Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

– И чем дальше, тем больше я себя растравлял. В конце концов, думаю: ладно, у меня нет, и у тебя не будет. Встал, тихо спустился, пошёл к соседям, где он спал. А он спал - я видел! – спустив голову со своего сокровища, которое караулил и во сне, но не больно-то удобно на нём голове. Я осторожненько вытащил чемодан, капитан даже дыхания не прервал ни разу, ровно сопел, и потащил, чтобы выбросить с поезда. Вышел в тамбур, открыл дверь наружу, широко размахнулся, чтобы подальше забросить, а на замахе капитан и отобрал его у меня. Лучше бы я сбросил его без этого идиотского замаха. Я и не слышал, и не видел, как та сука вышла за мной. Уверен был, что не разбудил, оказалось, он надул меня, артист. До сих пор не могу понять, как он меня усёк и не подал виду? Может, услышал, как хлопнула дверь в тамбур и проснулся? – Помолчал, потом добавил: - Если бы не ты, валялся бы я сейчас под насыпью. – Помолчал ещё, коротко вздохнул, с сожалением произнёс: - А жалко всё же!

Вилли недовольно ответил:

– Чего его жалеть? Ты же сам говоришь, что он мародёр.

– Да не его, а чемодан. Денег жалко, - пояснил младший лейтенант.

Он вытянулся на спине и благодарно сказал:

– Я теперь твой должник до гроба.

– 3 –

Вилли не ответил. Всё, что произошло, объяснить он не мог. Всё было непонятно. И то, что он вдруг бросился за соседом, и то, что в безвыходный момент в руках оказалась палка, и то, что капитан почти без помощи, сам, выскользнул, буквально уехал за дверь, и то, что Вилли снова оказался в такой ситуации, которая закончилась новой жертвой, и в этом нет его вины. Теперь – русский. Правда, такого же пошиба, как и шарфюрер. Опять Бог сотворил расправу над неправедным его руками, так, что ли? От этого не легче. За что ему такая неблагодарная миссия? Пасмурные мысли перебил голос младшего:

– Слушай, мы даже не познакомились с тобой. Как тебя звать-то?

Выведенный из глубокого раздумья Вилли не сразу нашёлся с правильным ответом:

– Вил… Владимир.

Хорошо, что американец придумал имя, близкое к настоящему, как в воду глядел, будто знал, что у него будут оговорки.

– А меня – Марлен.

– Как? – невольно переспросил Вилли, поразившись нерусскому, немецкому, звучанию имени.

– Да это батя наградил меня таким именем: Маркс-Ленин, сокращённо Марлен, - объяснил младший лейтенант. – Я уже привык, что переспрашивают. Пацаном был, чуть не плакал, не раз просил мать, чтобы поменяла, а та – ни в какую: отец назвал, пусть так и будет. А отец мало того, что наказал меня на всю жизнь кличкой, а не именем, так ещё и смыкнул от нас, когда я ещё пешком под стол ходил. Я его и не помню совсем. Увидел бы теперь, морду набил. А к имени потом привык, даже гордиться научился такому необычному звучанию. Батя, назвав меня так, думал, наверное, что стану каким-нибудь выдающимся деятелем.

Младший лейтенант хохотнул в темноте.

– Деятелем-то я стал: в школе постоянно шкодил, будто кто штопор мне в задницу ввинчивал. Мать жалели, она у меня ударница в колхозе, доярка, а то бы вышибли давно. Трать свою дурацкую энергию на полезное дело, на учёбу, так нет, я больше мастак был, где что напортить, кому навредить. Не со зла, а так, какая-то потребность вечно сверлит во мне. Так и с капитаном. Дался мне этот чемодан с деньгами! Ладно, если б хотел забрать себе. Вот было б здорово! Зудело и зудело: почему не у меня, а у него, а в результате чуть не отправился к праотцам, хорошо, что ты подвернулся. Ты куда едешь?

Вилли был уже внутренне настороже и ответил кратко:

– В Минск.

Парень аж подскочил, насколько позволила ему больная нога и полка над головой, поморщился от резкого движения, уселся, опершись на стену и вытянув ногу между полками, радостно воскликнул:

– Так и я туда! Мы ж живём там, всего в восьми километрах от города: деревня есть такая – Смолевичи на реке Свислочи, там и дом мой, а в деревне-то – всего 24 двора. Мать у меня и сестра замужняя, старшая, а муж у неё – тоже в армии. Вот здорово!

Он успокоился, заговорил ровно:

– Мать рассказывала, мы там поселились перед самой войной. Отца направили сначала в Минск, а потом на подъём деревни. Он у меня был активным коммунистом, вот и попал в колхоз. А потом смылся папаня – сволочь! Мать знает, конечно, где он, да не говорит. Коммунисты так просто не теряются. Они развелись, как полагается, иначе бы ему несдобровать, я видел у матери бумагу. Нет, слушай, - снова обрадовался он, - это ж здорово, что ты – в Минск. Я тебя со своими познакомлю. Может, к нам жить пойдёшь? – предложил вдруг. – У нас хата большая, поместимся. Или тебя кто ждёт там?

Не торопясь, чётко выговаривая слова, Вилли ответил:

– Нет. Мои родственники все умерли в Ленинграде. Туда я пока не хочу возвращаться, тревожить память, потом приеду. А в Минске хочу остановиться временно, потому что это первый большой город по дороге на родину, а мне всё равно, где начинать мирную жизнь.

Марлен снова оживился:

– Ну и правильно, не пожалеешь. Это такой город! Красавец, не хуже Ленинграда. Правда, я не был в Ленинграде, но знаю, рассказывали. Вот и поживёшь у нас, - сказал как о решённом, - я тебе всё покажу. Далековато от города, да ничего, подумаешь, часа полтора ходу, да и попутки часто ходят. Мать, вон, пишет – каждое воскресенье на базар ходит как верблюд, обвешенная мешками, и ничего. Поживёшь у нас, зажиреешь, а тогда и мотай в город насовсем, если захочешь. И я с тобой, - пояснил, - в деревне я больше жить не буду, дудки, пускай пашут другие, мы в городе найдём себе непыльную работёнку. Я – малый пробивной, - похвалил себя, - и тебя, и себя устрою. Или у тебя есть другие планы?

Вилли, немного подумав, ответил:

– Да нет.

Пусть предложение Марлена, решил он, будет запасным вариантом.

– Вот и прекрасненько! – обрадовался тот. – Так и порешили: сначала к нам, а потом вместе в город. Скажи, здорово?!

Он улёгся весь в мыслях о близком светлом будущем, очевидно, в лёгкости характера своего начисто забыв, что случилось с ним совсем недавно, и было жалко возвращать его к этому, но надо:

– Марлен?

– Да?

– Там у капитана остались вещи, чемоданы. Пока не проснулись соседи, надо убрать их куда-нибудь, а то утром хватятся его, начнут искать по линии. Может, их тоже выбросить, чтобы подумали, что он ушёл в другой вагон или слез с поезда?

Младший лейтенант поднялся, восхищённо посмотрел на обретённого друга:

– Вот башка! А я и не подумал даже. Вот был бы утром тарарам.

Он сполз с полки вниз, Вилли мягко спрыгнул следом. Нижние соседи всё так же беспробудно спали, не подозревая о судьбе картёжного партнёра, вскрикивая, всхлипывая и причмокивая от не ушедшей ещё из снов войны. И весь вагон спал беспокойным сном, не освоясь ещё с мирным временем. Марлен предложил:

– У него два чемодана остались, я их сюда притащу.

– А потом?

– Не выбрасывать же добро! – запротестовал Марлен. – Поставим наверх, вряд ли их кто запомнил, а я их ещё своими загорожу и вон теми, рядом, не видно будет.

Вилли засомневался:

– Может, всё же выкинем?

Марлен возмутился:

– Ну да! Там же, точно, приличного барахла навалом! Хватит и того, что ты чемодан с деньгами выкинул.

Он уже забыл, что чуть не лишился жизни, и попрекал Вилли в неразумности поступка.

– Поделим, - решил окончательно и бесповоротно.

– Мне не надо, - отказался Вилли.

Марлен не возражал:

– Не хочешь, не надо! Только помоги мне.

Они, стараясь не шуметь, упрятали чемоданы капитана на верхней полке и снова улеглись. У Вилли стало нехорошо на душе, он предложил:

– Давай спать, скоро утро.

– Давай, - согласился инициатор присвоения чужих вещей.

Повернулись друг к другу спинами и замолчали, тщетно ожидая сна: Вилли, не шевелясь, перебирая в памяти всё, что произошло, стараясь не вспоминать про чемоданы, а младший лейтенант – ворочаясь с боку на бок, тоже, очевидно, одолеваемый какими-то тревожащими мыслями. В конце концов, сон пришёл к обоим.