Кореец

— Слушай, Колька, пошли в вагон-ресторан? — предложил я, чувствуя, как во мне просыпается цивилизованный человек (или его жалкое подобие). — Бефстроганов съедим, музычку послушаем…

Колька посмотрел на меня как на сумасшедшего, только что предложившего ему станцевать на крыше вагона.

— Ты чего, Миха? Какие рестораны? У нас дело! — он похлопал по матрасу, где зашита «котлета» от Нуждина. — Сиди тихо, не отсвечивай. Эти элементы сладкой жизни, они, знаешь ли, до добра не доведут. Успокойся.

«Какие еще, к черту, элементы?» — возмутился я мысленно. Но вслух сказал примирительно:

— Да я ж не кутить. Немножко посидеть… выпить сто грамм, закусить горячим, потусить… — я запнулся, поняв, что слово «потусить» в 1969-м еще не изобрели. — Пообщаться, говорю! С людьми! Может, полезные знакомства заведем?

Колька посмотрел на меня взглядом, полным вселенской скорби по заблудшей душе товарища, вздохнул и решительно включил свой «Панасоник». Из динамика полилась какая-то душераздирающая мелодия про неразделенную любовь к Родине или к трактору — я не разобрал. Видимо, это был его способ сказать: «Вот тебе общение, наслаждайся».

Я махнул рукой и вышел из купе. Пусть сидит, охраняет наш матрас и слушает радиоголоса. А я отправлюсь на поиски приключений и горячего второго.

Вагон-ресторан встретил меня буйством звуков и запахов. Смех, звон стаканов, гул голосов сливались в единый радостный гул подвыпившего человечества. Из динамиков гремела музыка — радостные вопли Магомаева про «Свадьбу» сменялись оптимистичным шлягером «Хмуриться не надо, Лада», под который несколько пар уже пытались изображать нечто похожее на твист в тесном проходе. В воздухе висел плотный коктейль из ароматов жареного лука, перегара, дешевых духов «Красная Москва» и чего-то еще, неуловимо железнодорожно-ресторанного.

За стойкой буфета восседал директор ресторана, он же буфетчик, с печальными глазами и двумя рядами золотых зубов — мужчина с лицом римского патриция, которому по ошибке досталась должность заведующего поездной забегаловкой. Он сосредоточенно что-то считал на счетах, игнорируя окружающий хаос. Над его головой висел рукописный плакат, гласивший: «Ничего не стоит нам так дешево и не ценится так дорого, как вежливость!» — видимо, напоминание персоналу и посетителям о правилах хорошего тона в условиях повышенной алкогольной нагрузки. Симпатичная блондинка-официантка, похожая на героиню фильма «Карнавальная ночь», металась между столиками с подносом, ловко уворачиваясь от пьяных объятий и громких комплиментов.

Свободных столиков, естественно, не было. Вагон-ресторан в советском поезде — это не просто место для еды, это клуб, биржа знакомств, исповедальня и поле битвы в одном флаконе. Но у крайнего столика, рядом с вечно галдящей барной стойкой, на два места, одно сиденье пустовало. За столиком сидел невзрачный мужичок, погруженный в созерцание тарелки с бефстроганов и бутылки марочного портвейна «Массандра».

— Разрешите присесть? — вежливо поинтересовался я, стараясь перекричать очередной припев про Ладу.

Мужичок вскинул на меня мутные и серые, как осенняя лужа, глазки. Секунду он смотрел сквозь меня, словно пытаясь сфокусироваться на внезапно возникшем объекте, но потом его лицо просветлело.

— А? Да-да, конечно! Присаживайтесь, мил человек! Вместе веселее!

* * *

Так я познакомился с механиком Тучковым, как он представился, пожав мне руку вялой, влажной ладонью. Коренной волгарь, астраханец до мозга костей. Худой, жилистый, с лицом цвета речного ила и преждевременной сединой на висках. Возраст его был загадкой — то ли ему было под шестьдесят, и он хорошо сохранился, то ли едва за сорок, но жизнь его изрядно потрепала. И было в нем что-то неуловимо знакомое… Ба! Да это же вылитый Кулигин из «Грозы» Островского! Не спрашивайте, откуда я помню Островского — видимо, остаточные знания из прошлой жизни иногда всплывают в самые неподходящие моменты. Тот самый «мещанин, часовщик-самоучка, отыскивающий перпетуум-мобиле». И, как оказалось, мое определение попало в самую точку.

— Работал я в рыбколхозе, значит, — начал Тучков свой рассказ, едва я заказал себе сто грамм водки и порцию тех же бефстроганов. Пока не принесли водку, он мне любезно предложил свой портвейн. Я любезно согласился, и мы немедленно выпили за знакомство. — И вот, понимаешь, задача: переоборудовали мы списанное траловое судно под рефрижератор. Вещь нужная, рыбу морозить. А условия-то — колхозные! Не завод! — Он достал из кармана замызганный блокнот и огрызок химического карандаша, раскрыл и с энтузиазмом принялся чертить. — Вот, гляди, прямоугольник — это трюм. Листовое железо — десять миллиметров! — Он старательно вывел цифры твердым, почти чертежным почерком. — Понимаешь, десять! Тяжело! В колхозных условиях, — снова подчеркнул он, словно извиняясь за несовершенство мира.

Я кивнул с умным видом, хотя в судостроении понимал примерно столько же, сколько в балете суринамских жаб. Но слушал с неподдельным интересом. Во-первых, это было всяко лучше, чем Колькины байки про тайгу. А во-вторых, Тучков был по-своему гениален в своем техническом безумии.

— И вот, в каждом листе, значит, прорезали прямоугольник, — продолжал он, рисуя еще один прямоугольник внутри первого. Он замолчал, испытующе глядя на меня, словно, ожидая восхищения инженерной мыслью. Я снова кивнул, изображая глубокое понимание.

— Так я ж предложил! — Тучков оживился, карандаш в его руке заплясал по странице блокнота. — Говорю, идея-то в чертежах хорошая, спору нет! Но не надо ж слепо выполнять! Зачем, к примеру, вот здесь карман? — Он нарисовал нечто, отдаленно напоминающее сердечко с отрезанным верхом. — Туда ж рыба попадет, гнить будет! Антисанитария! Я говорю: мужики, не по чертежам надо! Можно же стальной лист и пять миллиметров взять! Легче будет, металла меньше уйдет! И основание сделать круглое! Понимаешь? Круглое! При ударе о прямоугольник — травма! А если — штормовая ситуация?! О людях думать надо! — он почти кричал, размахивая карандашом. — А директор что? «Делайте, — говорит, — как указано! Все будут довольны, а за неполадки пусть конструкторское бюро отвечает!» Тьфу!

Он с горечью отхлебнул сладкого портвейна. Я сочувственно покачал головой — бюрократия, мол, вечный бич России.

— Так это еще не все! — Тучков, поощренный моим вниманием, вошел в раж. — Водопровод! В том же колхозе! — Новый чертеж возник на следующем листе: какой-то бак, разделенный линией. Сверху надпись: «Воздух». Снизу: «Вода». — Вот тут, где вода, — он ткнул карандашом, — клапан! — И старательно вывел слово «Клапан». — Клапан! — повторил он с нажимом, заметив, что мое внимание начало ускользать под воздействием водки и шума ресторана. — Я говорю: мужики, клапан-то не нужен! Это ж как галоши на случай дождя! Зачем их всегда носить? Без клапана вода опустится чуть ниже, ну и что? В пределах допустимого! А клапан — это деньги! Народные деньги! Нет, говорят, делай с клапаном! Директор велел! Я говорю…

В этот момент официантка принесла мои бефстрогановы и водку в маленьком графинчике. Продолговатые кусочки мяса плавали в мутной подливке, рядом — горка разваренного риса. Выглядело не очень аппетитно, но голод не тетка, а водка — хороший аперитив. Я взялся за вилку, одновременно пытаясь следить за полетом инженерной мысли Тучкова, который уже перешел к описанию проблем с центробежными насосами и неэффективностью системы орошения бахчевых культур. Похоже, вечер обещал быть долгим и познавательным. По крайней мере, скучно точно не будет. И кто знает, может, среди этого потока технических откровений я найду ключ к успеху своего музыкального проекта? Например, как переделать усилитель из старого радиоприемника, чтобы он звучал не хуже «Маршалла»? Чем черт не шутит, пока Тучков пьян!