывал что да как, Рыкуй объявляет, дескать, на сегодня превращение нас в дружинников заканчивается и продолжится на следующий день уже по-настоящему.

Я спрашиваю Рыкуя чем будем заниматься остаток дня, он жмет безразлично плечами:

– Ты десятник, ты и думай.

Хм, вот как? Понятненько, значит истинная служба начнется только завтра, а сегодня еще есть время полоботрясничать.

– Кстати, Шепет, а что в тех глиняных горшках с ручками в подвале?

– Вино.

– Что за вино?

– Обычное, заморское, ромейское. Девять корчаг осталось, амфор, если по-ненашему. Дорогущи-и-е. Головач на праздники любил сам приложиться и других угостить.

Точно – амфоры! Их в музеях навалом в виде глиняных черепков, есть и склеенные реставраторами на вид точно такие как в боярских закромах. В древности такие амфоры использовали как раз для хранения вин и масел. По телеку как-то показывали...

– И ты молчал?

– Я думал ты знаешь.

– Откуда? – говорю. – Может у них там капуста или огурцы соленые?

Виснет пауза. Я смекаю, что сморозил очередную ахинею. Широко улыбаюсь, типа пошутил и тут же предлагаю отметить наше знакомство и мое официальное вступление в должность за общим столом. Они поначалу не догоняют, но быстро смекают куда я клоню и не возражают. Особенно не возражают бывшие дружинники Рыкуй и Шепет, поди, за хозяйством своим с бабами да внуками по мужской компании истосковались. Ничего, сейчас я им существование облегчу. Не знаю почему, но мне очень хочется расположить к себе этих бывалых мужиков и доверять как своим.