Консерватизм в прошлом и настоящем

Правых консерваторов не устраивала политика администрации Эйзенхауэра. Вместо того чтобы решительно бороться с «коллективизмом», она, по их убеждению, дрейфовала в русле «нового курса», а в области внешней политики пошла слишком далеко навстречу СССР. Особое их возмущение вызвала советско-американская встреча в верхах 1959 г.; «дух Кэмп-Дэвида» стал для них синонимом капитуляции. В этих кругах не стеснялись открыто декларировать то, о чем умалчивали более умеренные консервативные силы. Консерваторы — защитники западной цивилизации, провозглашал видный правоконсервативный идеолог Ф. Мейер, «а в революционный век это означает, что они должны быть контрреволюционерами»^{211}.

К выборам 1960 г. правые консерваторы отнеслись с равнодушием, зато в кампании 1964 г. они были горячими сторонниками Б. Голдуотера. Это неудивительно, если учесть, что десятью годами раньше многие из них поддерживали Д. Маккарти. Особую активность проявили У. Бакли и его шурин Б. Бозел. Еще в 1953 г. Бакли написал для Маккарти речь с критикой администрации Эйзенхауэра, помогал ему в подготовке к телевизионным дебатам; Бозел же регулярно писал Маккарти речи. Хотя Р. Керк не был активным сторонником Маккарти, но выступал против тех, кто имел мужество осуждать висконсинского демагога. Для Голдуотера Керк стал «глашатаем и придворным философом»^{212}.

Экономическим советником Голдуотера был известный консервативный ученый, лидер чикагской школы, убежденный противник Кейнса М. Фридмен. Бозелом была написана книга Голдуотера «Сознание консерватора», изданная 20 тиражами общей сложностью 500 тыс. экз. Без этой книги, отмечает Дж. Нэш, «Голдуотер, возможно, не приобрел бы национального статуса»^{213}.

Хотя Голдуотер потерпел поражение, избирательная кампания 1964 г. способствовала политической активизации правоконсервативных сил, усилению их борьбы за духовную гегемонию. Показательно, что тираж «Нэшнл ревью» с 30 тыс. в 1960 г. вырос к концу 60-х годов до 100 тыс. экз. В апреле 1964 г. был открыт Клуб консервативной книги, в котором уже через год насчитывалось свыше 30 тыс. членов^{214}.

На политическом небосклоне консерватизма появляются новые «звезды», среди них Р. Рейган, привлекший к себе внимание речью в пользу Голдуотера. Не случайно этот момент многие американские публицисты и ученые считают началом его восхождения в Белый дом.

Своего человека консерваторы видели и в президенте Р. Никсоне. Действительно, Никсон был близко знаком с Р. Керком, восхищался его «Программой для консерваторов»; в его администрацию вошли консервативные представители академического мира, в частности А. Бернс, Р. Аллен и Г. Киссинджер, которому предоставилась возможность применить на практике опыт «консервативного государственного искусства». Нашлось местечко и для У. Бакли: он стал видным сотрудником официального информационного ведомства — ЮСИА. Тем не менее довольно скоро консерваторы разочаровались в Никсоне. Поклонник Дизраэли не вышел за рамки либерально-консервативного консенсуса: сохранились бюджетные дефициты, не были сколько-нибудь серьезно урезаны социальные расходы, произошло лишь некоторое их перераспределение из каналов федерального правительства в каналы властей штатов («новый федерализм» Никсона). Вызывала недовольство правых консерваторов и его внешняя политика, особенно улучшение советско-американских отношений. «Ни Дизраэли, ни Никсон никогда не придерживались твердых принципов», — злобствовал, выражая взгляд правых консерваторов, Ф. Мейер. В 50-х годах он же нападал на Р. Керка за апологию Берка, заявляя, что «Берк — просто ненадежный учитель, когда дело идет о твердых политических позициях»^{215}. Уже в 1968 г. Мейер выступал за выдвижение кандидатом в президенты калифорнийского губернатора Р. Рейгана.

Важным союзником традиционалистского консерватизма стали уже в это время так называемые «новые правые» — течение, родственное консерватизму и в то же время носящее ряд черт, сближающих его с правым радикализмом. Но более подробно речь о них пойдет ниже.

В поисках «среднего пути»

Линия на приспособление консерватизма к послевоенному миру наиболее четко проявилась в политической практике британских консерваторов. В отличие от США им приходилось конкурировать с массовой рабочей партией, хотя и не покушавшейся на устои капиталистической системы, но стремившейся к социально-экономическим переменам под лозунгом «демократического социализма». Если американская экономика за годы войны возросла и количественно и качественно, то британская нуждалась в серьезной модернизации. За годы «нового курса» США значительно продвинулись вперед по пути государственно-монополистического регулирования, а Англии это еще во многом предстояло сделать. Не могли не учитывать консерваторы и общественных настроений, показателем которых явился исход выборов 1945 г. Обещания лейбористов преобразовать страну, обеспечить полную занятость, установить контроль над крупным капиталом посредством национализации, осуществить реформу здравоохранения нашли отклик у большинства англичан. Тем более что в их сознании консерваторы ассоциировались с экономическими бедствиями 30-х годов, позорным мюнхенским курсом во внешней политике. Не оправдались расчеты консерваторов на личную популярность У. Черчилля, «архитектора победы». Впоследствии самокритичные консервативные аналитики признавали, что на выборах им, в сущности, нечего было предложить, кроме портретов своего лидера.

До осени 1951 г. длился; период пребывания консерваторов в оппозиции, когда у них было время для анализа, извлечения уроков.

Наиболее дальновидные консерваторы готовились к новым условиям загодя. Уже в 1941 г. возник комитет по послевоенным проблемам во главе с влиятельным консервативным политическим деятелем Р. Батлером. В 1945 г. этот комитет был преобразован в Консультативный комитет по политике и политическому образованию. С 1943 г. стала функционировать торийская группа по реформе; ключевыми фигурами в ней были лорд Хинчингбрук, П. Торникрофт, К. Хогг (позднее лорд Хэйлшем). Здесь собрались преимущественно консерваторы нового поколения, понимавшие необходимость обновления консервативной политики. Как отмечал канадский историк Д. Хоффман, эта группа продолжала традицию дизраэлевской «Молодой Англии», Рандольфа Черчилля, Комитета по социальной реформе Ф. Э. Смита^{216}.

Самыми энергичными и влиятельными поборниками адаптации к новым условиям были Р. Батлер и Г. Макмиллан. В 30-х годах традиционалистским кругам консервативной партии Макмиллан казался опасным реформатором, предлагаемый им «средний путь» чересчур левым. Теперь макмиллайовская концепция «среднего пути» начала завоевывать признание. Вспоминая первые послевоенные годы, Макмиллан писал в своих мемуарах, что тогда уже нельзя было ограничиваться задачами, поставленными когда-то Дизраэли. Главной целью консервативной партии стал теперь «синтез свободного предпринимательства и коллективизма»^{217}.

Однако перевести консервативную партию на «средний путь» оказалось нелегким делом. Сдвиг в ее политике происходил не сам по себе, а в процессе напряженной внутренней борьбы, поэтому он и растянулся почти на десятилетие. Немаловажную роль сыграла в этом и позиция лидера партии У. Черчилля. «Черчиллевское течение консерватизма, — пишет британский консервативный историк Д. Рэмсден, — не внесло сколько-нибудь значительного вклада в переосмысление партийной политики и философии… его влияние было скорее негативным, чем позитивным»^{218}. Правда, внимание Черчилля поглощали в основном внешнеполитические проблемы, он не любил вникать в детали социально-экономической политики; поэтому сторонники реформ получили значительную свободу действий. Кроме того, Макмиллан и Батлер не упускали случая подчеркнуть, что предлагаемая ими линия является естественным продолжением «торийской демократии», поборником которой считался отец лидера партии — Рандольф Черчилль. Иногда убедить Черчилля помогал консервативным реформаторам А. Иден.

Член Консервативного исследовательского отдела лорд Фрейзер оф Килморак писал о Батлере: «Он был единственной личностью в высших кругах, кто реально вносил энергию и последовательность в осуществление ее политики». Сравнивая Батлера с Макмилланом, он отмечал: «Макмиллан был следующим за Батлером по силе влияния, но вместе с тем это влияние было относительно ограниченным, поскольку у него не было серьезной опоры в партии, а у Батлера она была»^{219}. Дело в том, что Батлеру удалось взять под контроль ряд важных партийных органов, в том числе Комитет по выработке индустриальной политики, Консервативный исследовательский отдел, практически всю сферу партийного просвещения.

Чтобы придать своим устремлениям более приемлемый вид, сторонники реформ делали упор на традицию, т. е. новое подавалось в традиционалистской упаковке. Не случайно они так часто апеллировали к наследию Дизраэли. Центральное партийное бюро и Консервативный политический центр опубликовали новые издания его речей, брошюру со списком социальных реформ, проведенных консерваторами. Макмиллану импонировал Дизраэли, симпатии Батлера склонялись скорее к Пилю.

Важнейшим итогом деятельности консервативных реформаторов по выработке своего «нового курса» партии явилась «Промышленная хартия». Главным ее творцом по праву считается Батлер; в написании этого документа велика была роль и Макмиллана. Однако превратить хартию в официальную линию партии было еще сложней, чем ее разработать. И в этом ее создатели проявили тактическое мастерство. Для подготовки документа был создан специальный комитет, в его состав привлекли и консерваторов-заднескамеечников, чтобы нейтрализовать их возможную оппозицию. Д. Рэмсден подчеркивает, что сам документ был совершенно сознательно написан в «невызывающих, неясных и успокоительных тонах: отсюда та относительная легкость, с которой он был принят в качестве изложения партийной политики Черчиллем и конференцией»^{220}. Начало хартии, пишет Д. Хоффман, должно было успокоить самых ревностных защитников свободы предпринимательства: «Наша неизменная цель — освободить промышленность от ненужного контроля и ограничений. Мы желаем заменить теперешний паралич… системой свободного предпринимательства, которая обладает авторитетом и которая примиряет потребность в централизованном управлении с поощрением индивидуальных усилий»^{221}. Но, в сущности, «Промышленная хартия» воспроизводила основные параметры кейнсианской модели ГМК, введенной в Англии лейбористским правительством. Фактически были признаны социальные мероприятия лейбористов в духе «государства всеобщего благоденствия». Даже отвергая в принципе национализацию, хартия не покушалась на национализированные лейбористами угольную промышленность, железные дороги, Английский банк. Высказывалось намерение вернуть в частные руки только металлургию.

На партийной конференции в Брайтоне (1947 г.) подавляющее большинство делегатов одобрило хартию; против было подано только три голоса. Однако это голосование не отражало истинного отношения к ней в партии. Сторонникам реформ невольно помогли наиболее яростные противники хартии, особенно У. Смитерс. Многие английские авторы признают, что экстремизм Смитерса, клеймившего государственное вмешательство как социализм, оттолкнул часть делегатов от оппозиции хартии. Если бы вместо столь резкой отповеди противники документа занялись критикой его частностей, дело могло бы принять иной оборот. Тем более что сам Черчилль отнесся к хартии без энтузиазма. Когда представитель реформистского течения Р. Модлинг по просьбе лидера, работавшего над заключительной-речью в Брайтоне, изложил в нескольких строках суть «Промышленной хартии», Черчилль заявил, что не согласен ни с одним ее словом. Модлингу пришлось напомнить главе партии, что документ уже принят конференцией. Тогда Черчилль все же включил написанный Модлингом текст в свою речь, но зачитал его «с рассчитанной холодностью, которую он всегда придавал пассажам в своих речах… написанных другими»^{222}. Р. Блейк сравнивал «Промышленную хартию» по ее значению в истории консервативной партии с речами Дизраэли 1872 г., оговариваясь при этом, что ей как плоду коллективного труда «не хватало дизраэлевской риторики и окраски»^{223}.