Кореец
Шрифт:
Стало совсем прохладно. Мы с Колькой решили укрыться в каюте. На этот раз, уже наученные горьким опытом (и моим разбитым пальцем), мы совместными усилиями, после короткой, но яростной борьбы с неподатливым механизмом, довольно удачно «задраили иллюминатор». Правда, откуда-то все равно поддувало сквознячком, пахнущим сыростью и гриппом, но это было лучше, чем ночная прохлада. Разделись до трусов и маек и рухнули на свои койки. Впереди — около двадцати часов ходу до Красноводска. Можно было выспаться перед решающим броском.
Дорога прошла на удивление спокойно. То ли капитан Хлопушин действительно мастерски вел свое судно, то ли Каспий смилостивился над старым буксиром и двумя контрабандистами-неофитами.
Проснулись мы резко, одновременно, как по команде. Причина была банальна — солнце. Оно било прямо в иллюминатор, превращая нашу маленькую каюту в раскаленную душегубку. Стены дрожали от вибрации, под койкой что-то мерно стучало и плескалось. Ощущение было, будто мы находимся внутри гигантского кипящего чайника.
— Подъем, морские волки! Прибываем! — раздался бодрый голос Тучкова из-за двери.
Мы с Колькой подскочили, как ошпаренные. Торопливо натянули штаны, кое-как умылись теплой водой из бачка над раковиной и выскочили на палубу.
Красноводск встретил нас… Да никак он нас не встретил. Унылый, пыльный порт на берегу мутного Каспия. Лес портовых кранов. Ни тебе чаек с криками, ни приветственных гудков. Просто серая пристань, запах рыбы и нефти, да равнодушные лица редких портовых рабочих. По качающимся, скрипучим сходням мы сошли с «Полюса» на твердую (относительно) туркменскую землю. Тепло распрощались с нашим экипажем — капитаном Хлопушиным и гением-механиком Тучковым. Расплатились еще вчера вечером, под покровом темноты, отсчитав оговоренную сумму — сто рублей за нелегальный трансфер под флагом рыбоохраны. Тучков деньги сгреб с видом человека, получившего Нобелевскую премию, а капитан только крякнул и сунул купюры в карман своей видавшей виды формы. «Удачной рыбалки!» — крикнул нам на прощание Тучков. Ага, спасибо, кэп.
Мы с Колькой, стараясь не привлекать внимания (хотя кто тут на нас смотрел?), направились к зданию Морвокзала — серому, приземистому строению с облупившейся штукатуркой и гордой надписью «Красноводск» над входом.
Внутри, в гулком и пустынном зале ожидания, пахло хлоркой и тоской. И тут я увидел их — телефоны-автоматы междугородной связи. Но какие! На стенах висели огромные белые пластиковые яйца, похожие на коконы каких-то инопланетных насекомых. Внутри каждого яйца был вмонтирован обычный телефонный аппарат. А над яйцами красовались таблички с названиями городов: «Баку», «Ашхабад», «Москва»…
Люди, звонившие по этим чудо-аппаратам, выглядели комично. Они втискивались под овальное пластиковое прикрытие, словно пытаясь спрятаться от враждебного мира, и кричали в трубку «Алле! Алле!», будто пытались докричаться до самого Господа Бога или, на худой конец, до московского коммутатора. Зрелище напоминало кадры из фантастического фильма про динозавров, которые выползают из гигантских яиц, оглядывают неуютный мир и с ужасом лезут обратно.
Я терпеливо дождался своей очереди к яйцу с надписью «Москва». Опустил пятнадцатикопеечную монету (которая тут же со звоном провалилась куда-то в недра аппарата), набрал междугородный код и номер Стасика. И, о чудо советской техники, почти сразу соединился! Стасик взял трубку моментально, словно сидел у телефона в ожидании.
— Мы на месте, — коротко сообщил я, стараясь говорить негромко, чтобы не привлекать внимания обитателей других «яиц».
— Понял, — так же лаконично ответил Стас. Голос его звучал напряженно, как в шпионском фильме. — Идите там же в ресторан при вокзале. К вам подойдут. Ждите.
Ресторан оказался под стать вокзалу — полупустой, с липкими столами и запахом вчерашнего перегара. За парой столиков сидели какие-то местные мужики, уже с утра поддатые, громко обсуждавшие что-то на своем
языке. Из старого катушечного магнитофона, стоявшего на барной стойке, вполголоса хрипела какая-то восточная мелодия, навевая тоску.Мы с Колькой выбрали столик у окна, с видом на пыльную площадь и одинокого верблюда, привязанного к столбу. Сели друг напротив друга. Некоторое время молчали, переваривая впечатления.
— Ну, с прибытием! — сказал я наконец, чтобы нарушить тишину.
— Я бы за отъезд лучше выпил, — мрачно отозвался Колька, оглядывая убогую обстановку.
Я не успел съязвить в ответ, потому что к нашему столику подплыл официант — опухший, необъятных размеров мужчина в засаленном белом кителе, который, казалось, вот-вот лопнет на его необъятном брюхе.
— Что будете есть? — спросил он басом, лениво обмахиваясь грязной салфеткой.
— А вы нам меню для начала дайте, уважаемый, — попросил я как можно вежливее.
Официант посмотрел на меня как на идиота.
— А зачем? У нас все равно есть только шашлык «Дружба». Больше ничего нет.
— Очень увлекательно, — не удержался я от сарказма. — Тогда позвольте полюбопытствовать, зачем же вы спрашиваете, что мы будем есть?
— Так полагается, — пожал он своими покатыми плечами с невозмутимостью буддийского монаха. — Инструкция. Шашлык «Дружбу» будете?
— А у нас есть выбор? Будем, — обреченно согласился я. — Дайте нам два шашлыка. Кстати, позвольте уточнить этимологию названия? Почему именно «Дружба»?
Официант снисходительно развел короткопалые, как сардельки, ручки и загнул пальцы:
— Два кусочка свинины (для русских), два кусочка баранины (для местных), два кусочка говядины (для всех остальных). Дружба народов! Понял?
Логика была убийственной.
— Гениально! — восхитился я. — Тогда к этой дружбе народов нам, пожалуйста, двести грамм коньяка местного разлива и минеральной воды! — крикнул я ему вслед. — И хлеба не забудьте!
Это в России можно про хлеб не упоминать — принесут по умолчанию. А здесь, в кондовой Азии, надо уточнять. Традиции, однако.
Я выложил на стол пачку «Беломора». Мы синхронно вытянули по папиросе. В спичечном коробке сиротливо оставалась последняя спичка. Я чиркнул ею о коробок — вялое пламя нехотя лизнуло сперва мою папиросу, потом Колькину. Затянулся глубоко, до спазма в легких, выпустил дым и, посмотрев на Кольку, произнес сакраментальную фразу, пришедшую невесть откуда (видимо, из подсознания Марка Северина, насмотревшегося шпионских фильмов):
— Да уж, Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу… Какая-то, блин, шпиономания кругом. Телефоны в яйцах, шашлык «Дружба»…
— Чего ты хочешь? — флегматично ответил Колька, стряхивая пепел прямо на пол с видом человека, познавшего тщетность бытия. — У своих тут все схвачено, жизнь налажена. А приезжих, вроде нас, все ж таки опасаются. Мало ли кто ты такой? Может, ревизор из Москвы? Вот и держат ухо востро. Расслабься. Ждем. К нам подойдут.
Он сказал «подойдут», и я инстинктивно ожидал увидеть пару хмурых типов в кепках или тюбетейках, с цепкими взглядами и нехорошими намерениями. Но действительность, как всегда, оказалась изобретательнее моих штампов. К нашему столику подошла… женщина. Не спеша, с какой-то удивительной плавной грацией, покачивая плетеной сумкой на длинном ремне. Высокая, стройная, с гордой осанкой. И одета она была не по-европейски — в длинное, до пят, платье из яркой узорчатой ткани. «Куйнек», кажется, это называется. Настоящее среднеазиатское «макси», которое на ней смотрелось не как экзотический наряд, а как нечто совершенно естественное. Темные волосы были собраны в тугой узел на затылке, открывая точеный профиль и смуглую кожу. Глаза — темные, миндалевидные, с приподнятыми внешними краями, смотрели спокойно и чуть насмешливо.