Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Марусин улыбнулся приятным воспоминаниям.

– В общем, забрал он меня по приказу командира дивизии. Я и рукой двигал больной, доказывая доктору, что здоров. Так двигал, что вторая заболела, и пот прошиб. Видели они, что слаб я ещё, но пожалели, понимая моё состояние и ненадёжное положение, оформили выписку, и стал я снова вольным солдатом. Комполка видел по-прежнему редко, повода он к встречам не давал и на выражения благодарности не напрашивался, думаю, вообще хотел, чтобы меня было не видно и не слышно. Адъютант тогда дорогой говорил мне, что подполковник сам ездил к генералу и к начальнику СМЕРШа, долго у них был и вышел как после приличной накачки, но меня спас. Век его не забуду. А генералом он всё же стал, правда, уже в самом конце войны, дай ему бог дослужиться до маршала.

Вилли непроизвольно вспомнил единственного встреченного им русского генерала, который защитил его от ретивого интенданта в Берлине, спросил:

– Как он выглядел? Высокий, с чёрными волосами и седыми висками, брови широкие, подбородок раздвоенный, глаза серые, крупные морщины?

Марусин отрицательно покачал головой.

– Нет, мой генерал – русый, и брови кустистые.

– Жаль, - искренне пожалел Вилли.

– Чего тебе жаль? Пусть будет больше человечных генералов, разве это плохо? Такие и победили немца, а не ура-вояки с лужёной глоткой и глазами навыкате.

Он слегка хлопнул Вилли по предплечью, посмотрел на него смущённо, очевидно, немного стыдясь своей неожиданной откровенности, вызванной постыдной стычкой с майором, сказал:

– Заговорил я тебя, пойду, посмотрю, что там наши задерживаются.

И, одёрнув гимнастёрку, быстро ушёл, затерялся в привагонной толпе.

– 9 –

«Русское гестапо не менее жестоко и изощрённо, чем наше» - подумал Вилли, - «и так же опасно, а для меня – вдвойне и втройне. Если уж я попаду в их лапы, то точно не вырвусь. Надо быть предельно осмотрительным не только в действиях, но даже в разговорах, с крючка здесь не спускают, ни при каких обстоятельствах. Моим правилом должно стать: больше слушать, меньше говорить». Ему стало жалко Марусина.

Пока вагон был почти пуст, и соседи отсутствовали, Вилли решил посмотреть содержимое чемоданчика и избавиться от улики. Он поднялся в вагон. Чемоданчик был на том же месте. Он снёс его в своё купе, торопясь, ножом взломал замки, открыл крышку. Перемешанные в кучу, заполняя внутренность на треть, лежали деньги, часы на браслетах, какие-то цепочки, кольца и мелкие драгоценные камушки, выцарапанные из каких-то украшений. Не разглядывая, Вилли достал из своего мешка запасную нижнюю рубаху, высыпал в неё содержимое чемоданчика, завязал кое-как и засунул свёрток опять в мешок. Выглянул в проход вагона, он был пуст, резко переломил чемоданчик так, что треснули петли, и он распался на две половины, бросил их на пол, встал ногами и с хрустом раздавил. Взял сплющенные и разлохмаченные части и, уже не боясь никого, вышел из вагона, подошёл к стене вокзала и закинул останки чемоданчика в разбитое окно здания. Отряхнул руки, облегчённо вздохнул, собираясь вернуться, и тут же увидел, как все его попутчики влезают в вагон: Марусин с флягой, Сергей – с поднятым и завёрнутым подолом гимнастёрки, что-то удерживая в ней, и следом, ковыляя, - Марлен. Вилли подумал, что ему здорово повезло с соседями. Хорошо и то, что почему-то никого не оказалось на боковых полках купе. И всё равно надо быть предельно внимательным и осмотрительным, а он всё никак не может удержаться от защиты немцев. Вилли слегка задержался на перроне, осмысливая своё дальнейшее поведение.

– А вот и Владимир! – встретил его Марлен, суетясь у стола, за которым уже сидели Сергей со Славой. В одной из кружек чернел заваренный чай, вокруг были навалены галеты, сахар кусками, яблоки, около Сергея – опять надломанная плитка шоколада, стояли всё те же жестяные кружки, а из открытой фляги поднимался еле видимый парок.

– Попьём чайку и по русскому обычаю – на боковую.

Марусин поднял флягу и стал разливать кипяток по кружкам.

– Кто как хочет, - разрешил он, - кто вприкуску, кто внакладку, кто вприглядку, навались!

Кружка обжигала руки, и Вилли, взяв её, тут же поставил.

– Что, тяжёлая? – рассмеялся Слава.

Остальные, перебирая руками, уже тянули, хлюпая, густо заправленный заваркой кипяток: Марлен – внакладку, Слава – вприкуску, Сергей – с шоколадом. Для Вилли чай не был привычным напитком, тем более такой горячий да ещё в железной кружке. Не желая, чтобы это увидели, он снова самоотверженно ухватил кружку и, обжигаясь, со слезами на глазах, пытался отхлёбывать, забыв о сахаре.

– Бери сахар, Володя, - позаботился Марусин.

Вилли с облегчением поставил кружку на столик, взял кусок сахара, бросил в чай и стал медленно размешивать ножом, давая остыть кружке. Пить потом стало гораздо легче и приятнее. «За дорогу стану совсем русским» - подумалось ему. Соседи уже приканчивали свои чаи, отдуваясь и вытирая обильный пот. Чай вышиб остатки хмеля, голова прояснилась.

Паровоз, потолкавшись туда-сюда, с натугой сдвинул поезд и покатил, медленно ускоряясь и оставляя разбитую, а некогда цветущую, Варшаву, устремляясь теперь в Россию. Ещё на его разгоне дверь вагона с треском растворилась, хлопнув о стенку, и по коридору затопали, приближаясь, гулкие шаги клацающих подковками сапог. Вот они приблизились к их купе, остановились. В проходе, опираясь руками на верхние полки, склонился над чаёвничающими тот самый майор из СМЕРШа, внимательно вглядываясь в их лица. Сзади него маячил верзила с погонами старшего лейтенанта, очевидно, сопровождающий. Разглядев всех и ничего не сказав даже узнанному Марусину, майор резко оттолкнулся от полок и ушёл дальше по вагону, оставив после себя тошнотворный запах сивухи. Все четверо сидели молча, озадаченные непонятным вторжением. Слышно было, как, пройдя весь вагон, майор возвращался, уже что-то спрашивая. Скоро и они услышали, как в соседнем купе он интересовался, все ли его обитатели едут от начала, и не было ли вместе с ними капитана, чернявого, брюнета, среднего роста, худощавого и весёлого. Кто-то там ответил, что да, был капитан, вон на второй полке его место. Вчера вечером в соседнем купе он долго играл в карты, очевидно, с друзьями. Кто-то слышал, как он вернулся и шумно укладывался наверху, передвигая свои чемоданы и стуча сапогами по полке. А утром его не стало. Не было и вещей. Ни с кем в купе не знакомился, и все равнодушно вполразговора решили, что он рано утром перебрался куда-либо на другое место или в другой вагон к друзьям. Посоветовали спросить у тех, с кем он играл в карты, может, они что знают.

И вот майор снова навис над головами дорожных друзей.

– Кто вчера играл с капитаном в карты?

Ответил, конечно, Марусин:

– Мы, я и вот старший лейтенант Барков. А что случилось?

Не удостоив ответом, майор продолжал свой допрос:

– Когда кончили, и куда ушёл капитан?

Не выдержал, тихим голосом сквозь зубы ответил Сергей:

– Кончили, когда ободрали его как липку. Я слышал, что он исчез. Думаю, с расстройства сиганул с поезда.

В своём сарказме он был близок к истине.

– Ты мне не шути! – взорвался майор. – Отвечай, пока спрашиваю по-хорошему. Кукрыникс нашёлся!

Сергей пожал плечами, потемнел лицом, наклонился к фляге, аккуратно налил себе чаю и стал не торопясь пить, закусывая дольками шоколада. СМЕРШник больше его не интересовал.

Снова пришлось отвечать самому нестойкому – Марусину.

– Играть кончили где-то около 24-х. Много пили, сильно окосели и быстро потом уснули. Вроде бы капитан ушёл на своё место. Кажется, слышал, как он там устраивается, матерясь и передвигая вещи. Куда исчез потом, не знаю. Мы забыли о нём сразу же после игры, неприятный тип. Утром о себе не напоминал. Всё.

– Где-то, около, кажется, не знаю, - передразнил майор, зло глядя на Марусина. Потом обратился к Марлену и Вилли, сразу к обоим:

– А вы?

Первым быстро выпалил Марлен:

– Я спал, ничего не слышал.

Вилли спокойно присоединился:

– Я – тоже.

– Так куда же он делся ночью? – снова взорвался майор, злясь, что ничего не узнает от этих парней, и чувствуя, что они всё-таки что-то знают.

Все молчали.

Майор постоял ещё немного, переводя глаза с одного на другого и периодически обдавая их тошнотворным запахом водочного перегара, лука и подозрения, потом выругался длинным матом, окончательно завершая тем самым свой мини-допрос и неприглядный портрет, и ушёл из вагона, сопровождаемый молчаливым старшим лейтенантом.

– Испортил день, сволочуга! – с досадой, слегка прерывающимся голосом посетовал Марусин. Пальцы его слегка подрагивали, когда он, обламывая спички, закуривал. Сергей допил чай, спокойно предложил:

– Тогда давай всхрапнём, заспим этот инцидент.

Все согласно и молча стали укладываться. Улёгся и Вилли, но сна не было.

То, что ночной капитан оказался в сфере интереса контрразведки, а может быть, и агентом её, меняло всю ситуацию. Ясно, что теперь майор не отцепится от Марусина и Баркова, пока не выяснит, куда и как исчез его подопечный. А значит, и они с Марленом тоже на крючке, том самом, с которого не дают сорваться до конца жизни: даже единожды проштрафившийся или даже только попавший под подозрение – клеймён на всю жизнь: враг или потенциальный враг до конца её. Так было в Германии, Вилли был уверен, что и здесь так. А если капитан выжил? И теперь, вот в этот самый момент, налаживает связь с поездом, с майором, и на какой-то ближайшей станции их с Марленом уже ждут? А в мешке у Вилли – деньги и ценности капитана. Избавиться и выбросить пока не поздно? Жалко. Что делать? Надо уходить. Но как? Уход без причины, тайком – уже не улика, а достоверный факт причастности к исчезновению капитана. Следовательно, для ухода должна быть веская, дважды и трижды защищённая, причина. Но её нет. Сергей уже похрапывал. Марусин лежал тихо. Марлен привычно ворочался, борясь со сном как маленький. Пожалуй, всё же хорошо, что ему подвернулся этот парень. Но и опасно теперь. Если возьмут, он не выдержит допросов. Но через него гораздо легче, безопаснее и естественнее внедриться в русскую жизнь. Марлен для него – как рекомендатель в ней. К тому же легко решается самая трудная проблема внедрения – жильё. На первых порах его искать не придётся, а значит, исключается опасный контакт с большим количеством незнакомых людей в незнакомой обстановке с незнакомыми нравами. Его предупреждали, что русские подозрительны, и каждый считает своим гражданским долгом сообщать о подозрениях властям. Нет, от Марлена уходить нельзя. Мысли Вилли постепенно убегали от поездной опасности, и, так ничего не придумав, он всё же задремал.