Копи Царя Соломона. Сценарий романа

– Но если тебя так интересует, думаю, обсуждают, как мы с тобой в постели, – говорит он.

– Они же голубые, – говорит Натан.

Иеремия жалобно молча смотрит ему вслед. Дверь в туалет открывается. Снова замедленная съемка. Натан полуоборачивается и мы видим его глаза. Иеремия, как во сне, идет следом, его рука – как чужая, – все еще на плече Нику, тот по-прежнему держит свою – как чужую, – на талии Иеремии.

Дверь закрывается, и мы успеваем увидеть, как Нику медленно начинает приближаться к Иеремии с закрытыми глазами и вытянутыми губами.

Если бы напротив него не было мужчины, то Нику выглядел бы как восьмиклассник на первом свидании с восьмиклассницей, которая со времен вальса в 3 классе обзавелась грудью, оволосением лобкового покрова, кокетливой улыбкой и прочими ловушками.

Дверь закрывается…

Снова на экране сцена с Натали Портмен. Она танцует. Камера отдаляется и постепенно девушка в наряде балерины становится белой пушинкой. Отъезд, и мы видим, что это перышко, которое, кружась, – с камерой, – плавно опускается на плитку туалета в аэропорту. Плитка вся в красных пятнах и полосах. Общий план: Ион и Нику лежат мертвые, очень мертвые, на полу, Натан переодевается в углу в одежду Иона, а Иеремия яростно бьет головой мертвого Нику по полу.

– Я, – кричит он.

– Не, – кричит он.

– Голубой! – кричит он.

Каждый выкрик сопровождается ударом головы несчастного об пол.

– Я! – кричит он.

– Служил! – кричит он.

– В спецназе! – кричит он.

– Иеремия, это не аргумент, – мягко замечает Натан.

– И потом, он тебя не слышит, – говорит он.

Становится перед зеркалом. Рассматривает себя. В руках у него документы молдаван. Иеремия тупо глядит на него, потом – видно, что отходит, – встает, и начинает переодеваться. Стаскивает одежду Нику, – сначала штаны, – и становится похож на голубого и в самом деле. Натан, видимо, об этом и думает, поэтому не может сдержать улыбки.

Внезапно дверь раскрывается и в туалет на полкорпуса входит уборщик, который застывает.

– Иеремия, – говорит Натан.

– Ты УТОМИЛ, – говорит Натан.

– Сколько раз я тебя просил, ЗАКРЫВАЙ ДВЕРИ, – говорит он.

– Каждый раз, когда нам нужно кого-нибудь убить, ты мля, кретин, оставляешь открытой дверь, – говорит он.

Видно, что Натан не на шутку зол, поэтому вид у Иеремии виноватый, и он, вопреки обыкновению, не пререкается. Уборщик тупо глядит на них и трупы. Дальнейшее происходит под классическую музыку (я бы предпочел «Времена года» – В. Л.Прежде чем уборщик успевает податься назад, Иеремия – в трусах и носках, – бросается к нему и бьет ребром ладони в горло. Уборщик падает на колени, лицо его искажается, он хватает себя инстинктивно за шею. Иеремия бьет его сверху по затылку руками, сцепленными в замок, и уборщик раскладывается на полу. Иеремия становится на колено за ним, берет шею в захват и душит. Натан в это время деловито стаскивает тела в одну кабинку. Сначала Иона, потом Нику. Возвращаясь из кабинки, берет за ногу и уборщика и тянет за собой.

– Черт, тяжело, – говорит он.

Оборачивается. Видит, что Иеремия еще сидит на теле. Поднимает брови.

– Еще не додушил, – говорит Иеремия.

Натан задумчиво и понимающе – как еврейский дедушка на свадьбе правнука, – кивает и, с ногой в руке, ждет. Показана крупно ступня. Она мелко дрожит, потом дергается пару раз. Застывает, Натан продолжает тащить тело, – уже без Иеремии, – в кабинку, – сваливает его на мертвых молдаван. Дверь захлопывается. Раскрывается, и мы видим за ней стюардессу, которая толкает столик с напитками в салон самолета.

– Обед, обед, – шелестит девушка.

Показаны Натан и Иеремия, камера за ними останавливается, как если бы сосед сзади хотел послушать, о чем они говорят. С середины фразы:

–… ить, если ей на одни шмотки не только зарплата, но и аванс уходят, – говорит тихо Натан.

– И аванс? – тихо спрашивает Иеремия.

– Да, и новогодние я уже выгреб, – говорит тихо Натан.

– И на Пейсах льготные, – говорит он.

– И то, что за того араба сраного причитались… – говорит он.

– А стоит вякнуть, сразу рогами в пол, уйду мол, – говорит он.

– А я прикипел… – говорит он.

– Сам дурак, нечего было… – говорит он.

–… на молоденькой… – говорит он.

Иеремия сочувственно кивает.

Мы перестаем их слышать, на первый план выходит звук раздачи еды: шорох пакетов, звяканье термосов, бульканье напитков, порыгивания, почавкавания, хруст галет… Внезапно голос пилота говорит:

– Дамы и господа, – говорит он.

– Экипаж борта приветствует вас еще раз и имеет честь сообщить, – говорит он.

– Что среди пассажиров нашего воздушного судна находится лауреат Гонкуровской и Букеровской премии по литературе, наш соотечественник Владимир Лоринков, – говорит он.

–… который возвращается из Испании после получения премии имени Сервантеса, – говорит пилот.

– Поприветствуем нашего выдающегося земляка, – говорит голос.

Стюардесса поднимает высоко газету, на первой полосе которой крупно – лицо героя.

По лицам пассажиров – это молдаване, которые едут на родину на каникулы, – понятно, что им не очень понятно, кто находится на борту воздушного судна вместе с ними. Но на всякий случай на борту устраивают овацию. Натан толкает локтем Иеремию. В первых рядах смущенный раскрасневшийся мужчина встает после уговоров стюардессы и, не глядя на людей, коротко кланяется. Он очень смущен, ковыряет мозоль на руке, он очевидный социопат. Невысокий, крепкий, обрит наголо, в левом ухе серьга. Одет в костюм. Плюхается на кресло, глядя в пол, достает из кармана в пиджаке флягу, делает глоток. Смотрит в окно. Он так смущается, как если бы на него смотрел весь салон, а это не так. Салон давно уже забил на него. Молдаванам по фигу на все, что без позолоты и не блестит, а ведь даже серьга у мужчины – серебряная… (и когда же я уже свалю из этой неблагодарной страны? – В. Л.).Отпивает из фляги еще пару раз и манит пальцем стюардессу.

Затемнение…

Гул двигателей, облако за иллюминатором. Спереди – Лоринков и его сосед, который упорно делает вид, что любуется облаком, которое мы видели. Но писателю уже неважно, он уже очень теплый, душевный. Говорит очень громко, громко смеется. Дикция неестественно четкая, видно, что он старается выглядеть трезвым.

– Ты пойми, вся литература Молдавии – это я, – говорит он соседу.

– После меня надо писать по-новому… – говорит он.

– Так получилось, что постмодернизм – единственное реальное (настоящее) сегодня направление в мировой литературе, я – единственный настоящий постмодернист, – говорит он.

– Самый интересный современный русский писатель – это я, Владимир Лоринков, – говорит он.

– И пишу я сейчас лучше всех в мире, – говорит он.

Крупно – пьяненькие глаза, улыбка, испарина на лбу. Затемнение.

Лоринков стоит в проходе, пошатывается. Говорит на весь салон, громко. Пассажиры делают вид, что его нет.