Консерватизм в прошлом и настоящем

Идейно-политическая перестройка, несомненно, дала результаты. В 1951 г. консерваторы вернулись к власти и удерживали ее в течение 13 лет. Их успеху в 1951 г., конечно, способствовала утрата лейбористами былой популярности. Идейно и организационно обновленные консерваторы продемонстрировали, что они учли опыт прошлого и чувствуют пульс времени. Тот факт, что Батлер возглавил в кабинете Черчилля министерство финансов, должен был подтвердить, что партия стала на стезю реформистского консерватизма.

Собственно говоря, Батлер, Макмиллан и их сторонники осуществили традиционный маневр, с успехом проделанный Дизраэли по отношению к либералам; они похитили снаряжение у замешкавшихся лейбористов. «Мы должны были убедить массовый послевоенный электорат в том, что мы признали необходимость полной занятости и государства всеобщего благоденствия; что мы признали необходимость централизованного планирования», — писал Г. Макмиллан в своих мемуарах. «Мы, — продолжал он, — создали популярность позиции между старым либерализмом и новым социализмом. Я был убежден, что многие на правом фланге лейбористской партии работали над подобным синтезом»^{224}.

Не случайно в 50-х годах влиятельный английский еженедельник «Экономист» ввел в обиход новый термин «батскеллизм», производный от фамилии Батлера, олицетворявшего реформистский консерватизм, и правого лейбористского лидера X. Гейтскелла. С того времени стали говорить о «батскеллистском консенсусе» — английском варианте американского либерально-консервативного консенсуса. Батскеллизм стал возможным в результате продвижения навстречу друг другу умеренных консерваторов и правых лейбористов. Он, однако, не означал полной идентичности позиций, у сторон сохранились различия в подходах. Консерваторы-реформисты стояли на правокейнсианских позициях, а лейбористы — на левокейнсианских. В соответствии с консервативным подходом главное состояло в том, чтобы обеспечить экономический рост, тогда общий «пирог», т. е. общественный продукт, увеличится и всем без исключения достанется по большему куску: поэтому нет смысла ставить вопрос о перераспределении богатства. Правые же лейбористы стояли на том, что кроме экономического роста и высокой занятости необходимо более справедливое распределение. Каждая сторона была убеждена, что кейнсианская модель может эффективно обеспечить ее специфические интересы и позиции.

Было бы упрощением считать, что все консерваторы безоговорочно приняли «батскеллистский консенсус». Многих из них раздражал сам факт, что имя видного консервативного деятеля соединяется с именем лейбористского лидера, пусть даже правого. Это было одной из причин, почему Батлеру не удалось стать преемником А. Идена на посту премьер-министра. Конечно, более важную роль сыграла его недостаточно жесткая позиция во время Суэцкого кризиса 1956 г., но нельзя сбрасывать со счетов и негативного отношения традиционалистов к его курсу в социально-экономической области. Тем не менее преемником Идена в 1957 г. стал Макмиллан, являвшийся, как уже отмечалось, сторонником того же курса, что и Батлер.

Сильная прагматическая тенденция, проложившая себе дорогу при Макмиллане, была поддержана Э. Хитом, ставшим лидером консервативной партии в 1965 г. Представитель консерватизма послевоенной формации, сторонник чисто делового, менеджерского подхода к социально-экономическим и политическим проблемам, он рассчитывал на успех «технических» решений, явно пренебрегая социально-психологическими и просто эмоциональными сторонами общественной жизни. О программе Хита 1965 г. на страницах «Санди тайме» говорилось, что она соответствует лишь одной стороне торийской души — прагматизму, но ей «недостает романтического идеализма, который давал о себе знать на всем протяжении истории тори»^{225}. В отличие от «Промышленной хартии» хи-товский документ делал упор на сугубо конкретные цели, а не на общие принципы. Это находило благоприятный отклик у молодого поколения деловых людей, специалистов, которым импонировала технократическая, лишенная цветистой риторики манера Хита. Тем более что лейбористское руководство во главе с Г. Вильсоном стояло на той же технократической платформе и стремилось продемонстрировать свою деловую эффективность. Эти качества, казалось, давали надежду на выход из социально-экономических трудностей. Англии, где кейнсианская модель начала давать сбои раньше, чем в других промышленно развитых странах Запада.

Хит оставался в русле реформистского консерватизма, стремясь придать ему более модернизированный характер. Несмотря на обострение противоречий между консерваторами и лейбористами, несмотря на размывание «батскеллистского консенсуса», в позициях Хита и Вильсона имелось немало общего; особенно бросалась в глаза общность технократической фразеологии. На одном из плакатов либеральной партии во время избирательной кампании 1970 г. были изображены рядышком физиономии Хита и Вильсона с ехидной надписью: «Кто из двоих тори?»^{226}

Тем временем под воздействием обостряющейся социально-экономической ситуации в консервативной партии стало набирать очки правое крыло. Под его влиянием в начале 1970 г. в отеле «Сэлсдон-парк» была разработана программа, предусматривавшая курс на сокращение государственного вмешательства, стимулирование свободного предпринимательства, усиление рыночного механизма, на борьбу с инфляцией за счет снижения уровня жизни трудящихся. Важнейшей предпосылкой для реализации этих замыслов должно было стать «обуздание» тред-юнионов. Хиту оказалось не под силу осуществить эту программу. Она натолкнулась на решительное сопротивление рабочего класса, прежде всего горняков. Их забастовка нанесла такой удар по правительству консерваторов, что оно так и не смогло оправиться от него. Провал Хита в качестве главы правительства привел его к поражению и в собственной партии.

Это было не просто личное поражение Хита, это были похороны «батскеллизма» как такового. Лидерство в консервативной партии перешло от умеренного реформистского крыла к правому, олицетворением которого стала М. Тэтчер, избранная лидером в феврале 1975 г.

Гнездо для консервативной кукушки

Еще труднее, чем английским тори, в первые послевоенные годы пришлось консерваторам в странах континентальной Европы: в одних из них консерваторы помогли фашистам прийти к власти и сами интегрировались в фашистские режимы, в других — они поощряли фашистских агрессоров, а в годы войны опозорили себя коллаборационизмом. Поэтому на авансцену политической жизни Европы вышли клерикальные силы, христианско-демократические партии, сохранившие влияние на широкие массы верующих. Представители христианско-демократических сил в той или иной мере участвовали в Сопротивлении, и это дало христианской демократии в целом большой политический выигрыш.

Христианская демократия фактически представляла значительную часть политического спектра стран капиталистической части континента: от социал-реформизма до правого консерватизма. Социально-экономические позиции левых католиков, например, по многим пунктам совпадали с социал-реформистскими, а на крайне правом фланге христианской демократии можно было встретить сторонников авторитарно-корпоративистских порядков. В политическом курсе христианской демократии в самых разнообразных сочетаниях сливались либеральные и консервативные тенденции. В этом находил отражение широкий и многообразный социальный базис конфессиональных партий, организаций, движений. Именно способность мобилизовывать и удерживать обширную массовую базу побуждала господствующий класс делать ставку на политический клерикализм. Сами христианские демократы представляли свои партии как межклассовые, стремясь увести массы из-под влияния левых сил. В какой-то степени это им удалось.

Внутри христианско-демократического лагеря происходили сложные процессы, сопровождавшиеся драматическими коллизиями; не всегда удавалось «подогнать» друг к другу составлявшие его разнородные элементы. Равнодействующая противоборствующих течений склонялась то влево, то вправо от центра, то к христианско-социальному, то к консервативному полюсу. Атмосфера «холодной войны», антикоммунистическая истерия, естественно, способствовали последнему варианту. Интеграция в рамках христианской демократии стала для консерваторов ряда западноевропейских стран формой приспособления к послевоенной реальности. Но это произошло за счет ослабления, хотя и временного, правого консерватизма, поскольку консерватизм христианско-демократической чеканки несет в себе реформистский заряд той или иной мощности.

В Италии процесс интеграции христианской демократии и консерватизма привел к тому, что консерватизм оказался как бы «размытым», утратив и без того не очень четкие контуры, зато ХДП (христианско-демократическая партия) изрядно пропиталась консервативным духом. Известный итальянский политолог Д. Галли писал о «двух душах» ХДП. С одной стороны, «Ватикан, иерархия и консервативная буржуазия, с другой — народная база». В целом же ХДП, по мнению Галли, «первая в истории Италии массовая консервативная партия, которая оказалась способной осуществить конвергенцию двух компонентов: народно-католического и умеренно-буржуазного»^{227}. Демохристианская правая во главе с С. Ячини и С. Реджио Д’Ачи делала упор на консервативные позиции, заботясь прежде всего о стабильности социальных отношений; левые во главе с Д. Гропки и П. Маль-вестити на первый план ставили реформы. Осторожная, компромиссная линия лидера ХДП и премьер-министра послевоенной Италии Де Гаспери, как пишет Галли, была нацелена на то, чтобы «сблизить позицию итальянской христианской демократии с позициями европейских консерваторов»^{228}.