Контрафакт

– Правильно, – тоже улыбнулся еще более хитрый Иван Евграфович, – на этом и стойте, когда вас завтра будет допрашивать следователь прокуратуры. Однако уже второй час ночи. Давайте я вам устрою прилечь.

Никакой мебели, кроме стульев, стола с компьютером и горой папок, не было. Кроме папок на столе вызывающе высилась солидная стопка контрафактных учебников. Но стульев было много. Иван Евграфович сдвинул стулья – штук десять, положил в изголовье несколько контрафактных учебников и, достав из шкафа, бросил на лаже милицейскую шинель с капитанскими погонами. Леонид Петрович не стал противиться. Разулся и, повозившись на стульях, мгновенно уснул.

– Во дает, – пробормотал Иван Евграфович. – Что у него, совсем нервов нет?

Нервы у Леонида Петровича, конечно же, были. Просто он приучился управлять своими мыслями. И, закрыв глаза, велел себе думать не об отобранном по сути дела многолетне накопленном капитале и не о завтрашней встрече с прокурорским следователем, а о симпатичном Эрасте Петровиче Фандорине. Но возникала все равно Марина, ее глаза, полные ужаса и готовые взорваться от слез. Хорошо, что оперативники ее не тронули. А то бы и она сейчас, здесь вот… на стульях… под чьей-то шинелью… Эраст Фандорин строго посмотрел Леониду Петровичу в глаза. Но это были глаза Марины, полные слез…

«– Вы все испортили, Карнович, – сказал Фандорин, останавливаясь перед полковником… Откуда вы только взялись, черт бы вас побрал! Вы за мной шпионили?

Вид у Карновича был несколько сконфуженный. Он покосился в мою сторону и ничего не ответил. Но Фандорин и так понял.

– Вы, Зюкин? – тихо произнес он, глядя на меня и покачивая головой. – Как глупо…

– Карэ да! – визгливо выкрикнул господин Маса, – Урагиримоно!

Словно во сне, я увидел, как он разгоняется, высоко подпрыгивает и выбрасывает вперед ногу…»

Словно во сне, да, пожалуй, уже и во сне Леонид Петрович увидел маленького японца в головокружительном прыжке с выставленной вперед боевой пяткой, нацеленной в подбородок никакому не дворецкому Зюкину, а почему-то книжнику Лешке Борисенко.

Урагиримоно!

Слово это звонкое, как любезно объяснил господин Фандорин, означает «предательство».

Коктейль из реальных и книжных впечатлений подействовал не хуже какой-нибудь «Кровавой Мэри», и Леонид Петрович крепко уснул.

Через три часа он проснулся, как, бывало, просыпался на вахту за минуту до появления в каюте рассыльного. Была половина четвертого. Старший следователь УБЭП Иван Евграфович спал, сидя за столом, положив большую голову на сцепленные замком ладони. Леонид Петрович встал, обулся, тронул следователя за плечо. Иван Евграфович поднял мутные от сна глаза.

– Чего надо? – спросил нелюбезно.

– Давай, – сказал Леонид Петрович. – Подвахтенные вниз! Иди, поспи, капитан, лежа. А я тут подежурю, почитаю книжечку. Если что – разбужу.

Иван Евграфович не заставил себя уговаривать. Через минуту он уже похрапывал, пристроив голову на контрафакте. У него с нервами тоже было все в порядке.

За стол оперативника Леонид Петрович садиться постеснялся. Он пристроился подле стола, направил свет настольной лампы на ставшую родной книжку и углубился в чтение.

А утром, когда Иван Евграфович отвез задержанного на своей машине в прокуратуру, Леонид Петрович спросил его:

– Иван Евграфович, вы же походили по книжному рынку, видели там всякое. Скажите: почему именно я?

– Иу что вам сказать, – ответил скрытный Иван Евграфович. – Так фишка легла…

Герой Бориса Акунина покидал Россию с грустным чувством: он вернул императорской короне уникальные драгоценности, но не смог спасти царевича: Доктор Линд убил мальчика. Уникальный сыщик распутал тайну доктора Линда, и сам лично застрелил злодея. Вернее – злодейку. Потому что доктором Линдом оказалась гувернантка маленького принца. Злодейку уничтожил, а принца не спас…

Да еще прекрасная княжна Ксения, пробудившая в суровом сердце нежное чувство, которому нельзя было дать волю.

У Леонида Петровича тоже было грустное чувство, хоть события, выпавшие на его долю, были не так трагичны, и покидал он не родину, а всего лишь кабинет следователя Мельника, дав предварительно подписку о невыезде.

Следователь прокуратуры Василий Александрович Мельник показал Леониду Петровичу постановление о возбуждении уголовного дела по поводу появления на книжном рынке незаконно изданных учебников, права на которые принадлежат издательству «Просвещение». Леонид же Петрович привлекался к делу в качестве свидетеля.

Прокурорский допрос отличался от оперативного только тем, что каждый вопрос и каждый ответ следователь не без труда набирал на клавиатуре компьютера и, казалось, больше всего был озабочен грамматической правильностью формулировок.

Суть же дела его будто бы и вообще не интересовала. По крайней мере, возникало такое впечатление. Взяв у Леонида Петровича подписку о невыезде, майор юстиции Мельник предупредил, что по ходу дела будет приглашать его в прокуратуру по телефону и просит являться в срок, чтобы не задерживать ход следствия.

Ничего хорошего это не сулило.

Леонид Петрович покинул прокуратуру с грустью и тревогой, что жена Марина встретит его дома в полном расстройстве чувств. И ведь так и случилось. В полном! И наливая мужу приготовленный тем не менее борщ, она с трудом сдерживала слезы, а порой и не могла сдержать и плакала беззвучно.

Что же послужило причиной женских слез, может спросить дотошный и где-то беспощадный читатель: тревога за попавшего в переделку мужа или отчаяние по поводу рухнувших планов?

Тут мы ответим честно, и то и другое. Однако первая причина расстройства быстро растаяла и сошла на нет, потому что Леонид-то Петрович совершенно не выглядел убитым. Голодным-то – да, а убитым – нет. Он был, напротив, сверх меры возбужден и, казалось, как-то вдруг помолодел в этой неприятной ситуации. Он рассказывал о своем задержании излишне, пожалуй, эмоционально, с какими-то ненужными подробностями, которые для него имели какое-то значение, но ничего не прибавляли по сути дела.

И как-то так образовалось, что с Леонидом-то Петровичем все в порядке, а книги утрачены навсегда.

Марина плакала, и смотреть на это было больно.

– Все этот Лешка, все он, – запальчиво говорила она, – и Вова Блинов! Воротилы! Если бы не воротилы, никому бы и в голову не пришло! Они, они во всем виноваты, и Мышкин этот уголовный!

Ну обидно было женщине, и Леонид Петрович понимал это, к словам не цеплялся, давая выплакать и выкричать обиду. Потом сказал:

– Надо предупредить людей. И рассказать о моей позиции.

Умная Марина, несмотря на все свои обиды, согласилась: